Вместе-одиноко

Когда Серёжа высказывает желание покрасить волосы, Ваня поначалу смеётся. Он предлагает цвета от синего, до смеси красного и зелёного, чтобы Сергей полностью и целиком стал походить на клоуна. Ему бы ещё нос красный достать, а белая гуашь у Вани имеется со времён художки, чтобы замазать ему лицо. В своей голове он клянётся, что не сдохнет, пока не увидит этот цирк и не запечатлит его на камеру. До конца жизни можно будет стебать друга за кринж из прошлого. Ваня смеётся и предлагает свою кандидатуру покрасчика, ведь в салон идти дорого, а желание у Серёжи настолько сильное, что он прожужжал ему все уши этой идеей. Конечно покраситься не в клоуна, а во что-то помягче, нежнее. — Тебя хочу, — говорит однажды Сергей и смотрит глубоко, как будто сценарий жизни читает. Ваня теряется. Сидя на подоконнике в школе, он чуть ли не валится от этого взгляда. Но падает только учебник истории. — То есть, бля, чел, цвет, как у тебя хочу, — Серёжа быстро исправляется, смущённо хихикая, пока Ваня бьёт его в грудь и смущается. Чёрт, вроде ничего такого, но стыдно пиздец. — Наполеон тоже хотел Россию, — он нервно усмехнулся и поднял учебник с пола, чтобы какая-нибудь историчка случайно не прошла мимо и не наступила на книгу. — Но его знатно выебали в зад. Серёжа смеется и приобнимает друга за плечи, пока на них подозрительно косятся младшеклассники. Боятся. Прятаться во время переменки на первом этаже, где находятся кабинеты начальных классов, — самое то. И старшики не заёбывают, и учителя. — Быть оттраханым тобой великая честь, знаешь ли, — в его голосе издёвка, граничащая с реальностью. — Я даже на колени перед Иваном Грозным не опустился бы. — Он бы тебя повесил. — Зато за любовь. Звонок звенит слишком не вовремя, и Ваня не слышит последнюю фразу, списывая всё на очередную тупую шутку. Они договариваются о том, что красоту пойдут наводить домой к Ване в ближайшее время. У того и матери допоздна нет, душ работает, чтобы по-быстрому помыть голову. И Ваня не обращает внимание на то, что у Серёжи лицо красное, похожее на гранатовый сок, который он любил разбавлять водой. В середине декабря их дружба достигает того пика, что о ней узнают все. Ванины одноклассники, для которых он был самым правильным и лучшим в школе, удивляются, когда начинают видеть его в компании безобразного десятиклассника. Они узнают, что Ваня умеет очень громко смеяться до выступающих слёз, что ходит гулять после школы и прячется за гаражами, что ругается он и бьётся очень сильно. Друзья его озадачены и пытаются навязаться с вопросами, но в ответ получают пустое игнорирование и лёгкую улыбку, которой он научился у Серёжи: мне похуй, отъебись. Скрываться за маской хорошего мальчика приходится намного реже, и Ваня этому безумно рад. Дышать полной грудью становится так непривычно, что переизбыток кислорода ударяет в голову и Ваня уже не думает ни о мнении окружающих, ни о хороших оценках, ни о глаженных рубашках. Ему нравится то, что он делает. Он не становится заядлым хулиганом или плохишом, которого все ненавидят — он просто такой, какой есть. Немного циничный, дерзкий на язык, сам себе на уме. Если сказать одним словом — свободный. Его руки не связаны за спиной стальными оковами, а крылья простираются над облаками. Лёгкость в теле ощущается полётом между закатом и морем, где тёплый ветерок ударяет по коже и оставляет свои невесомые поцелуи. Ване легко на душе. Эта уродливая реальность перед его глазами сменилась ромашками, а для людей наоборот цветы на Ваниной голове медленно начали увядать. Если ему внутри хорошо, почему его должны заботить другие, посторонние ему люди, не знающие, что за светлым