Не спрашивай разрешения

Виктор никогда, по большей части, не страдал по тому, что было ему недоступно. Выпестовал в себе эту черту: ведь, если задуматься, недоступно ему было очень многое; изводиться по этому – так недолго загнать себя в бездну уныния. Виктор либо усердно работал, чтоб получить желаемое: Академия, возможность попасть в Пилтовер; либо игнорировал вещи, которые не мог получить; сожаления же – бесполезная функция, в них не было ни рационального зерна, ни смысла. К желаниям плоти он относился скептически: знал, что его едва ли кто-нибудь захочет (и слепо не замечал взгляды Скай), но и не печалился: другие люди имели физическое здоровье, но иметь интеллект куда... полезнее, и Виктор считал науку главным, на что ему стоило бы тратить свое время. Да, он знал, что люди в нем не заинтересованы, но и он не особенно ими интересовался. Виктор был слишком слаб и немощен, чтоб мечтать о бурных сексуальных приключениях. Половое созревание он встретил спокойно, иногда удовлетворяя самого себя, но никто не фигурировал в его фантазиях, Виктор механически дрочил, желая сбросить напряжение и вернуться к более увлекающим его вещам. Он понимал, что непривлекателен, но его это не расстраивало: казалось, он избежал аспекта жизни, который не имеет значения на фоне действительно важных свершений, возможности оставить наследие. Забавно вообразить, сколь нелеп был бы его секс с какой-нибудь девушкой, требующий физических нагрузок, резких поступательных движений – когда Виктор разваливается на части, а спину его опоясывает ненавистный корсет. Виктор не страдал нелюбовью к себе – он ненавидел лишь собственное тело, жалкий мешок костей, который так его подводит. То, что другие люди двигаются, танцуют, бегут – а он лишь влачит существование. Погружаясь с головой в исследования, Виктор чувствовал себя действительно способным на что-то: тут не играло роли тело. Поэтому, когда Виктор встретил Джейса, он подумал… Сперва он был искренне восхищен гением молодого ученого. То, что все прочие лишь смутно намечали в своих мыслях, Джейс щелкал как орехи. Решения, над которыми Виктор размышлял бы часами, на Джейса снисходили за минуту в порыве лучезарного озарения. Виктор никогда бы не позавидовал уму Джейса – он лишь восхищался в радостном изумлении, что нашел человека, с которым они могут продолжать мысли друг друга. И в какой-то момент Виктору подумалось, что физической привлекательности Джейса он, кажется, завидует. Его не слишком волновало, что Джейс холен, богат, обаятелен – Виктор не признавал превосходства аристократии, его также не прельщала возможность нравиться людям, чтоб они таскались потом следом, требуя внимания и отвлекая. Однако быть молодым, здоровым, полным сил и энергии… Виктор предположил, что он поэтому все чаще задерживает взгляд на широких плечах Джейса: всего лишь отстраненная мысль, что сам он подобного лишен. Зачем бы ему еще на Джейса смотреть? Внешность молодого человека не имела отношения ни к его блестящему уму, ни к его интуитивной гениальности, и не должна была Виктора интересовать. Итак, он вдруг заметил, что смотрит на Джейса, что его завораживает плавность движений, когда Джейс чертит что-нибудь у доски или вдохновенно жестикулирует, и Виктор задается вопросом, как пижонские рубашки и фраки Джейса не скрывают его развитой мускулатуры – казалось, закрытая одежда облепляет молодого ученого, позволяя оценить мощное телосложение. И Виктор решил, что просто любуется тем, чего ему самому никогда не получить: здоровым крепким телом. Ведь, пожалуй, втайне он мечтал об этом: побороть болезнь; быть свободным в движениях, как другие. А Джейс легко, играючи, подчинял себе металл, поднимал молот, занимался в лаборатории работами, требующими физической нагрузки – Виктор, разумеется, не мог не думать, что вот это все достается другим людям при рождении, просто так. Озарение снизошло на него внезапно, словно Виктор тем самым молотом Джейса получил по голове. Виктор отправился в тот день в кузню