Сбежавшая невеста

      Ночи, особенно летние, надо отметить, в столице бывают разные. Порой пропажа солнца с горизонта едва ли остается замеченной в связи с яркой луной на безоблачном небе. Тогда друг друга собеседники видят, ни дать ни взять, как при свете фонаря, а в полнолуние небесное светило — настоящий прожектор и путеводный маяк. В такие ночи и звезды обычно сверкают ярко, во всей своей пышной красе, во всех своих причудливых узорах. А бывают, напротив, ночи непроглядно темные, когда последняя надежда лунного света добраться до земли обрывается на корню затянувшимися на небе тучами. Это ночи черные, глубокие и даже длятся они, кажется, дольше обычного.       В одну из таких ночей, с двадцать третьего на двадцать четвертое июня, районное отделение милиции было в безопасном тепле угасающей мигающей лампы. Да, здесь было сыро, и тем не менее спокойнее, чем в тьме улицы. Коридор был безлюден и пуст. Вдалеке капал кран и доносились голоса ночного радио. Крыски безнаказанно сновали из угла в угол. До тех пор, пока суровый Геннадьевич вдруг не выскользнул невесть из-за какого поворота, волоча за собой щуплого юношу. Этот низкорослый паренек неуклюже перебирал ногами вслед за дежурным, и все пытался вырвать свитер из его крепкой, даже чрезмерно, хватки.       — Да хорош, начальник, не убегу я! — скулил короткостриженный блондин, дергая старый, пошатанный свитер. Геннадьевич лишь посильнее намотал вязку на кулак и поволок парня дальше, прочь из коридора, к камерам. Добрались быстро, но, конечно, не без препирательств задержанного. Эти препирательства не закончились даже тогда, когда Геннадьевич толкнул его в камеру. Парень, надежда которого угасала с каждым мгновением, повис на прутьях и умоляюще протянул.       — Да ладно вам, ну что я опять сделал не так? Разве у вас есть закон, запрещающий двум влюбленным сердцам дарить друг другу любовь? — рассуждал парень, мечтательно водя рукой в воздухе.       Разговоры о великом и чистом явно были не его стихией. Он просто-напросто не выглядел как романтик. Это низкий, щуплый парень с короткой стрижкой, с мешками под глазами, с непонятной логике волосяной растительностью внизу лица, которая росла неравномерно, и щедро одаривала подбородок щетиной, при этом напрочь игнорируя щеки. Его одежда была ему не в размер, он в ней буквально утопал, а глаза были ядрено-красного цвета и неизвестно, то ли это от недостатка сна, а то ли от чего-то иного. Под «дарить друг другу любовь» он подразумевал тот неумелый петтинг, к которому он склонил медалистку и комсомолку Юленьку из бывшего 11-В, а нынче первого курса экономического факультета МГУ. Все это прямиком на лавочке у ее двора.       — Ты, Леха, помалкивай. За такое и из ВЛКСМ попрут, — фыркнул Геннадьевич, возвращаясь к своему столу дежурного, где его ожидала кружка остывшего чая с сахаром.       Мнимый Леха расчел совет помалкивать умным и не вдавался в подробности о том, что он уже год, как успешный изгнанник из комсомола. Вместо этого он сделал несколько ленивых шагов по камере. Контингент здесь был противный. На одной из жестких лавок развалился какой-то толстяк. Он спал, и по подбородку его текла слюна. Леха поморщился и посмотрел на второго соседа. Парень его возраста забился в угол, обхватил руками колени и уперся взглядом испуганных глаз в эфемерную точку где-то вне камеры. Что-то в этом парне Леху напрягало, и он понял, что именно, когда внезапно тот согнулся пополам и с характерными звуками оставил в лужице на бетонном полу все, что съел за день. Леха поморщился и отвернулся, поклявшись остаток ночи даже не смотреть в сторону «додика», как он сам для себя парня определил.       Леха рухнул прямо на пол, уперся одним плечом о прутья и устало вздохнул. Бессчетное количество ночей юноша провел в этой или соседней камерах. Все эти ночи были угрюмыми, тяжелыми, отвратительными и бессонными. Конечно, Алексей Читаев, своим известный, как Читон, не мог и представить, что эта ночь, так бестолково начавшаяся, принесет ему судьбоносное знакомство на блюдечке прямо под нос.

***

      — Токио, — говорит поблекший от скуки голос Елагиной и сопровождается он жалостливым скрипом дышащего на ладан вентилятора.       — Мне на «О»? — поворачивает к ней голову Диша и получая кивок головы от Кати, грязнет в глубоких размышлениях. Играли так давно, что уже забыли, с чего начинали и какие города звучали.       — Осло был? — спрашивает Аминова, бегая глазами от Кати к Яну и обратно, огибая только Женю, который с ними не играл, а занимался не пойми чем в углу, ища что-то в сумке.       — Был, — отвечает Ян, рассевшийся на стуле рядом с Женей и яблоко, которое он подкидывал и ловил с видом ученого, выкручивало все более причудливые пируэты по мере того, как Ян, входя во вкус, подкидывал его все выше. Диша недовольно фыркает, складывает руки на груди и перебирает в голове все города, которые только знает.       23-е июня 1989-го выдалось аномально знойным и все трижды прокляли день, когда было принято решение отмечать помолвку в эту дату. В небольшой коморке ресторана «Арбат», который являлся как бы чистилищем между подготовкой и непосредственно мероприятием, на диване и полу развалились четверо. «Золотая молодежь», плюнув на приличия, задрали свои юбки и расстегнули рубашки, чтобы отдать взмокшую кожу во власть старого, хрипящего и подвывающего серенады вентилятора. Им было жарко, они устали, и предпочитали больше молчать, чем разговаривать. Кроме вентилятора, точности ради, тишину в комнате еще нарушали настенные часы и шум дороги за окном.       