образом прячется кто-то другой? Главное, что Серёжа смотрит на него по-особенному и искренне до замирания сердца. Сергей его настоящего видел с самого начала и никогда не видел в нём ангельских крылышек. Все твердят одно и тоже: «Он тебя портит». Ваня посылает их далеко промывать глаза, потому что они не видят очевидного. Они говорят: «Этот хулиган плохо на тебя влияет». Ваня прямо в лицо кидает им «Пошли нахуй». В спину шепчутся: «Потеряли». Ваня про себя думает: «Не владели». В эту рутину, наполненную серым лицемерием общества и искренностью Серёжи, Ваня втягивается, будто падает в водоворот. И ему до чёртиков перед глазами хорошо. Прогуливать проверочные; высыпать парковским голубям остатки роллтона и приправы; по вечерам гулять по полупустым улицам и не бояться сказать в лицо местному алкашу в ответ на его вой что-то по типу: «Бать, проспись». Ваня танцует под Пошлую Молли, поёт Земфиру и пробует курить Монте-Карло прямо с рук Серёжи. Ваня — не хулиган. Он просто семнадцатилетний подросток. А подросткам всё прощается. Ваня не будет вам что-то объяснять или доказывать, разве без этого непонятно? Он счастлив. В пятницу, семнадцатого декабря, Серёжа просится к нему вечерком. Ваня даже не выёбывается, когда отвечает быстрое и волнующее: «Конечно». А потом ждёт его с трёх часов дня, как только вернулся со школы. У него сегодня должна быть тренировка по баскетболу, но он умолял Санька сказать Эдуардовичу, что тот заболел и даже на ногах не держится. Эдуардович из тех редких видов физруков, который не пьёт и каждое утро делает зарядку, хотя ему уже давно за шестьдесят. Хер его чем подкупишь, а по голове стучит ой-как сильно. Санёк, пыхтя, всё-таки согласился, спизданув что-то по типу: «К своей кудрявой побежишь?». На что Ваня гордо показал ему средний палец, и всё стало понятно: бежит. Ваня убирается в своей небольшой квартире. Впервые, между прочим! Моет посуду, складывает разбросанную одежду и выкидывает мусор. Даже отправляет фотографию матери, чтобы та оценила его труды и купила ему по дороге домой чипсов и колы. В ответ она присылает что-то смущающее: «Девушку ждёшь?» Хоть его мать и была молодой, понимающей женщиной, они с ней мало общались, так как она много работала, чтобы Ваня себе ни в чём не отказывал. Разговаривали они только недолго за поздним ужином и по воскресеньям. И такие шутки от неё всегда прилетали без какого-либо подтекста, но Ваня их не понимал и пытался игнорировать. «Я буду в десять», — приходит следующее. И Ваня кусает губу, когда пишет ответ: «Понял». Серёжа заявляется к шести, умудряется ошибиться номером домофона, нарываясь на гнев пожилой соседки, и кричит на весь подъезд, как он скучал, когда Ваня открывает ему двери, а виделись, вроде как, часа три-четыре назад. У Вани странное чувство где-то в горле, когда он видит Серёжу, мокрого от снега с улицы, без шапки, со шпротами и краской для волос. — Побуяним? — мурлычет Сергей, встречаясь с непонимающим взглядом друга. — У меня нет батона, — Ваня пропускает его внутрь, ощущая, как в душе расплывается ванильное озеро из чувств. И все ожидания уходят, и приходит что-то по-родному волшебное. И даже шпроты в руках Серёжи не кажутся чем-то особенным, ведь он такой, какой есть: непредсказуемый, бесшабашный, просто на голову ебнутый во всех смыслах этого слова. И Ване он нравится до звёздочек перед глазами своей этой беззаботной глупостью, вечно немытыми руками и отвратительным запахом со рта, который пытается спеть рок-н-ролл и станцевать балет. Этот парень настолько яркий, что не спасают солнечные очки и полиэтиленовый пакет, и Ваня уже потерял своё зрение. Видеть он начинает только Серёжу. И