Талисов, потому что, хоть в кузнечном деле он не смыслил, но Джейс должен был ковать заготовку шахтерского инструмента, в который они пытались вживить хекстек, и Виктор хотел проконтролировать процесс – ему были интересны все этапы создания совместных научных разработок. Доковыляв до кузницы Талисов, увидев издали огромную, занимающую все пространство пышущую огнем печь, Виктор, щурясь от красного яркого света пламени, сперва не различил фигуру Джейса – приблизился, прикрывая глаза рукавом от жара. Затем он опустил руку, поморгал – прогоняя ощущение, что из-за температуры тут у него сейчас начнут тлеть ресницы – и воззрился на Джейса. Виктору почудилось, что его резко ударили по голове тупым тяжелым предметом – лишь с этим можно было сравнить внезапность постигшего его шока. Джейс стоял полуобнаженный возле раскаленной печи, раздувая меха. Тело его, казалось, пело в родной для себя стихии, звенело звонче молота по наковальне. Смуглая кожа отливала потом, лоснилась в красных отблесках огня. Мышцы перекатывались на руках, линия позвоночника и широкие крылья лопаток красиво очерчивались на напряженной спине. У него было тело античного полубога, с которого хотелось лепить скульптуры. Виктор испытал столь резкое, очевидное примитивное физиологическое возбуждение, что не смог бы списать это ни на зависть, ни на Тоску о Том, Чего Он Лишен. Он впервые в жизни осознанно захотел другого человека. Захотел, чтоб руки Джейса сжимали сейчас не рукояти мехов, а его, Виктора, талию. Захотел иметь право самому к нему прикоснуться и обжечься о горячую кожу. Захотел почувствовать на себе его вес и мощь. Виктора продрало дрожью от макушки до пяток. Он держал в руках какие-то заметки и машинально опустил их вниз, прикрывая пах, потому что никогда еще не возбуждался так явно и быстро. Ноги подкашивались, Виктор почувствовал, как по виску скатилась капля пота, и ощущал лишь острую потребность сбежать – нет, более остро он ощущал потребность подойти к Джейсу и прижаться к нему со спины, но, разумеется, не мог этого сделать. Что за бредовые фантазии. Все причины, по которым он сюда пришел, оказались не важны – Виктору нужно было уйти вот прямо сейчас срочно, однако, едва он шаркнул тростью, намереваясь выполнить разворот, как Джейс обернулся. – О, Вик, решил заглянуть в мое царство? Проходи-проходи. Только аккуратней, тут много раскаленного металла, жарко, и если тебе вдруг станет нехорошо… – Джейс смотрел заботливо и открыто, искренне переживая. – Уже, – Виктор вымучил извиняющуюся улыбку. – Знаешь, я пойду, что-то паршиво себя чувствую в этой духоте. Уверен, ты отлично справишься с чертежами… Обеспокоенный Джейс все же шагнул к нему и взял за локоть в стремлении проводить. Лучше бы он этого не делал: от банального прикосновения Виктора бросило в жар, возбуждение достигло болезненного пика. Он нервно дернул локтем, вырываясь, и пусть жест был невежливым – без разницы, хотелось только уйти поскорей. Если Джейс его коснется еще раз, хоть как-нибудь – Виктор не ручался за свою выдержку. Впервые чьи-то прикосновения были так желанны, сладки и болезненны. До этого он думал, что выражение, будто от вида кого-то «ноги подгибаются» – лишь заезженная цитата из дамских романов. Ему нужно было принять и осознать. Он, в конце концов, только сейчас понял: почему Джейс Талис притягивал его взгляд. Какая ужасная, неуместная проблема. Насколько же ему это не нужно – желания тела. Насколько это не для него. Он не может быть ни для кого желанен, и не может сам отдаваться желаниям – корсет, спаянный с позвоночником, в любовных игрищах – нелепее не придумаешь. Виктор сбежал. И бежал, и бежал. Оказался в своей одинокой, холодной квартире. Оперся на стену, уткнувшись лбом в предплечье. Оставаясь все еще в прихожей, резким движением расстегнув пуговицы на ширинке, запустил ладонь в штаны. Удивительно: впервые в жизни он рукоблудил, думая о ком-то. Представляя. Что это не его собственные руки удовлетворяют неуместные потребности организма, отвлекающие