На маленьком диванчике вниз головой лежали девочки, оставив свои красивые ножки покоится на стене. Подолы вечерних платьев, что естественно, упали неприлично низко, а ноги соблазнительно поблескивали Жене с Яном, и если бы у парней осталась бы хоть капля сил, они бы непременно смотрели бы на это чудесное зрелище в оба. Но Ян, упав на пол и выкинув пиджак куда-то в сторону, предпочел отдать внимание яблоку, подкидывая его и снова ловя, а Женя злился, ища что-то в своей кожаной барсетке и явно там ничего не находил.       — Оттава! — наконец хлопает в ладошки Диша, довольная собой и выворачивает голову, чтобы посмотреть на Яна, хотя с ее положения она видела его забавно повиснувшим ногами к верху. Раевский кивнул, и без промедления выдал:       — Амстердам.       — Был у вас Амстердам, — бурчит с противоположного угла комнаты Женя и в конце концов яростно откидывает сумку в сторону, — Кать, ты не видела мои очки?       — Малыш потерял очки? — иронично хихикает Катя, и лениво поворачивается на диване так, чтобы посмотреть на брата и театрально надуть губки, — Хочешь поговорить об этом?       — Пошла ты! — фыркает Женя, его брови тут же падают на переносицу и хмурый, он вжимает голову в плечи, что явно говорит о его обиде.       — Что за очки? — Диша следует примеру Кати, поворачивается набок и кладет щеку на грязную обивку пыльного дивана.       — Прада с леопардовой оправой? — спрашивает Ян раньше, чем Женя ответит.       Раевский продолжал подкидывать и ловить яблоко, но менее активно. Он предпочел отдать энергию мозговому штурму по подбору городов на букву «А» и ощущал себя танцующим на минном поле между бесконечным «Уже было». А Женя тем временем оживает и загорается, сползает на край своего стула и склоняется ближе к Яну.       — Да. Ты их видел?       — Видел. Они были у меня в машине, — отвечает парень, а яблоко все взлетает и падает, взлетает и падает гулко ударяясь о его ладонь. Восторженный, Женя нетерпеливо протягивает руку к Яну и встает со своего места.       — Дай мне ключи, я спущусь, их возьму.       И без протестов, Ян заползает свободной рукой в карман своих костюмных брюк и кидает ключи Жене, который ловко ловит их, благодарит и спешит к двери так быстро, что Яну приходиться окликать его едва не с коридора.       — Только ты их там не найдешь, Милк.       Для Яна — простая констатация факта, словно кстати, между подкинуть и словить яблоко, а для Жени целая катастрофа, внезапно рухнувшая на плечи. Он оборачивается едва ли не в ужасе и видно, как у него подрагивает глаз.       — Что это еще значит? — он силиться говорить размеренно, цепляясь за остатки самообладания. Так, как он говорил с Яном, обычно говорят с тупыми детьми, четко произнося каждую букву, чтобы до них дошло.       — Анапа! — вдруг оживает Ян, ерзает на кресле и слащаво улыбается Кате, — Милая, тебе на «А»       — Какая нахрен Анапа, Ян, где мои очки?! — зеленые глаза Жени метали молнии, нахмуренные брови прорезали лоб увесистой складкой и даже девочкам стало не по себе. Они опустили ножки со стены и повернулись так, чтобы наблюдать дальнейшее развитие событий, при этом опасливо переглядываясь.       — Я их отдал одному другу. Ну правда, Милк, ты о них не вспоминал недели две, вот я и подумал… — оправдывался Ян до тех пор, пока Женин рык прорезал тишину комнаты и заставил Раевского умолкнуть на полуслове.       — Ты что осатанел?! — в том, как тонкий голос Жени дрожал и граничил с волчьим рыком, было что-то действительно напрягающее, что-то, что и Яна заставило сесть ровно на стуле, забыть и про яблоко, и про игру, и про пот, блестящий на лбу, — Ты подумал что? Подумал, что можешь отдать мои очки какому-то корешу, даже не спросив?!       — Да ладно тебе, ничего страшного не случилось. Вернет он тебе твои очки, я ручаюсь, — непринужденно рассуждал Ян, но взгляд его не спешил цепляться за Женин, он смотрел в основном на девочек, ища в них хоть каплю поддержки, но получал лишь молчаливое наблюдение.       И Женя смотрит на Яна долго и тяжело. И зубы его поскрипывают друг о друга. В глазах видна тень проносящихся в голове мыслей и обрывков фраз, которые он хочет сказать. Ведь именно для помолвки Женя берег свои драгоценные очки, и лишь ради них натянул ни с чем не сочетающуюся дивную леопардовую рубашку. И теперь вместо того, чтобы выглядеть стильным малым, рубашка которого перекликается с оправой его дорогих очков, Елагин будет выглядеть в глазах гостей обыкновенным клоуном и раздражало его это неимоверно.       — А и в правду. Чего уж там. Отдал и отдал, с кем не бывает, да? — вдруг ни с того ни с сего широко улыбается Женя, но улыбка принужденная и натянутая, она не нравится никому и вместо расслабления дарит Яну лишь еще одну волну недоумения. Он кивает в ответ, но наблюдает за напряженным Женей, как за притаившимся зверем, готовым напасть в любую минуту.       Но вместо нападения Женя лишь крутанулся на пятках и легкой походкой стал прогуливаться по душной комнатушке в ресторане «Арбат». Он старался выглядеть как можно более спокойным, крутил в руках странные предметы, вслух рассуждал об их предназначении, присвистывал, подшучивал в своей обыкновенной глупой манере и в своей же обыкновенной глупой манере хохотал. А потом подошел к окну, сделал несколько глубоких вдохов, несколько глубоких выдохов, закатал рукава велюрового пиджака и, оскалившись, вдруг бросился на Яна с кулаками, да так быстро, что девочки, спрыгивая и падая со своего дивана, и Ян, одним прыжком перескакивая через японский вентилятор, все равно не смогли быть быстрее разъяренного Милка.