это пугает. Такая зависимость друг от друга явно неспроста, и Ване как никогда страшно засматриваться на Сергея слишком долго — ему это кажется странным. Но почему-то кудрявого это не останавливает впиваться в него своим пронизывающим, изучающим взглядом и смотреть на него долгие минуты, пока Ваня, слегка заикаясь, о чём-то рассказывает. Это смущает до красных щёк, и Ваня ужасно винит себя за то, что его кожа слишком чувствительно-тонкая. Тут подходит больше всего описание родственной души, с которой у вас одно дыхание на двоих, чем друг. Лучший друг — тоже пойдёт. — Я шпроты люблю макать в майонез, — Серёжа довольно робкий, и не раскидывает даже свои ботинки у порога, аккуратно вешая свою мокрую куртку на вешалку у порога. — У тебя есть красный чай? Ваня почему-то немного смущается, когда Серёжа проходит внутрь и оглядывается по сторонам. Наверное, просто боится, что Сергей увидит пыль на шкафу и заляпанное зеркало в коридоре. За этим волнением он скрывает душный трепет, который сдавливает горло, словно петля на виселице. Такое противоречивое чувство, вы бы знали. Сердце и замирает, и бежит целый кросс, когда Серёжа с тёплой улыбкой заходит на кухню в его сопровождении и скромно присаживается на табурет за столом, рядом положив свои шпроты. — Вроде был, — Ваня не любил каркаде, оно было слишком кислым для него, но Сергей? — Хочешь притвориться милой леди и пить благородный красный чай? Говорю сразу: у тебя хуёво получается даже держать осанку, кудрявенькая моя. — Знаю, что твоя. Сергей снова своим пылким взглядом провожает Ваню, смотрит в спину, пока тот проливает воду из чайника и чуть ли не затапливает газ. Руки дрожат от волнения, а губы уже онемели от постоянных покусываний. Сложно, тяжело, непонятно. Ваня теряется в этом шторме из чувств, когда включает не ту конфорку и ставит чайник. Волнение достигает той степени, когда голова совсем не варит и летает за пределами небольшого мировоззрения, погружаясь в непроницаемые тёмные воды. Да что за чертовщина? Он даже так не вылетает, когда отвлекается от учения стиха наизусть. Сергей — хуже стихотворения по русской литературе, хуже вонючих шпрот, хуже. Хуже-лучше. — Хочу запивать им своё разбитое сердце, — он улыбается по-нежному грустно и ложится на стол, подкладывая под голову свои локти. — А шпроты в качестве закуски. Взгляд Ваню рисует розовым и нежно-бежевым. — Просрёшься. Ваня смеётся, кидая в друга открывашкой. — Но только не в моём толчке. Мать думает, что я девушку привёл, и она охуеет, если в унитазе будет утопленник в три раза больше неё. — Девушку? Ухмылка у Сергея любопытно-игривая, и Ваня поздно пытается отвертеться. Зря он это сказал, теперь кучерявое чмо не отстанет от него целый вечер. — Мне так приятно, что ты так считаешь, — Сергея уже не остановить, и Ваня устало опускается на стул напротив. — Моё сердце так сильно бьётся, хочешь послушать? — Хочу послушать, как ты будешь изнывать в тяжёлых муках на следующем уроке химии. Химица даже нам возмущалась, какие в десятом классе тупые собачники, что не могут отличить глюкозу от спирта. Ты хоть знаешь формулу воды, чел? Сергей цыкнул и зло воткнул открывашку в металлическую банку, на что Ваня только усмехнулся. Он обожал смотреть на то, как Серёжа злится — это всегда очень громко, смешно и по-глупому мило. А провоцировать его — ещё большее удовольствие. — Блять, Вань, эта старая сука нихера нас не учит. Урок всегда начинается с просьбами взять очередного котёнка, ведь: «Он такой красивый, голубоглазенький», а кончается тем, что она просит нас включить «Десять случаев издевательств над кошками». Ещё и втирает, что органика это не так сложно, главное