Мне говорили, что тебя нет

Ребята по лужам добрались до школы. Утренний свет колебался, какие-то невидимые кисточки природы размазывали оранжевый по блеклому грунту неба, а Андрей кисточками фантазии добавлял сказку в прозаичную реальность. — Берегись, дракон! — Князев дернул Мишу за рукав, утаскивая за дерево, прижимая к себе, чтобы спрятать его от страшного зверя за тонкий ствол. Воздух вырывался из приоткрытого рта музыканта, горький настой недавно выкуренной сигареты уже своим запахом натирал Андреино горло. Мальчик петлял взглядом по бороздам на пересохших губах, внимательно рассматривал осебенный узор губ, недавно слившихся с его, как игрок высматривает крапленые карты. — Е-мое, мертвецы, бежим! — подыгрывал Горшок. — Ну, я пошел. — Миха будто уходил в прорывающийся рассвет, вплывал в тень серых улочек. Грузное холодное здание, за стенами которого на детей налипала угрюмая строгость, проглотило художника, вышибая всю мечтательность. Андрей мыслями блуждал среди гаражей, выныривая в их место, где снова и снова прижимался губами к губам, языком проводил по ним, и отзвуки пива горечью высекали на чутком кончике языка касания. Поэт пытался смыть прорезавшуюся улыбку с лица, на котором пархали нежность и безмятежность, размазывал ее по ладони, стараясь спрятать недозволенное, незатейливое счастье от учителя, но натянутые щеки, как два наливных яблока, сверкали здоровым жирным блеском, холмиками выбивались, и нижние веки волнами скрыли глаза. — Князев, вам смешно? Может, всем расскажите? — Извините. — парень впрыгнул взглядом в тетрадь, изполосованную строчками, как акробаты стоящими друг на друге, строя строфы. Его стихи дышали Михой, образ рифмами струился по строкам, и синие кружева букв теперь значили большее — из них выплывала темная, сутулая фигура, протягивающая пиво. Мальчик вжигал его чернилами в бумагу, роняя тут и там эпитеты, пудря строки чувствами, будто насахаривая булочки. Дети продирались сквозь коридор, на перемене больше походивший на полосу препядствий: нужно было проскользнуть через хулиганов, не размазаться по стенке и дойти до кабинета. Чтож, это хотя бы не перемена, когда все идут в столовую. Андрей уже почти вскользнул в класс, но мясистая подушка руки накрыла его острое плечо. — Князев, прошу вас пройти со мной. — толкающиеся слова выплескивались из переваренных сосисок-губ, а буравчики глаз ввинчивались в глубь черепа, казалось, этим взглядом можно выполнять трепонацию. Парень испуганно прошаркал за мужчиной, своей массивной фигурой рассекающим волны школьников. — Итак, — что-то громыхнуло в гортани. — Скажу прямо, вы юноша... творческий, но есть причины полагать, что ваши неконтролируемые фантазии перешли границы, вы понимаете? —Не совсем. — Ваши стихи, — не отводя лакированные строгостью глаза, психолог наклонился, выхрустывая из досок стула хриплые щелчки, протянул парню его тетрадку, конфискованную одной злой учительницей, — занимательные, но поймите: ваша мать, скажем так, беспокоится... Все-таки даже таким выдумщикам, как вы, нездорово иметь воображаемого друга в таком возрасте. — Воображаемого друга? — переспросил Князь, пытаясь за вырванное время навести порядок в споткнувшихся мыслях, пока психолог будет растирать резкое заявление, объясняя. — Понимаете, ваша мама встревожена: она бы, возможно, не обратила на вашу... Скажем, особенность, внимание, если бы на вас это не действовало негативно. Она утверждает, что вы начали курить. — мохнатые брови мужчины грозились проскользить по гладкой лысине, как по льду, до самого затылка — так резко он запустил их вверх. Взгляд художника