от научных изысканий. Что было бы, если б его коснулся Джейс. Виктор сполз по стене, ударился затылком о твердую поверхность – но очнуться, перестать думать дичь это не помогло. Прикрывая глаза, он видел под трепещущими веками Джейса. Видел каменные мышцы его пресса, когда тот повернулся сегодня, что-то заботливо спрашивая… Виктор бы опустился на колени, прошелся губами, сцеловывая пот у Джейса с живота… Но ему было тяжело становиться на колени – проклятая железка на ноге впивалась, делая конечность мертвым грузом. В реальной жизни Виктор бы облажался, но он мог что угодно творить в мечтах. Поэтому он не помышлял ни секунды признаться Джейсу: лучше воображать, лаская себя, чем услышать отказ в реальности, испортить их волшебное взаимопонимание, приводившее Виктора в восторг. Но тогда, сидя на холодном полу в своей прихожей, неудобно отставив вбок больную ногу, упираясь затылком в стену, прикрыв веки и погрузившись в воображение, Виктор впервые испытал сильное острое удовольствие от процесса дрочки. Он действительно всегда раньше делал это, чтоб побыстрей избавиться от мешающего стояка, которым «радовало» тело в пубертатном периоде или иногда по утрам – голая физиология, не нужная изможденному болезнью Виктору помеха. Ирония заключалась в том, что член у него все же работал, хотя Виктор предпочел бы, чтоб у него, черт возьми, лучше нормально работала нога. Виктор никогда не находил особенного удовольствия в самоудовлетворении, однако в этот раз, кончив, потрясенно распахнул глаза и уставился на пятна плесени, разъевшие побелку потолка. Но едва ли Виктор осознавал, на что смотрит: перед глазами плясали искры, в теле звенела сладкая истома, и он страшился даже предположить: если ему так хорошо от этого, что было бы, если б Виктор не сам касался себя, а до него дотронулся Джейс. Вытащив дрожащую, испачканную ладонь из штанов, он нервно рассмеялся. Стоило встать и привести себя в порядок. И понять, как с этим быть: Виктор, хоть считал себя разумным и проницательным, действительно до сегодняшнего дня не осознавал, почему его взгляд притягивает Джейс Талис. Допустимая ошибка, возникшая из-за отсутствия материала для сравнения: Виктору ведь раньше никто не нравился. Люди просто существовали рядом, будучи неинтересным фоном, лишь отвлекающим от науки – отдаваясь которой, Виктор чувствовал себя полноценным и живым. Как бы он почувствовал себя, отдаваясь Джейсу?.. Глупая, странная мысль. Он все же взялся испачканной рукой за трость, а второй оперся на тумбочку в прихожей, помогая себе встать. Ноги дрожали и подкашивались – и не только от привычной боли.

***

Жизнь Виктора после этого открытия стала… ироничнее? Злее? Он часто касался себя, думая о Джейсе, и, что досаднее – его часто касался Джейс. Джейс Талис оказался очень тактильным человеком. Он первым положил ладонь Виктору на плечо, заявляя: «Это наша хекстек-мечта!» – и с тех пор руки распускать меньше не стал. Жестикулируя, вдохновленный, у доски, Джейс мог снова и снова похлопывать Виктора по плечу, проводить ладонью по спине, да что там – даже хватать за руки в порыве поделиться мыслью. Виктор тактично отстранялся и выдирал ладони из хватки чужих крепких рук, внутренне обмирая: каждое прикосновение Джейса Талиса опаляло его, словно огнем. Словно Джейс напитался жаром в своей кузне и теперь расточал его на окружающих, включая беднягу Виктора. Это, в общем, довольно мешало: Виктор работал над делом всей своей жизни, а рядом постоянно находился человек, неразрывно с этим делом связанный, и Виктор не мог на него не смотреть, и хотел смотреть, и страшился его прикосновений больше, чем надсадного кашля по утрам. Кашель, возможно, его доканывал, но не изводил так изысканно-издевательски. Джейс расточал свое тепло и улыбки, хлопал по плечу и мчался дальше, к другим людям, расточать им тепло и улыбки. Виктор, наблюдая эту привычку Джейса всех касаться, лишь один раз увидел, как Джейс стушевался, смутился, испугался сам своей наглой манеры – но лучше бы