врубиться с самого начала, что такое метан. А я ебу что это. «Метан» это строительный магазин, где трудовик клеем закупается, чтоб белочку беспалевно ловить. Ваня в ответ на его гневную триаду смеётся, пока Сергей пыхтит и протыкает банку ещё в нескольких местах. — Бля, а я думал, почему Васильевич такой довольный постоянно, хотя перегаром от него не несёт. — Его и математика как-то спалили за кальяном в мастерской, после этого его вахтёр при входе в школу просит дыхнуть, чтобы убедиться, что он в адеквате. — Это жёстко. — Жёстко я буду тебя ебать сегодня, только сначала открою эту блядскую залупу! — он стал стучать по столу банкой, вместе с воткнутой в неё открывашкой, Ваня забеспокоился за целостность своего имущества. Мать прибьёт. — Э, прекрати. Разъебёшь мне стол — больше вообще махаться не сможешь. Ваня перехватил его руки и забрал патологическое оружие убийства для его стола. Серёжа насупился и сложил руки на груди, отворачиваясь в сторону. Бесится, но это норма. Зато он такой искренне-красивый, что Ваня не может остановиться на него смотреть. Так весело, тепло в прослойках между кожей и рёбрами, что кружит в пьяном танце голову. Хотя Ваня ещё не выпил даже чая. Выпил только со дна глаз Сергея мёртвую воду. — Держи, — он протянул открытую банку другу. Ваня заляпался в отвратительном масле, и запах осел на кончиках пальцев, даже когда он хорошенько вытер их лежащим рядом полотенцем. — Такая хуета, мерзость. — Я говорил, что отсосу тебе за то, что ты такой охуенный, Ванечка? — на его лицо возвращается азартная улыбка и Ване хочется кричать, как она ему нравится. — Бля, Серёг, найди уже себе девушку и выливай свой переизбыток тестостерона на неё, — Ваня немного отнекивается, что будет ревновать, ведь делить с кем-то друга совсем не хочется. Они были одни слишком долго, чтобы, встретившись, так быстро расстаться. — У меня есть такой прекрасный парень, как ты, зачем мне другие? — он смеётся и пальцами достаёт рыбу, засовывая её в рот. — М, Ванюш, майонезика не будет? — Заебёшь, — Ваня закатывает глаза, но встаёт и достаёт из холодильника начатую пачку провансаля. — Не сдохни, псих. — Пока не дождусь своего первого поцелуя с тобой, точно не откинусь, не волнуйся, — Серёжа невесомо гладит его по руке, пока тот стоит рядом, сразу же возвращаясь к своему ненормальному ужину. — Чаёк скоро? — Ты вообще зачем привалил своё обдолбанное тело сюда? Чтобы обожрать меня? — Ваня не хочет думать, что пальцы Сергея обжигают, ведь они пахнут грёбаными шпротами. — Я просто соскучился, — у него полный рот перемешанного дерьма, а в глазах молочного шоколада с карамелью Ваня видит столько грусти, что теряется. Он верит. — Хочешь, чтобы я раз прописал тебе по ебалу? — А лучше два и по заднице. Чайник кипит, и Ваня на полуслове отвлекается на него, пока Сергей чему-то своему улыбается. Ваню раздражает то, что ему нравится это, нравится, когда Серёжа внимателен к мелочам и постоянно думает о нём, хотя складывается такое ощущение, что совсем не по-дружески. А ведь Ваню это пиздец смущает. Свою ориентацию он так и не определил, потому что совсем не видел разницы между девушкой и парнем. Наверное, это потому, что у него никогда не было отношений и он даже об этом особо не задумывался, ведь всегда был занят то в школе, то в художке и на баскетболе. Думал только, когда ему задавали вечно нагоревший вопрос: «Вань, а ты уже целовался?». Ваня никогда не отвечает, потому что стесняется, боится, что его осудят за то, что он взрослый парень и ещё ни с кем не целовался. Он даже дрочит только раз в пару недель, что вы хотите. У него с этим было очень сложно, и про любовь он знал только по книгам русской