a store where two destinies intertwined

      Что-то пугающее было в этом силуэте. Что-то отталкивающее и одновременно прекрасное. Будто Накахара вытащил во внешний мир собственную душу, убрав оболочку тела. Чёрная, усталая и невероятно разбитая она сковывала, заставляла Дазая неподвижно наблюдать.

было бы намного проще, если бы люди внешне выглядели также, как выглядит их душа.

Одинокая, покрытая шрамами прошлого, напуганная, она могла в любой момент уйти обратно внутрь. — Чуя? — М? Чего не спишь? — Накахара сказал это как-то отсранённо, не видя в темноте под ногами стекла разбитого стакана. — Я не виноват, что могу проснуться от любого шума, — Дазай встал, идя на кухню, — Разбил стакан? Помочь? Шатен включил на кухне свет, от чего оба поморщились, жмурясь. Чувство липкого страха рассеялось, а душа быстро скрылась где-то в оболочке. Он посмотрел на пол, где беспорядочно валялись осколки, разлетевшиеся в разные стороны. Затем, постаравшись не наступать на них, подошёл к босому Чуи и легко поднял его на руки, после чего последовало недовольное бурчание, но всё же последний не сопротивлялся, аккуратно обвил руки вокруг шеи Осаму, закрыл глаза и уткнулся почти что ему в шею. Дазай посадил его на диван, наполнил новый стакан водой и достал таблетку успокоительного, поскольку без слов было всё понятно, отдал её вместе со стаканом и пошёл убирать осколки, которые, вообще то, могли поранить их обоих. А когда дело было завершено, он подсел к уже сонному Чуе, а последний положил свою голову к Дазаю на плечо. Они молчали. — Знаешь, так странно и страшно не осознавать себя, — Сказал вдруг Накахара, разрезая своим шёпотом тишину. — Я не знаю какого это, но могу смутно представить, как тебе сложно, — Так же шёпотом ответил Осаму, наблюдая, как рыжий засыпает. А потом он начал тихо петь, ещё больше укачивая Чую.

« жаль что я совсем не рисую, мне бы хотелось рисовать твои руки читать твои мысли не думать о звуках не помнить о числах рассказать тебе сотни смешных и не очень слишком долго сегодня завтра будет короче.»

Услышал он, прежде чем заснуть.