все катался по словно натертой маслом голове, на которую капнул блик света, опоясанной ореолом пыльно-коричневых волос,  обрамляющих проплешину, словно живая изгородь дворик. — То есть... Миха ненастоящий? —  выковал давно копошащуюся внутри догадку в слова. — Чтож, рад, что мы это выяснили. — такие же неповоротливые слова вывалились из взбухших губ толстяка, будто надувшихся от укусов пчел. Психолог нажимом плотной спины извлек скрип, неприятно врывшись взглядом в поникшего Андрея. Всасывающая пустота белесых глаз напоминала побледневшее море, лишенное подводной жизни — лишь одна тухлая вода, томящаяся по жизни. Не было в этих глазах веселого отражения улыбающего солнца — серые бетонные стены. Казалось, они глотали весь свет, достигли абсолютного нуля, противоречащего природе, противоречащего живому — точки, когда все процессы останавливаются. Совсем не так, как у Горшка, слишком живого, а потому ненастоящего. Эти глаза пылесосом вбирали в себя все необычное, запирая за мутной серой пленкой, как абсолютно черное тело, не дающее прорваться угодившим на поверхность озорным лучикам, будто насекомым, прилипшим к хитрой Венериной мухоловке. Острая правда воткнулось в парня, только ему сильнее захотелось сбежать из унылого, как гроб, кабинета, из этой школы, где все тоскливо. Казалось, окаменевшая, будто земля во время засухи, душа психолога — полная противоположность невозможному вечному двигателю, все же крутящемуся в Мишке, таком беспечном и веселом, тоже несуществующем. Андрей понуро плелся домой. Даже яркое солнце, разорвавшее небо, не помогало: душа всмятку. Как он мог выдумать эту разболтанную, подпрыгивающую походку, эти брызги музыки, поглаживание струн, этот  потрескивающий голос? Мягкая чернота мигнула сбоку — Горшенев. Князев бежал, и рюкзак, недовольный транспортным сервисом, колотил по спине: нужно затянуть лямки. Парень несся по дороге, будто надеялся сбежать от своей фантазии. Так было понятно, так работало в физическом мире, но не в голове. Что-то туго опоясало его запястье. Дернуло — улица размылась, будто на акварельный рисунок капнула вода. Рюкзак замер — прислонили к стене. — Е-мое, ты чего убегаешь от меня? Князев увидел свое отражение в его черных, как тушь, глазах, различил грациозные ресницы,округло ныряющие вниз и восходящие к небу. Не просто метелка — они были разной длины. Неужели его фантазия настолько мощная, что прорисовывает все детали? Парень даже почувствовал прозрачный ветерок дыхания Горшка. Наверное, так не бывает, что чувствуешь все настолько сильно, так точно распознаешь подтоны касаний, как приемник улавливает электромагнитные волны. — Ну, чего молчишь? — Тебя... тебя нет, я тебя придумал! — Андрей старался не попадать глазами в глаза Михи, но тот до духоты близко наклонился. Художник вглядывался в его лицо с упорством моли, бьющейся о лампу, стараясь найти недочеты своей фантазии, но все четче видел неровности, шероховатости кожи, лиловые тучки под глазами, сгустившиеся там от бессонных ночей, проведенных за сочинением новой мелодии. Нажатие руки, перхоть на клочковатых волосах, обведенных пушистой каемкой света, походящая на звездную пыль — все несуразным оркестром наложилось, сбивая, раздавило, как обвал. Сердце мальчика прихрамывало. "Если тебя нет, то почему чувства такие реальные?" — Если хочешь, я уйду, ты только скажи. Скажи, чтобы я ушел, и я не вернусь. — Михаил проникал, въезжал пальцами между его пальцев, прислоняя ладонь к ладони, придавливая подушечками его костяшки, чтобы сжать максимально, выселив пронырливый воздух — кожа к коже. Вплотную. — Нет, не уходи!