литературы и по аниме. Хотя назовёшь ли ты отношения Сакуры и Саске — любовью? Ваня больше верит, что Саске поёбывал Наруто в промежутках между филлерами, чем в эти ничем не обоснованные отношения. Тыкнул в лобик и готово? Ваня уверен, что это работает совсем по-другому, хотя, повторяюсь, он никогда не углублялся в подробности. Не интересовался. Пока не познакомился с Сережей. Тот романтичный до мозга костей и готов дарить букеты из столовских салфеток, и петь тиктокерские песни про любовь во всё горло. Хоть его романтика уродливая — она такая Ване нравится больше, чем сопливые походы в кино и розы по понедельникам. Серёжа смотрит русские мелодрамы и знает весь сюжет наперёд, но всё равно заставляет смотреть Ваню вместе с ним на больших перерывах и на прогулках, потому что: «Вань, там Аня-захолустская залетела от другого!». Его глубокая, чувственная натура привлекла бы всех, кто бы хотел найти заботы и поддержки. Но к сожалению, а к Ваниному счастью Сергей скрывает своё истинное лицо слишком долго, чтобы другие смогли это заметить. Серёжа хороший — просто вы об этом никогда не знали. Но Ваня его не любит той любовью, когда в ней нужно признаваться. Ни в коем случае, он в этом уверен. Серёжа хороший, понимающий, раздолбай высшего ранга, но годится для Вани только в друзья. Но как объяснить то, что вены изнутри ошпаривает кипятком, когда Сергей невзначай касается? Почему сердце заходится в глупых кульбитах, когда они вместе поют про любовь и расставания? Почему из всей серой однотонной массы он горит на его глазах солнечно-цветочным? Наверное, это симпатия. И это так страшно испытывать впервые, что Ваня проливает немного кипятка мимо кружки, и матерится под нос, обвиняя в этом никого иного, как своего друга. Сергей за это короткое время успел вылизать банку и прямо с упаковки заливал в себя майонез. Он ещё ярче засветился, когда Ваня поставил перед ним долгожданную кружку с чаем красно-розовым, похожим на обкусанные Ванины губы. — Спасибо, золотце. — Завались и поменьше засирай мне квартиру, мать уебёт и меня, и тебя. Ваня зло хлопнул его по голове и стал вытирать стол полотенцем, пока Серёжа довольно за ним наблюдал, жирными руками обхватывая кружку. Горячо. — Нужно понравиться будущей тёще, больше не буду. Они ещё долго смеются с какой-то херни, произошедшей с Серёжей в далёком детстве, вспоминают Шишкина, которого он же ненавидит всей душой, потому что по его картине он писал сочинение и получил два за содержание. Говорят о Ваниных шторах и о магнитике с пьяным грибом на холодильнике, который у Вани оказался абсолютно случайно. Чай — красный и кислый — на губах Сергея растягивается на очень долго, а темнота улицы разбавляются снегопадом, прорезающим ночные фонари. На кухне тепло, уютно и отвратительно пахнет шпротами. Ваня находит в этом что-то романтичное — тает, как шоколад, когда Серёжа подходит к окну и подзывает к себе. — Бахни мне волосы сейчас, чтобы я успел свалить до прихода твоей мамы, — он улыбается и смотрит на Ваню слишком... Слишком. — И тебя не волнует, что это будет выглядеть максимально по-уродски из-за твоих кучерях? — Просто хочу, чтобы это сделал ты. Сергей больше так уверенно в глаза не смотрит и зацикливает своё внимание на кактусах на подоконнике, нервно кусая губу. Борется с чем-то — Ваня видит, и эти слова врезаются бумерангом поперёк глотки, убивают последние частички здравой осознанности. Но бумеранг принято всегда возвращать обратно. Когда Ваня касается его плеча, то понимает, что это неправильно. Симпатия — дело мимолётное, и Ваня пытается сморгнуть её, когда Сергей отзывается и смотрит на него своими большими, карими глазами. Горло