***

Солнечные лучи из-зп не закрытых штор били по глазам. Чуя поморщился, натягивая одеяло с головой. С кухни несло араматом кофе и яичницы, на что желудок жалобно заурчал, а Накахара приподнялся на руках, с интересом прислушиваясь. Биение посуды и тихое пение. Вроде ничего особенного, но для Чуи это необычно. Он всегда просыпался в тихой квартире и запаха еды с самого пробуждения не чувствовал. Ему всегда надо было что-то готовить или доставать готовую еду из холодильника и разогревать. Ему всегда после работы приходилось приходить в пустую квартиру, где ждали его только тишина и Кацу. Вот они. Минусы жить в одиночку, где кроме кота нет никого другого. Он даже вдруг вспомнил дни прошлого, когда мать была жива и на душе теплота никогда никуда не уходила. А сейчас, кажется, мороз внутри стал таким сильным, что заморозил сердце. Он стал таким липким и противным, что хочется вскрыть себе вены ложкой, но Чуя держится. Держится на изогнутой, битонной и совершенно гладкой стене. И держится он над морем чистого отчаяния. Чуя смахнул слёзы с глаз. Даже Мори говорил ему, что одиночество на нём плохо сказывается и рекомендовал найти такого человека, который смог бы позаботится о нём. Но это не так-то просто сделать. — Эй, какого чёрта ты делаешь? — Рыжий остановился у двери и облакотился боком о косяк, — Кухню мне не запачкай. — Не волнуйся, — Последовала сосредоточенная пауза, — Я готовлю яичницу. Чуя резко оттолкнулся от косяка и ушёл в ванну, а когда вернулся, всё у Дазая было готово. На двух тарелках аппетитно лежала яичница, рядом чашки с ароматным кофе. Рыжий свою порцию перетащил и сел напротив Осаму, взял вилку и попробовал блюдо, затем задумчиво прожевал, отпил напиток и как-то облегчённо вздохнул, смотря на Дазая. — Неплохо. — Конечно. Я умею готовить. Оставшуюся трапезу сидели они молча и каждый думал о своём, глядя то в одну точку, то в другую, а потом шатен, попрощавшись с Чуей, ушёл, оставив после себя странное чувство. И не описать его должным образом. Будто Дазай старался спасти его от одиночества, протягивая руку помощи и Накахара брался за неё, надеясь что ему помогут, но как только он уходил, покидал стены квартиры, то надежда угасала, оставляя после себя это отвратительное чувство. Чуя задрал рукав кофты, покосившись на давние шрамы ножа на венах и его пробила дрожь от неприятных воспоминаний, но мысли будто не слушались его, показывая картинки того случая. Он всегда боялся из-за долгого эпизода потерять контроль и взять острый нож в руку, поднести к вене и грубо надрезать, заставляя кровь выплеснуться из сосудов. Он всегда боялся обезуметь, сойти с ума от неосознования себя и взять кучу таблеток, наглотаться их, чтобы потом пена пошла изо рта и умереть. И так однажды случай с ножом и произошёл. В семнадцать лет, через несколько дней после смерти матери, ему было слишком плохо от переполняющих его чувств и эпизодов деперсонализации. Они длились от одного дня, до пяти недель, сопровождающиеся тошнотой, болью и головокружением в голове. Посещения психотерапевтов не помогало, а только, кажется, усугубляло ситуацию. И в один из таких плохих дней он вдруг встал и еле дойдя до кухни, открыл ящик с ножами, взял самый по виду острый и поднёс к венам, мешкая резать. Часть ясного, ещё не осквернённого ядом сознания било тревогу, отговаривало его это делать, но он заглушил в себе этот шёпот, закрыл глаза и провёл по нежной коже, выпуская кровь. Чуя не знает, как его после нескольких случаев суицида не забрали в психушку. Он тогда упал, почувствовав, что больше не может удержаться на ногах и закрыл глаза, готовясь к смерти, но какого же было его удивление, когда он проснулся с жуткой головной болью на больничной койке, а рядом суетились медсёстры. Оказывается, его сосед и друг Акутагава Рюноске, которому Накахара доверил копию ключей от его квартиры, решил зайти к нему и так совпало, что зашёл он буквально секундой позже, чем рыжий потерял сознание. Перепугавшись, он вызвал скорую, которая приезжала обычно быстро и всячески пытался поддерживать в нём жизнь, за что сейчас ему и благодарен. Эти воспоминания заставили его скривится, крупно вздрогнуть всем телом и пойти в гостинную. Шрамы, шрамы. Сколько же в его жизни было моральных и физических шрамов, приносящих душевную боль при воспоминаниях. Чуя плюхнулся на диван, включил телевизор для фона и засел в телефон, в пол уха слушая какую-то сопливую мелодраму. А мелодрамы он не любил. Накахара сделал так для того, чтобы не чувсвовать себя одиноко и не разрушать свой разум мыслям, а когда ему всё надоело, то позвонил Дазаю по видеозвонку и тот почти сразу ответил. На экране появилось его лицо, близко расположенное к телефону, а лежал он на животе. — Ну привет, чиби-Чу. Что, за столь короткое время соскучился по мне? — Нет. Мне просто скучно, а ты, вечно ведущий себя как клоун, можешь меня развеселить. Осаму смешно надулся, фыркнул. — Я веду себя как клоун не всегда! И бываю серьёзным! — Но только не со мной, — Чуя улыбнулся, на что шатен не смог сдержать ответной лыбы. Они разговаривали буквально весь день, прерываясь только на туалет и еду. Показывали друг другу смешные вещи в квартире, покрывали друг друга матом, рассказывали истории и задавали вопросы друг другу. Им обоим не надоедало. Их не обижали шутливые комментарии друг друга, обзывательства и колкие замечания, а даже нравились. Им было комфортно в обществе друг друга, но никто до конца этого не признавал. А когда на часах стукнуло ровное число «00:00», Накахара укутался в одеяло напротив телефона и постепенно засыпал на своей кровати. Осаму всё ещё был на проводе и молча наблюдал, как тот погружается в сон. А когда Чуя всё же уснул, мирно посыпывая, шатен ещё долго наблюдал за его спокойном лицом, прежде чем отключиться, тихо пожелав ему спокойной ночи. Чуе снились приятные сны. Он видел свою жизнь, где никто не умер. Танизаки был бы красивым подростком и мужчиной, с которым дружеская связь у них бы поддержалась долго, почти до старости. Он бы поддерживал Чую в трудные периоды жизни, подбадривал бы его и давал советы, которым последний неприменно следовал бы. Мама его какой и была красивой, такой и осталась бы. Она заботилась бы о сыне, поддерживала и дарила любовь, которой не хватает реальному Чуи. Ох, как же ему не хватает матери. Её светло-алых волос и вишнёво-красных добрых глаз. Её нежных рук, поглаживающих по спине в успокаивающем жесте и её ласкового голоса, который всегда звал: «Чуя, солнце моё». Ему не хватает её улыбки и её присутствия. Как же он по ней скучает. Скучает по её урокам готовить и по её смеху. Приятный сон вдруг превратился в сущий кошмар. Этот сон насмехался над ним, резко напоминая какая его жизнь на самом деле. А она жалкая и отстойная, полная боли и отчаяния. С самого детства. Каждый человек в этом сне вдруг повернулся в его сторону. В сторону стороннего наблюдателя, призрака. В сторону Чуи. Они все злорадно усмехались, пускали слишком жестокие смешки в его сторону. Смотрели с презрением, а лицо каждого изуродавала гримаса отвращения. — Чиби-Чу, ты не достоин видеть эту жизнь. Ты слишком несчасливый, — Крикнул Дазай, а его голос звучал грозно, с гадкой усмешкой. — Солнышко моё, тебе лучше вновь порезать себе вены, только глубже. Чтобы твой сосед не смог тебя спасти, — Даже его мать звучала так, будто ненавидела его всю жизнь. А что, если и в реальной жизни было так? Каждый, кто относился к нему хорошо, скрывал под улыбкой презрение. А он, как глупый мальчик, верит в их притворство. Он не должен верить своему сну, этим чужим голосам, но он верит. — Тебе стоит утопиться, друг, — Выкрикнул Танизаки и все злорадно залились смехом. Накахара закрыл уши руками, уже не сдерживая слёз истерики. — Перережь себе горло, выродок! Чтобы уж точно сдох! Все вокруг закивали, окружая Чую. Паника, непонимание и слёзы слились в одно целое и он всё никак не мог проснуться, а потом послышался истошный крик и рыжий понял только с пробуждением, что кричал он отнюдь не во сне.