***

      Был и другой мир, сосуществовавший с душной комнатушкой ресторана «Арбат», словно параллельная вселенная. В этой параллельной вселенной в беседке с облезшей краской, скрестив руки на груди и упершись головой о металлический каркас беседки, себе под нос сопел Александр Николаевич. Под его ногами, на земле валялись две пластиковые бутылки, которые когда-то содержали в себе разливное Жигулевское. Само же пиво мало помалу впитывалось в землю. Солнце заменили сумерки, ласточки, вдоволь натешившись друг с другом, улетели и остался он, пустая улица и сон, в который он так сладко канул после всей череды душевных переживаний.       А был еще протестующе рычащий против крутых маневров Линкольн, был Космос, вертевший рулем вправо и влево, как игрушкой, был Пчела, закинувший ноги на бардачок и крутящий в руках дивную механическую игрушку. Скелет на веревочке, голову которого можно было оттянуть, а после наблюдать, как фигурка со смешным скрипом возвращается в прежнее положение. И был Фил, который сидя, что называется, по-королевски на заднем сидении, мочил палец слюной и пересчитывал заработанные ими сегодня на базаре богатства.       — В беседке какой-то тип сидит, — вдруг подал голос Витя, нахмурив брови, которые едва ли были заметны из-под козырька его излюбленной кепки. Вслед за ним взгляд подняли и Космос с Филом. Первому хватило десяти секунд, чтобы узнать друга.       — Так это ж Санек, — оповестил он важно и с оттенком волнения в голосе. Белый уж очень напоминал бомжа, и друзья, ни сном, ни духом не ведавшие о том, что творится у него в жизни, ни на шутку разволновались. Маршрут был перестроен и вместо того, чтобы ехать по домам, они припарковались и все одновременно двинулись к беседке.       — Не спать! — достаточно приблизившись, Пчела набрал скорость и заскочил в беседку, хлопнув Сашу по плечу.       Тот едва ли не рухнул со скамьи, резко открыл глаза и испуганно оглянулся по сторонам. В его глазах был такой ужас, будто он ожидал увидеть разворачивающуюся прямо перед беседкой третью мировую или революцию. Но поняв, что это всего лишь Виктор Пчелкин устраивается поудобнее с ногами на скамье, Саша снова нахмурился, снова скрестил руки на груди и вжал голову в широкие плечи.       — Выглядишь паршиво, Белый, — следующим в беседку зашёл Космос и рухнул рядом с Сашей с противоположной от Пчелкина стороны. Белов на это заявление лишь издал неопределенный звук, то ли хрюкнув, то ли фыркнув, и отмахнулся от Холмогорова.       Смена настроения Белого, даже если брать в сравнение его же позавчера, была ясна, как Божий день. Из уверенного и дерзковатого он стал каким-то выцветшим и тихим, осунулся, потускнел и даже слова, казалось, были тяжелы ему в произношении настолько, что он предпочел молчать.       Фил зашел в беседку третьим, и прогнившие доски поскрипывали под его высоким ростом, а также спортивным весом. Жалость отразилась в его глазах, когда он смотрел на Сашу и смутно осознавал, что именно привело его к такой смене настроения.       — Свидание не удалось? — осторожно зашел издалека Фил, пиная ногой пустые бутылки так, что они кувырком покатились по выгоревшей земле.       Взгляд серых глаз Саши стоило лишь однажды увидеть, чтобы уже никогда не забыть. И улыбка Платона Каратаева вам покажется ничтожной в сравнении с этим проницательным, горьким взглядом покрасневших глаз, в которых и боли то не осталось, и слезы высохли, лишь разочарование, да презрение, да отчаяние, такое явное и такое удушливое, что ком змеей закрутится в вашем горле.       — Не удалось… — прохрипел он на выдохе, и посильнее закутался в свой пиджак. Очки с леопардовой оправой, которые опасливо выглядывали из неглубокого кармана, не найдя достаточной опоры, выскочили и упали в сухостой травы, и последние проблески солнца отражались от затемненных стекол.

***

      Помолвка. Что за отвратительное, принуждающее слово. Что за лицемерие — выносить на всеобщее обозрение что-то столь личное и сокровенное, набивать ресторан тетушками третьего колена и дяденьками девятого, чтобы те, склеившись в компании непонятной конфигурации, ублажали друг друга сладкими словами и льстивыми улыбками. Как могло что-то изначально отвратительное пойти еще хуже?       Об этом думал Ян, неловко потирая и заодно пряча свой свежий фингал под глазом, об этом же думал Женя, касаясь языком разбитой губы и слизывая капельки выступившей крови. Об этом думала Катя, в тщетных попытках ослабить корсет сжавшего ее, как докторскую колбасу, платья. Платье поистине прелестное, с интересными кленовыми узорами на ткани, переходящими от коричневого к болотному. Золотая вышивка обрамляла чашечки декольте и ровный крой выгодно подчеркивал широкие бедра, при этом стягивая талию. Что-что, а фигуру оно подчеркнуло выгодно. И цены не было бы этой красоте, если бы Елагина могла хоть на минутку вдохнуть полной грудью. А Диша между ними всеми стояла, как посланный вниз ангел спокойствия и грации. На ней было чудесное изумрудное платье с открытыми плечами, с вырезом по бедру, оно струилось по ногам, лаская лодыжки, и выглядела она в нем воздушно и невесомо. С присущей ей дворянской любезностью, она улыбалась проходящим мимо гостям со всей яркостью своей улыбки и изо всех сил старалась переманить на себя их внимание, а противные люди только то и делали, что в оба глазели на побитых юношей, а потом неловко кивнув, убегали вглубь ресторана, чтобы найти родителей этих «молодых сорванцов», как они их для себя определяли.       — Молодец, милый, вы вдвоем теперь для гостей вместо шоу-программы, — проговорила как-то Диша, а ее улыбка, не искренняя, вынужденная, натягивала ее лицо, как холст. Женя фыркнул, сложил руки на груди. Вины своей он не признавал, и всё воинственно посматривал в сторону Яна. Обиженный же Раевский нарочито задрал голову, а в сторону друга и смотреть отказывался.       Праздник продолжался, в зал пребывали все новые и новые лица. Удивительной возможностью для обручённых было узнавать девятую воду на киселе своих семей.       — Эта твоя тетя просто заноза в заднице, Ян, — заключила Катя после длительного разговора с милой пожилой леди, которая, зачем-то, крепко вцепилась в руки Кати и Яна и никак не желала их отпускать. Она их трясла, она их гладила, она их даже целовала, что заставляло Катю с Яном неловко переглядываться.       Она говорила обо всем, о чем лишь могла вспомнить. И о своих котах, и о Евгении Базаровом, и о контузии своего прадеда. А еще говорила, говорила и не могла остановиться говорить о прелестном сервизе времен, как она не единожды упомянула, имперской России, который она собирается презентовать новоиспечённой паре Раевских-Елагиных на свадьбу. Диша с Женей, стоя чуть поодаль, совсем не знали, куда себя девать, чтобы не разразиться смехом. Женя кашлял в ворот пиджака, пытаясь унять смех, а Диша утыкалась ему в плечо носом и так они тихо тряслись в смехе, иногда привлекая к себе внимание леди. «Грубияны!» сетовала тогда она и снова возвращала внимание к будущим молодоженам. И вот, когда она наконец, сославшись на слабый мочевой пузырь, направилась, почему-то, в противоположную уборным комнатам сторону, а Диша и Женя вдоволь нахохотались, заваливаясь друг на друга, Катя наконец объявила то, что мы уже услышали.       — Это не моя тетя. Я ее первый раз в жизни вижу, — с полной уверенностью ответил Раевский, — Я думал это ваша тетя, — брови упали к переносице, когда он недоуменно бродил взглядом от Кати к Жене и обратно.       — Это не наша тетя, — заявил Женя, и взглянул на Дишу, — Это твоя тетя?       — Это не моя тетя, — говорит Диша и чувствует себя последней инстанцией правды, когда все взгляды друзей вот так вот направлены на нее одну.       — Катюша, Ян, как вы выросли! — вдруг звучит за спиной и молодые корчатся, словно от боли. Нет сильнее страдания, чем эти любезности на лицемерных светских мероприятиях их родителей.       Усилий им стоит собраться духом и, взявшись всем вчетвером за руки в порядке Ян-Катя-Диша-Женя обернуться к гостям с ослепительными улыбками. Перед ними взрослая пара лет пятидесяти, при этом женщина семенит к молодым людям с распростертыми объятиями, а ее муж волочится за ней. Низкая, хрупкая дама и высокий, толстый хряк, пивной живот которого был обтянут блестящим вечерним костюмом.       — Диша, девочка моя, ты выросла в очаровательную красотку! — прихлопнула в ладоши женщина и принялась поочередно целовать каждого из четырех друзей, а те поочередно принялись делать вид, что им от этого не противно.       — А Женька вон как возмужал! — любитель пива гордо похлопал Женю по плечу, да с такой силой, что тот едва ли не завалился назад. Пришлось прикладывать усилия, чтобы устоять, да к тому же улыбнуться.       — Помню, как вы, шпана, все вчетвером под стол пешком ходили! — объявил мужчина и громогласно рассмеялся. А дальше всё по кругу. Бессмысленные разговоры с ноткой ностальгии в стиле «Эх, помню, когда вы были маленькие…»       А праздник, он-то, ведь, не останавливался и терпеливо не выжидал, пока молодые освободятся из цепких рук женатой пары. Празднику, в общем-то, и дела не было до Кати с Яном, хотя устроен он был в их честь. На праздник прибывали гости и все они без исключений проходили турникет объятий Елены и Муслимы, и рукопожатий Игоря и Юрия. Григорий Павлович же стоял поодаль, тщательно выцеживая остатки виски из бокала прежде, чем налить себе новую порцию.       Так уж исторически сложилось, что будучи самым младшим (Игоря Викторовича он был моложе на десять лет, а Юрия Николаевича на двенадцать) в компании, он по совместительству был меньше всех настроен лицемерничать, и больше всех напиваться. Этим он и занялся, упершись бедром о стену и окидывая цепким взглядом присутствующих. Присутствующие в ответ с недоверием и даже презрением посматривали на 45-ти летнего «бесстыдника и развратника». Уж чем жизнь не наградила Григория Павловича, так это хорошей славой. Зато наградила нездоровой любовью к алкоголю, черными, живыми глазами, смуглой кожей и харизмой, которую так любили женщины и которая в печенках сидела у Муслимы.       Люди разбредались по залу, отдавая букеты официантам, чтобы те поставили красоту в воду. В зале было душно, а от насыщенного аромата разносортья цветов становилось дурно. От слияния голосов тошнило. От слащавой, льстивой атмосферы воротило. Воротило Григория Павловича и воротило нашу молодежь. Остальные же, кажется, чувствовали себя в своей тарелке.       Что же касается зала, то он был просторным и ослепительным, потолок был сделан из алюминия, освещение немного спрятано за металлическими конструкциями, и это успешно создавало иллюзию парящего потолка. На одной из стен раскинулось мозаичное панно с изображенными древнерусскими обрядами на нем. Остальная деревянная отделка, иногда дополняющаяся красным кирпичем и кожей, в целом вполне вписывалась в классическое дизайнерское решение любого заведения Советского Союза. В центре зала гостей ожидал длинный, сервированный стол, на который официанты уже вынесли холодные закуски. Но, что самое главное, все дороги зала вели к его главному достоянию — сцене. На кулисах этой сцены весел большой плакат, а на плакате поздравления молодым и пожелания долгой супружеской жизни. Тихая музыка лилась с легкой руки музыкантов ресторана, которые, вместе с их инструментами, скромно расположились в углу сцены.       Сколько мы с вами говорили о мелочах внешней обстановки ресторана и его гостей, столько женатая пара говорила с молодыми людьми, и даже дольше. Когда же двое наконец распрощались с ними и двинулись к столу, четверка друзей в унисон выдохнула так, как выдохнул бы Изиф, если бы он однажды поднял свой камень на вершину горы.       — Бонни и Клайд, чтоб их черт побрал! — выругался себе под нос Женя и добавив пару ласковых, но нецензурных, слов, потянулся в задний карман брюк, чтобы достать пачку сигарет, — Башка чуть не треснула.       — Когда он про своих коней заговорил, это был уже какой-то край, — поддержал Ян, устало потирая переносицу, и в ответ ему кивнули все трое.       — Зачем ты пообещала, что мы поедем смотреть на его коней? — буркнул Женя, обращаясь к Кате, в то время, как пальцы выудили две сигареты. Одну для себя, а вторую он протянул Яну.       — А что мне было делать? Он так и спросил: «Вы поедете смотреть на моих коней?». Что мне было сказать? «Нет, нам ваши кони нахер не нужны»? — Катя выглядела обиженно, когда так оправдывалась и заглядывала каждому в глаза. Одновременно, она понимала, что своим согласием обязала их к чему-то отвратительно скучному. Скучному настолько, что от одной мысли об этом щемило сердце. Но в то же время, выбора другого она не имела, ведь этикет и воспитание заставляли ее быть любезной и вежливой. Женя лишь фыркнул, покусывая фильтр сигареты, чтобы оторвать его, Ян сжал Катину руку, соглашаясь с тем, что выбора у нее не было, а Диша спокойно рассудила:       — Он все равно пригласил из вежливости, — она пожала плечами и протянула ручку к Жене, как бы тоже прося у него сигарету. Женя что-то пробурчал себе под нос, но дал Дише сигарету, а потом поджог свою собственную.       С первой затяжкой блаженство расползалось по телу, он прикрыл глаза и готов был застонать от удовольствия. С тех пор, как жизнь его утратила всякие краски после потери заветного пакетика с каннабисом, табак стал главной отдушиной юного Елагина и он выкуривал пачку в день лишь затем, чтобы дать своей жизни цель. От перекура до перекура — так жил Женя.       — Евгений Игоревич, простите… — прозвучал робкий голос за спиной, сломал в клочья драгоценный момент и Жене пришлось спуститься со своих вершин. Он медленно обернулся к тому, кто потревожил его, и выглядел так, словно при одном неловком слове может разорвать в клочья кого-угодно. Перед собой он увидел юнца, что был еще младше их, в форме официанта. Он мило улыбнулся и кивнул на сигарету в руках парня, — У нас не курят. Женя сделал вдох и выдох, и больно закусил щеку. Он был похож на дракона, пышущего яростью, и Дише, которая это заметила, пришлось мягко обвить холодными пальчиками его запястье и погладить там, где кровь пульсировала в вене. Диша знала, как успокоить вспыльчивого Женю.       — Что значит «У вас не курят»? — он постарался звучать дружелюбно, чувствуя, что было бы не очень красиво хамить кому-то на глазах его ангела. Ну и на глазах Игги и Кати тоже, конечно.       — В этом ресторане нельзя курить. Вы можете выйти на улицу, если хотите, — для пущей убедительности юнец даже учтиво склонил голову к плечу, чем вызвал не более, чем саркастичный смешок Жени.       Елагин повернул голову в сторону, в попытке подобрать правильные слова, которые были бы достаточно ядовитыми, чтобы показать официанту всю степень его недовольства, но недостаточно грубыми, чтобы разочаровать друзей. Но все эти слова застряли в горле и не нашли выхода. Лава, которая все набиралась и набиралась в теле Жени, чтобы в итоге взорваться и привести к извержению, вдруг остыла и спала. Он смотрел куда-то серьезно и важно, почти не мигая.       — А там у вас что? — он вновь обратился к официанту, но с большей терпимостью и даже с надеждой, кивая, при этом, в сторону встроенной в стену двери.       Эту дверь было легко не заметить, так уж она проектировалась. Та же деревянная отделка, что и у остальной части стены скрывала ее и заставляла затеряться и лишь то, что официанты сновали через нее взад и вперед, привлекло внимание Жени. Официант взглянул в сторону, куда кивнул Женя и мило улыбнулся.       — Помещения для персонала, — он сказал, а Женя постарался не выдавать восторга, который, подарили ему эти слова. Он активно закивал, добавил какое-то нелепое «Вот как» и официант, хотя и не без подозрений, оставил компанию в одиночестве.       — Вы слышали?! — просиял Женя, оборачиваясь к друзьям, его восторг едва ли мог уместиться в его теле. Только вот компания его не разделила, и пялилась на него, глупо хлопая глазами, — Ну не тупите вы! Где-то там и черный вход! — Женя театрально махал руками, пытаясь завести шестеренки в мозгу друзей, чтобы те начали хоть немного соображать. Он чувствовал себя учителем младших классов в школе для недоразвитых детей, когда они так бездумно пялились на него и в головах их, казалось, не шевелилась ни одна извилина.       — Предлагаешь сбежать? — первой заговорила Катя, недоверчиво нахмурившись и Женя почти подпрыгнул, прихлопнув в ладони.       — Именно! Молодец, мочалка, пять с плюсом тебе. — улыбался Женя, довольный своим планом и довольный тем, как Катя неприязненно зашипела.       Мочалка — кличка Кати, используемая редко, но метко, в основном Женей. Никто не знал, откуда эта кличка взялась. Предположительно, она связана с удивительным сходством Катиных кудрявых волос с мочалкой. Кате кличка эта была не по душе, а Женя получал удовольствие, когда видел недовольное лицо сестры.       — Нет, ребят, это слишком, — Диша подняла руки в жесте капитуляции, и отступила на шаг назад, — Нам такого не простят.       — И что? Хочешь просирать свою молодость в «Арбате» из-за того, что тебе кто-то что-то не простит? — Женя незамедлительно сделал шаг к девушке, и лицо его было снисходительно добрым, будто он пытался ее надоумить. Но Диша оставалась непреклонно серьезной.       — Это не шутки, Женя, это помолвка. Отсюда нельзя просто свалить и думать, что это не повлечет последствий, — она со своей стороны тоже выглядела так, будто пыталась научить уму разуму глупого ребенка. Тогда Елагин побеждено кивнул и отступил. Он понял, что надоумить кого-либо ему не удастся и поджал губы, чтобы не брякнуть лишнего.       — Ладно. Но я ухожу. Кто со мной? — он сложил руки на груди и окинул друзей серьезным, оценивающим взглядом. Вверх руку потянул Ян, чем удивил Дишу и Катю.       — Ян! — в унисон запротестовали девушки и получили лишь спокойное пожатие плечами Раевского.       — Что? Я курить хочу. И глаз болит, — пальцы сами собой нашли место синяка и он тихо шикнул от боли.       — Мы не можем просто взять и разделиться! — протестовала Диша, взывая к логическому мышлению если не обоих парней, то хотя бы к умному из их дуэта. Но вместо Яна подхватывает Женя.       — Вот именно! Поэтому вы должны пойти с нами! Мочалка, рассуди, — он протягивает руку к Кате, будто заранее был уверен в ее ответе.       Ее лицо было преисполнено белой яростью по отношению к брату и казалось, что стоит дамбе ее самообладания хоть на мгновение прорваться, как она броситься на него, как хлынула бы на него безудержным потоком вода и снесла бы все на своем пути. Но она вдыхает и выдыхает (конечно, не полной грудью, платье ведь не позволяет) и говорит:       — Я буду с Дишей. Побежит с вами — я тоже, останется — и я с ней, — Катя прозвучала так, словно поставила ультиматум и посмотрела на Дишу.       Та ей, конечно, улыбнулась, но без лишнего восторга. Ведь то, что сделала Катя по сути можно назвать иллюзией выбора. Ты, мол, конечно, выбирай, но учти, что если ты выберешь дерьмовое времяпровождение, то и я буду скучать. Деликатно и завуалировано, Катя стала на сторону парней и даже больше — все так же деликатно и завуалировано она сделала так, что у Аминовой и выбора-то не осталось. Пришлось побежденно выдохнуть и пробурчать:       — Засранцы! — когда она взяла подол изумрудного платья в руки и двинулась к двери в некое помещение для персонала.       Все трое друзей тут же засияли и осторожно, чтобы не вызвать подозрений, просеменили вслед за Дишей, причем таким образом, что первыми шли девочки, их спины прикрывал Ян, а последним, замыкающим был Женя. Он, как мама утка, проследил, чтобы все вошли и прежде, чем зайти самому и закрыть за собой дверь, он решил на всякий случай оглянуться. Еще раз он убедился, что праздник — лицемерие и что последнее волнующее гостей звено — это пара будущих супругов. Лишь в самом конце, когда он дошел взглядом до угла зала и уж думал, что все чисто и безопасно он встретил на себе пару цепких, горящих глаз и замер, чувствуя ком паники в горле.       Григорий Павлович смотрел на него с расстояния, замерев с поднесенным к губам стаканом виски. Глаза этого мужчины были чем-то, что описанию не поддается. Живыми, горящими, и умными. Он осмотрел Женю, который успел за эти несколько секунд облиться тремя потами и похоронить самого себя. Осмотрел, усмехнулся и поднял бокал, как бы чокаясь с Женей, а потом развернулся на пятках, словно потерял интерес, словно тут же забыл о том, что видел и вальяжно прошел в другой конец зала. Женя, от греха подальше, тут же скрылся за дверью и догоняя друзей думал только о том, что за странный человек этот Григорий Павлович.

***

      — Да… Дело дрянь… — сетовал Витя, соскальзывая с деревянной скамьи беседки и прогуливаясь взад и вперед по ней.       Рассказ Саши, сухой и безэмоциональный доклад, занял не более пятнадцати минут, а мир, казалось парням, до неузнаваемости изменился. Улыбаться и шутить расхотелось, лица осунулись. Фил ковырял облезающую краску беседки, Космос, насупившись, стучал длинными пальцами по скамье. Саша, не находя сил ни на что, болтал ногой и с пресным видом осматривал друзей, ожидая их реакции. На часах было уже почти десять, плотные сумерки заполонили прежде светлое небо, люди редко показывались на дороге, зато вот в окнах можно было наблюдать жизнь.       — Бабы бабами, Сань, но с Раевским лучше не ссорься, — в конце концов заключает Витя и усилий стоит Саше не огрызнуться ему. Баба… Что за отвратительное, грубое слово, что за низость говорить так о Кате… А потом он одернул себя, напомнил себе, как низко она опустила саму себя в его глазах и в уме прибавил к бабе еще суку и дрянь и с этим остался доволен.       — Ну, она девочка тоже не последняя с папой-то министром, — подал голос Космос, он был хрипловатый от молчания и звучал бесцветно.       — Да с чего ты эту бурду про министров взял? Что, Раевский, только на дочерях министров может жениться? — буркнул Витя в пол оборота, глядя на Космоса с огнем раздражения в голубых глазах. Холмогоров такого хамства не прощает, тут же оживает, ерзает на скамье и склоняется к Вите.       — Босс тут я, насекомое, и информацию люди мне приносят. Если я говорю, что Раевский с дочерью министра женятся, значит так оно и есть! — Витя явно намеревался фыркнуть что-то в ответ, но голос Фила, как рука мира, вклинился между ними и успокоил.       — Ну, может Кос и прав. Ты, Сань, говорил, что она куртку Роме подарила? — Валера обратился к Белову и тот недоуменно нахмурился, но кивнул, и сполз ближе к Филу, явно заинтересовавшись, к чему это он ведет.       — Ну вот. А помните, что нам Ромка говорил про куртку?       — Что он нам говорил? — отозвался Витя.       — Что куртку ему Елагина отдала, вот что! — ликующе проговорил Фил, улыбка на его лице должна бы быть заразительной, но она заставила парней лишь еще сильнее нахмурится.       — И что, пацан у нас теперь последняя инстанция правды? — пробубнел Саша, пробегаясь взглядом по каждому из своих товарищей. Он увидел изменение в лице Вити. Блондин задумался, поджав губы и со временем заговорил.       — Не последняя. Но Ромка у нас ведь Лехи Читаева брат, так? — вопрос был риторический, все знали что младшим братом Читона, их одноклассника и вечной занозы в заднице, был приставучий, надоедливый Ромка. Такая уж семейная черта у них. Парни кивнули и внимательнее стали слушать Пчелу, чем дали ему вдохновение говорить активнее и даже начать жестикулировать.       — А Леха трахает Юленьку из 11-В, это все знают, — но знали далеко не все. Саша вот, к примеру, не знал, в армии об этом не докладывали. Он поставил в уме флажок, и пометил тему отношений Юли и Читона, как «обсудить с пацанами, когда все наладится», — а у Юленьки батя в ментовке работает. Так что Юленька у нас всегда в курсе, че, где и как. И если в Бирюлево занесло кого-то из кабмина, она наверняка знает, значит знает и Читон, значит знает и Ромка, — наконец закончил Витя свои достойные самого Шерлока Холмса рассуждения и важно поднял подбородок.       Парни задумались, Космос почесал затылок и безмолвно согласившись с тем, что все логично и все сходится, пришли к такому же безмолвному соглашению — эта таинственная незнакомка действительно дочь министра Елагина.       — Ну, Сань, ты попал. Это ж надо — влюбиться в Елагину! — присвистнул Холмогоров, пытаясь разрядить обстановку, но попытки были жалкими и ему пришлось замолчать.       Саша сидел, повесив голову, а друзья, если и решались время от времени на него взглянуть, то исключительно с жалостью. Особенно это было заметно на лице Валеры. Свеж в его памяти был вечер среды, когда он проводил Белого до дома и тот поведал ему об их с Катей удивительной истории. И помнит Фил, как светился тогда друг, и как счастлив Валера был за него. И как подумал: «Ну и славно. Это ему счастье после Ленки». А что ж в итоге? Та, кто должна была стать его спасением, просветом в кавардаке темных событий, этот «ангел», как говорил сам Саша, стала разрушением и тьмой.       — Что мне делать-то теперь? — Саша вдруг подал голос, хрипловатый и уставший, почти что сломленный, а затем поднял на друзей взгляд своих сухих, красных глаз. Вопрос застал их врасплох. Парни неловко переглядывались, изобретая, что бы такое ему сказать или посоветовать, но все казалось пустым и бутафорным. Миссию заговорить и прервать глупое молчание взял на себя Пчелкин.       — Отпустить, Саш. Ну не судьба. Другую найдешь, — Витя подошел к другу, половицы старой беседки скрипели под весом его тела. Он хотел положить руку на плечо Саши, но остановил его смех. Это был горький и скептический смех, но все-таки смех, и это заставило Пчелкина опешить, занеся руку в воздух, но так и не положив ее на плечо друга.       — Не судьба. — повторил Саша, медленно кивал, а смех лился, казалось, из самых глубин его души, горькой ниткой тянулся и тянулся, без конца.       Он натянул пиджак, застегнул чертову рубашку на все пуговицы до последней и встал, двигаясь к выходу из беседки. Мысль про очки Сашу не посетила, а Прада с леопардовой оправой, за которые в параллельной вселенной кое-кто заработал фингал под глазом, лежали в траве, покрывались песком и ползающими муравьями.       — А что это, если не судьба, Пчел? — в момент, когда компания уж думала, что Саша уйдет по-английски, Белый все-таки обернулся и взглянув Вите в глаза и взгляд этот тяжелый, горький, от него становится не по себе. Стало видно по глазам — боль в груди не утихла, она лишь стала постоянной, перманентной, а потому Саша смирился и говорил именно так — смиренно и поблекло, — Я ведь вот этим самым мизинцем два года назад клялся, мол, приеду с армии и сразу увидимся. И увиделись. С матерью родной не успел поздороваться, вас еще не видел, а ее, сука, встретил. И это не судьба? — Саша смотрел на Пчелу долго, будто ожидал какого-то ответа, а Витя под тяжестью этого взгляда самому себе казался маленьким и мизерным. Он неловко прокашлялся и опустил глаза в пол и когда Саша понял, что слишком сильно давит, то одним шагом спустится с беседки и двинулся в сторону своего дома. Напоследок он обернулся и добавил:       — Я завтра с Мухой дерусь. Если хотите, подъезжайте, — и не дожидаясь ответа друзей Саша ровным шагом, сгорбившись, пошел к себе домой и шум засыпающего города вместе с вечерней прохладой сопровождали его по пути.

***

      Три раза вилка осторожно простучала по хрупкому хрусталю бокала с шампанским, а микрофон усилил этот звук, эхом разнеся его по залу. Галдеж утих, и взгляды гостей устремились на сцену, где их все ловко цепляла и приковывала к себе бесподобная Елена Евгеньевна Елагина.       Женщине этой сладко улыбались в глаза и горько ненавидели за спиной. Жены отводили взгляды мужей от нее, а сами все завистливо посматривали в ее сторону. То ли харизмой, то ли бесподобной фигурой, то ли утонченностью каждого своего движения она покорила модную Москву.       — Мы собрались сегодня, чтобы разделить друг с другом великое человеческое таинство: слияние двух юных, любящих сердец воедино, — она гордо начала свою заранее уготовленную речь, и цепким взглядом обвела присутствующих. Кто-то скучал, кто-то пытался доедать свой салат, а кто-то перешептывался, но в основном гости слушали, пускай и без восторженного интереса.       — Великое счастье в нашем черством мире выборов и ошибок сделать правильный выбор, найти правильное сердце. И я безумно рада тому, что наши дети сумели сделать это, — она опустила потеплевший взгляд под сцену, где ее внимательно слушал Игорь и Юрий. Второй, в знак солидарности и согласия, поднял вверх бокал, как бы чокаясь с Еленой и она сделала то же самое прежде, чем продолжить.       — Так пусть же союз их будет крепким и прочным, пусть любовь их с каждым годом горит все ярче, пускай жизненные трудности сплотят их, а детский смех сольет их души в вечный замок. Стройте же свою крепость, дети мои и пусть песнь ваших сердец будет такой сильной, чтобы согреть всех нас! — гордо вздернула подбородок Елена, высоко поднимая бокал, чокаясь со всеми гостями, а те, вдохновленные речью женщины, взревели и захлопали, чокаясь друг с другом и проливая на пол свои напитки.       — Горько! — выкрикнул из толпы наш знакомый пузатый любитель коней и пива, и несколько гостей, опьяневшие от коньяка и пламенной речи старшей Елагиной, его поддержали.       — Не свадьба ведь еще! — хохотнул им в ответ Юрий, но гостям было безразлично.       — И что? Горько! Горько! — завела с новой силой жена пузатого дяденьки, и по залу прошлась полна ликующего: «Горько! Горько! Горько!». Что могла сделать Елена? Лишь рассмеяться, да поддаться своим гостям.       — Катюша, Ян, мы ждем, — промурлыкала она в микрофон со счастливой улыбкой и глазами стала выискивать детей между голов. Никого, кроме громкоголосых дам и господ она не увидела. Все стали вертеться, в поисках молодых людей.       — Катя, Ян! — повторила Елена так же весело, но если прислушаться, можно было услышать нотку недоверия. Оно передалось гостям, которые недоумевали, где же им обещанное шоу. Спустя минуту все уже всерьез задавались вопросом, куда делись молодые люди.       — Ох уж эта юная любовь, эти гормоны! — щебетала в микрофон Елагина-старшая, но переживание в ее лице было явно видно. Прикрыв микрофон ладошкой, она склонилась к Игорю и Юрию, — Где они? — прошипела, чувствуя кожей, как из ликующего восторга в толпе рождаются насмешки. Ей не нравилось, что их семьи поминутно становились посмешищем. Но мужчины лишь недоуменно пожимали плечами и крутили головами из стороны в сторону.       