сдавливает. Вены чешутся. В груди непосильно стягивают рёбра узлами. — Пошли. Ваня забывает об этом слишком интимном моменте сразу же, как Сергей переворачивает его ванную с ног на голову. Он даже умудряется заценить его трусы на батарее, про которые Ваня совсем забыл. Позор и стыд его не отпускал до тех пор, пока Серёжа не присаживается на ванну и обливается весь водой, потому что не знал, как правильно работает этот ваш душ. Веселья у парней было столько, что Ваня уже перестал замечать свои пахнущие шпротами пальцы и тупые подкаты друга. Всё, как надо — безумно радостно-хорошо. Дела ухудшались тогда, когда Ваня приступил красить Серёжины волосы. Он никогда этим не занимался, но прочитал предварительно инструкцию, как правильно это делается. И цвет у Сергея не светлый, как вы подумали. Для этого их нужно высветлять, ещё заниматься какой-то хернёй. Сергей решил, что тёмно-бордовый будет описывать его отношение к миру как нельзя лучше. Бордовый — цвет уверенности и опасности. Ещё Серёжа прочитал где-то, что этот цвет привлекает внимание мужчин. И Ваня не хочет думать, кого он собрался привлекать, ведь прекрасно знает кого. Его эти шутки выходят за все границы, и Ваня хочет разбить ему лицо при любой его попытке снова прикольнуться. Это раздражает, потому что Ваня смущается этого, а ещё это единственное, чему он не верит. Но когда происходят такие моменты, Ване кажется, что он та самая влюблённая девочка из восьмого класса. — Этот цвет похож на цвет твоих губ. Из-за света кажется, что Серёжа покраснел, и Ваня цыкает, кисточкой промазывая мокрые пряди и игнорируя этот бестолковый лепет. Хорошо, что он красит тоником, а то краска хер бы когда смылась. — Поэтому я выбрал его. Сергей нервно хихикает и ждёт, пока Ваня что-нибудь ответит, но тот только губы кусает, смотря на их отражения в зеркале. — Если не закроешь рот, у меня случайно дёрнется рука тебе на лицо. Но даже угроза не помогает, ведь Серёжа, немного поникнув, продолжил что-то рассказывать, жаловаться, какой Ваня грубый и жестокий. У Вани уже нервный тик развивается, потому что этот человек не может просидеть и минуты спокойно, не двигаясь и с закрытым ртом. Он смотрит тикток, смеётся и отвлекает Ваню, пока тот скрупулёзно пытается прокрасить уже завивающиеся волосы. В итоге они тратят больше часа на покраску и Серёжа сидит с мусорным пакетом на голове. Потому что обычный, целлофановый порвался об его широкую черепушку. Ваня уже ждёт, пока его друг свалит и оставит его в покое, ведь, кажется, на сегодня свой лимит «серёжитерапии» достиг максимума. И избавиться от этого придурка было самым подходящим решением на данный момент. Но Серёжа снимает пакет и моет голову, и Ваня не может сдержать свой рвущийся наружу смех. — Пиздец ты чмо, ха-ха, — Ваня почти плачет, пока Серёжа смотрит на себя в зеркале и перебирает мокрые волосы. — Ты похож на месяки! — Откуда ты, блять, знаешь, как выглядят месячные? — Серёжа не то ли злой, не то ли до сих пор в ахуе, но цвет почему-то ему нравится. Потому что Ваня красил. Потому что его руки касались. — Эм, я видел мамкины прокладки. Зрелище пиздец стрёмное, — его передернуло, но он продолжал смеяться, больно ударяя Сергея по плечу. — Месяк ты конченный, ха-ха-ха! — Да завали сосалку, бля, чел. И больно, сука! — Сергей шипит от ударов и выталкивает Ваню из ванной. — На тебя смотрю — и ссать хочется! Ваня продолжал смеяться уже за дверью, перекатываясь по стенке. Волосы Сергея и правда выглядели ужасно: в некоторых местах они были покрашены не до конца, где-то краска была слишком насыщенная, а где-то её вообще не было. И на тёмных волосах Серёжи это смотрелось, как будто ему