Виктор этого не видел. К ним тогда зашла советница Медарда, поинтересоваться новыми «диковинками» с применением хекстека – советница была весьма дружна с учеными, оказавшимися под ее протекцией. Сам Виктор ее дружбу отвергал, оставаясь отстраненно-вежливым – слишком очевидным ему казался тот факт, что советница ищет выгоду, покровительствуя им. А Джейс взирал на нее с тем наивным восторгом, с каким посмотрел вслед в ночь, когда Медарда, застукав их двоих у дверей кабинета Хеймердингера, не сдала молодых энтузиастов. Джейс тогда посмотрел ей вслед, будто она чудо какое, а не расчетливый политик. И вот, во время визита Мэл Медарды, Джейс, заливаясь соловьем об их изобретениях – Джейс мог ведь трепаться о хекстеке часами! – Талис непроизвольно подхватил Медарду за плечи, подталкивая к столу для демонстрации прототипов, когда она замешкалась. Советница была, как и всегда, в элегантном платье с открытыми плечами, и ее смуглой кожи, еще более смуглой, чем кожа самого Джейса – коснулись пальцы Джейса, и он, увлеченный, вдруг встрепенулся, приходя в себя, понял, что делает, стушевался, одернул руки и, нервно прокашлявшись, что-то пробормотал. Советницу Медарду инцидент лишь повеселил – она непринужденно, мелодично и снисходительно рассмеялась. А Виктора, невольного свидетеля разыгравшейся сцены, укололо пониманием под сердцем: Джейс отдернул руки от Медарды так, будто его самого обжигает прикосновение к ней, как Виктора обжигает каждое прикосновение Джейса. Что ж, довольно глупо было предполагать, что красавчик Джейс, любящий все красивое и изысканное, посмотрит на что-либо, что красивым не являлось. Они с советницей были бы… прекрасной парой, если бы не социальная пропасть между ними. Впрочем, социальная пропасть не так страшна, как физическое уродство Виктора: Джейс удивительно легко перешагивал социальные пропасти, Виктор же мало что мог перешагнуть даже в прямом смысле. И Виктор хотел бы об этом не думать, как не думать и о постоянных прикосновениях Джейса – но однажды проклятый ортез, давно требующий замены, подвел – в креплении что-то хрустнуло, Виктор, шагая к столу в лаборатории, почувствовал, что теряет опору, и полетел бы вниз, болезненно и позорно, если б его не подхватили сильные руки. Виктор в ту же секунду задохнулся, потерялся в ощущениях, как всегда, когда Джейс его касался – и словно в тумане помнил момент, как Талис дотащил его до стула, усадил, опустился перед Виктором на колени и бережно взялся за больную ногу, рассматривая место поломки ортеза. Джейс что-то говорил: кажется, «сколько этой штуке лет» и «я могу без проблем пересобрать, но лучше его совсем заменить» – Виктор слышал слова, словно через слой воды – он смотрел на Джейса у своих ног, смотрел, как падает Талису на лоб выбившаяся прядь. Чувствовал, как Джейс сквозь штаны ощупывает его колено, проверяя, не повредили ли слетевшие спицы суставы. Даже удивительно, как при скрытой в нем силе касания Джейса были такими… заботливыми. – Тебе больно? – спросил Джейс, вскидывая на него взгляд снизу вверх – видимо, какое-то выражение лица Виктора заставило его об этом спросить. Да, Виктору было больно, определенно. Ему было больно от этого человека. От его великолепия и юношеского пыла. Джейс всегда находился слишком близко – но недостаточно близко. Дышал с Виктором одним воздухом, жил с ним одними идеями, почти не разделял их двоих, ночуя в лаборатории, таская с его тарелки еду, таская ему молоко и сладкий чай, заканчивая за него предложения – но Виктор не мог протянуть руку и коснуться его, это изводило так, так сильно – почти как в детстве смотреть на игры других детей и понимать, что он никогда не сможет с ними бегать. Джейс перед ним на коленях, смотрит, касается, задает вопрос – и Виктор настолько не может обуздать восставшее воображение, что, с трудом разлепив губы, говорит правду: потому что не может думать ни о чем, кроме лица Джейса меж своих разведенных ног. – Конечно, больно, – хрипло выдыхает Виктор, – но я уже давно привык.