насрали кровью. Но от этого смешно становилось вдвойне: не Ване же ходить с этим на голове несколько недель. Когда Сергей выходит, он выглядит поникшим. Не из-за своего цвета волос, а просто потому, что Ваня такой: язвительный, дерзкий, воспринимающий все его слова, как шутку. Ваня был похуистом с большой буквы, намного с большей, чем Сергей. И его мало волновало, что чувствуют люди вокруг него и как они к нему относятся. Мерзкое чувство, когда человек не воспринимает тебя, как человека? Знакомо? Серёже знакомо-больно от такого. Он просится покурить на балкон, и Ваня ему не отказывает, только тапочки под ноги суёт, ведь там плитка очень холодная. Прямо, как сердце у Вани, думает Сергей, когда выходит на балкон и приоткрывает окно. Голова мокрая, тапочки на ногах, сигарета слегка пожеванная, а на улице снег покрывает замёрзшие лужи. Середина декабря она такая — не то ли снежная, с сугробами у подъездов, не то ли с гололедицей, перемешанной с песком. Серёжа затягивается и выдыхает терпкий дым куда-то в снежные вихри за окном, ловит снежинки на ладони. Не тают. Когда Ваня остался один, он почувствовал себя, как будто не в своей тарелке. Без Серёжи было не так. Без его улыбки было не так. Ваня накидывает на себя плед и выходит на балкон в носках, потому что свои тапочки отдал Сергею. В темноте этого не видно, и Ваня подходит ближе, погружаясь в занавес дыма. Серёжа курит Паркер Симпсон — ягодные, и Ваня дуреет от того, как это чувствуется на морозе. Сергей его встречает нежной улыбкой. Глаза его чёрные, непроницаемые и Ваня вновь не может прочитать в них ни одной строчки. — Здесь холодно, иди обратно, — Серёжа ловит рукой снег, и смотрит, как тот медленно тает, стекает вниз на тонкую прослойку снега на земле. — У тебя голова мокрая, сляжешь же, — Ваня кусает губы, не зная на самом деле, почему сюда пришёл. — Я не слягу, а вот ты босиком точно, — Сергей вроде бы даже его не осматривал, но по глазам видно — знал с самого начала. — Месяк, харе базарить, лучше иди сюда, — Ваня приподнимает плед и накрывает плечи Сергея, становясь к нему так близко, что сладкий дым режет по ресницам. — Заебал просто. — Мило, — смеётся, но к Ване тянется, как к печи — руки греет. — По-гейски. — Наконец ты это признал. Серёжа смеётся и тянет к губам Вани свою сигарету, ощущая, как снежинки стали таять быстрее. Потому что сердце гоняет кровь намного быстрее. Ваня с его рук затягивается, привыкнув к этим регулярным ритуалам, и наполняет лёгкие приторной сладостью. Почему-то Сергей очень любил такие сладкие штуки, а Ваня уже к ним невзначай привык. — Косвенный поцелуй засчитан, — кудрявый демонстративно водит сигареткой по своим губам, пока Ваня выдыхает дым в морозный снег. — Не будь таким сентиментальным. — Не будь таким красивым. Сергей краснеет, прячась в дыме не то ли своего резкого дыхания, не то ли в сигаретном. В соседних домах в окнах то включается свет, то выключается, в некоторых кто-то ссорится, кто-то целуется, кто-то одиноко смотрит телевизор. Щёки нежно-алые, их целует мороз и снежинки, залетающие через небольшую щель. Ваня не знает, что ответить. Ваня знает, что сердце сходит с ума. И всё это чертовски не так, как должно быть. — Вань, я гей. Серёжа говорит это с дрожащим голосом, сжимая в руке край пледа, будто пытался найти в нём опору, пока Ваня молча глядел в окна, где целуются. Он предполагал это, но слышать такие откровения всё равно сложно, потому что не понимаешь, как правильно реагировать. И Ваня давно не говорил так искренне. Наверное, вообще никогда так не говорил. — И что, сразу вскрываться, что ли? — он говорит так тихо, что даже снег об стекло ударяется громче. — Думал, по ебалу мне хоть дашь, — у Серёжи прямо плечи расслабляются, дыхание восстанавливается, но на Ваню пока не смотрит. — Я могу дать и за просто так. Серёжа усмехается и уже собирается открыть рот, потому что: «Ха-ха, кажется, я придумал шутку», но Ваня затыкает ему рот рукой и смотрит совсем растерянно. — Не имеет значения, кто тебе нравится, ты мой друг, единственный, и я приму тебя любого. У Серёжи глаза такие большие, удивлённые, что Ваня уже бьёт себя по губам за то, что он наговорил. Зато от сердца, хотя он и не любил все эти сопли, розовую бро-романтику и разговоры по душам. Ему бы абьюзить максимально сейчас, а не всё вот это. — Сентиментально? — Ваня прячет лицо в пледе, пока у Серёжи карамель в глазах со снегом смешивается — красиво очень получается. — Пиздец как, — смешок почти пугливый, но Сергей держит себя в руках, чтобы не накинуться на Ваню. Он тактильный — Ваня вообще нет. Они замолкают и стоят друг с другом так близко, что могут почувствовать тепло друг друга. Греются, пока Серёжина сигарета остаётся недокуренная на окне, и смотрят, что свет в окнах выключается, а снег немного стихает. Только ноги всё равно давно онемели. Во дворе у Вани не работает пару фонарей, но возле его подъезда не перегорел, и светит он чересчур ярко. Так и они светятся за окнами балкона, как светлячки в запертой стеклянной банке. Им хорошо. Они вместе. А у Вани мать возвращается через двадцать минут. — А ты... — Ваня всегда хотел задать этот вопрос, и сейчас он кажется самым подходящим. — Именно поэтому скрывался? Серёжа прислоняет голову к груди Вани, и тот чувствует замёрзшие полумокрые волосы у себя на щеке. Даже не дышит. Температура между их телами повышается до раскалённого угля. — Именно поэтому, — впервые кому-то об этом говорит. — Я рассказывал тебе, что перевёлся в эту школу в шестом классе, после смерти родителей и стал жить с бабушкой, которая взяла на меня опекунство. Я был шумным и наглым раньше, но гибель родителей — пиздец, как меня подкосила. Бабушка постоянно твердила — терпи, если хочешь, чтобы тебя любили окружающие. Я терпел: учителей, подъёбы одноклассников, свой необузданный характер. После такого поведения-терпилы про меня все забыли, потому что разве интересно иметь дело с тем, кто всё равно никак на вас не реагирует? Ваня наконец услышал историю того, кем хотел бы стать. Но ему не хорошо, ему — чертовски неприятно. — Учусь я не плохо и не хорошо, в школе максимально незаметен и никто меня не знает. Только с девятого я немного забил на учёбу, и стал прогуливать, перестал делать домашку — и на удивление никто этого не замечал. Есть я или нет, они просто забывают. Знаешь, говорят иногда «О человеке, которого встретил, а на следующий день полностью о нём забыл»? — Повезло, — Ваня топчется на месте — холодно, и Серёжа кивает на выход, на что тот отрицательно качает головой. — Давай ещё постоим. — В каком-то роде повезло, да, — впервые они говорят, как нормальные люди. — Например в том, что я обнаружил, что меня не привлекают девушки и встаёт у меня только в очень редких случаях. А с другой стороны... — Одиноко, — продолжает за него Ваня. — Да, одиноко. Ваня хлопает его по плечу и улыбается как можно больше с сожалением. — Но теперь мы вместе. — И нам не одиноко. Они договаривают фразы друг друга практически всегда и в этот раз это повторяется вновь. Они улыбаются друг другу и наконец уходят с теперь тёплого балкона. Серёжа уходит. А его сигарета так и остаётся тлеть на балконе. Ваня на следующий день слёг с температурой и отправил десять голосовых кучерявому, как он его ненавидит. Серёжа в ответ прислал, как сильно любит и сердечко.

To be continued...