А стоящий чуть поодаль под руку с женой Григорий Павлович не мог скрыть ухмылки, которая исказила его губы. Он-то знал и даже видел, в каком направлении скрылись их дети. Прозорливые глазки Муслимы увидели эту хмельную полуухмылку, которую он попытался утопить в бокале виски, и толкнула мужа в ребра локтем.       — Где они? — шикнула она, склонившись к Григорию так, чтобы услышал только он. Расслабленный взгляд, которым он взглянул на жену, заметно разнился с яростным и напряженным взглядом самой Муслимы.       — Ох уж эта юная любовь, ох уж эти гормоны! — он хохотнул, мечтательно рассекая воздух рукой, и оставляя жену белеть от ярости, побрел куда-то в сторону стола, чтобы доесть свой салат.       А дети, тем временем, выбежали из заднего входа, и хохоча, но не позволяя себе остановиться, бросились туда, где Ян припарковал машину. Девочки уже держали свои туфельки на каблуках в руках и перебирали по горячему асфальту босыми ножками в капроновых колготках. Но чем ближе они подбирались к черной Чайке, тем менее уверенным становился Ян.       — О, нет, я за руль не сяду! — в конце концов сказал он, когда машина уже была разблокирована, а друзья собирались сесть каждый на свое обыкновенное, привычное место. Слова Яна заставили их замереть, при чем по одной ноге каждого уже были в салоне, а тело все еще торчало снаружи.       — Это еще почему? — хмурится Женя, а вместе с ним и девочки недоуменно прожигают в Яне дыры взглядами.       — Я выпил, — честно признается парень, потирая шею, и прикрывает один глаз, будто боится реакции друзей. И не зря. Их лица удлиняется и Катя выпаливает:       — Когда ты успел?!       — Примерно в тот момент, когда Милк нарисовал мне фингал под глазом на моей же помолвке. У меня был стресс, знаете ли! — манерничает Ян, чтобы звучать увереннее, и все равно он звучал как оправдывающийся перед учителями школьник.       — Ладно. Я поведу, — в конце концов цокает языком Женя так, будто оказывает Раевскому вселенского масштаба услугу, и обходит машину, чтобы сесть на место водителя.       — Стоп, как ты поведешь? У тебя прав нет! — истерично тараторит Диша, смотря на Женю, как на инопланетянина, а тот в ответ лишь обольстительно ей улыбается, плюхаясь на водительское сиденье.       — Не боись, милая, прав у меня нет, но есть умелые руки, — он дарит ей лукавую ухмылочку через зеркало заднего вида, когда девушка, как и Ян с Катей, нерешительно садится в машину, — со мной вы в безопасности, родные. Пристегивайте ремни и помалкивайте, — он мурчал самодовольно, проворачивая ключ зажигания.       Но правда в том, что в машинах Елагин понимал еще меньше, чем в политике, и не знал он, и даже представления не имел, как правильно работать с механической коробкой передач черной Чайки. Потому вместо того, чтобы зажать сцепление и поставить ногу на тормоз, как делают все опытные водители механики, он беспечно завел машину и та, взревев, подалась вперед и резко остановилась, а вместе с ней вперед полетели и пассажиры. Яну, к примеру, пришлось упереться руками в бардачок, а Катя, ни во что не упершись, так и вмазалась носом о водительское сидение.       — Женя, твою мать! — прорычала она и ее кулачок яростно ударил его по плечу. На лице Елагина вырисовался тихий ужас, и он на всякий случай убрал руки с руля, проходясь извиняющимся взглядом по нахмуренным лицам друзей через зеркало заднего вида. Более неумелого водителя, чем он, тяжело было сыскать.       — Мы все умрем! — ликующе протянул Ян, прихлопнув в ладоши, чем вызвал истеричный смешок у девочек.

***

      Стрелка настенных часов давно перевалила за полночь, и город окончательно уснул. Спали дворы, спали площадки, спали улицы, спала беседка. Но не спал Саша Белый. Согнувшись над учебниками в своей комнате, он ловил слабый свет настольной лампы, вчитываясь зудящими глазами в строчки и проклиная тех, кто напечатал книгу такими крошечными буковками.       Мама, Саша точно это знал, уже давно спала и ночная тишина квартиры благоволила взяться за подготовку к вступительным экзаменам. Да и мысли тогда затихали и сходили на нет. А ему это было необходимо.       Саша точно не помнил, когда в последний раз сердце его было спокойно и умиротворенно. Без радостных волнений и порывов и без переживаний о нависших проблемах. В казармах. Да, определенно там, с Фариком. Дышать тогда было как-то легче, а жизнь была распланирована и обдумана в мельчайших деталях. Теперь же он едва ли представлял, переживет ли завтрашний день.       И чтобы мысли эти, их бесконечный поток, не терзали сознание, Саша сел за учебники. Он зубрил русский без тактики и даже малейшего понимания, как правильно это делать. Он просто мучил себя, изводил в край, запивал сонливость кофе, а зудящие, уставшие глаза безжалостно тер рукой и снова возвращался к зубрежке. Он делал какие-то конспекты, думая, что так он запомнит лучше, кидался от темы к теме, допивал третью чашку кофе и доедал четвертый бутерброд с маслом и толстым куском докторской колбасы.       Так, между двумя правилами о сопряжении сложноподчиненных предложений, рука потянулась к бутерброду, он сделал большой укус, запихнув кусок за щеку и начал методично его жевать, смахивая крошки с губ рукавом рубашки. Тогда он вдруг ощутил, как зверски болела его согнутая в неестественной позе шея после двух продолжительных часов зубрежки. Парень этот звоночек попытался игнорировать, и, жуя бутерброд, поерзал, будто это помогло бы унять боль в шее. Но не тут то было — стало лишь больнее и ему ничего не оставалось, кроме как оторвать взгляд от учебников, и размять наконец затекшую часть тела. Наклонил голову к одному плечу, затем к другому, вздох облегчения срывается с губ. Боль напряженных мышц расслабляется, и чтобы помочь этому, Саша крепкой рукой разминает затекшие мышцы шеи. И сам по себе блуждающий взгляд зудящих глаз находит окно по правую руку, зрачки расслабляются и получают должную дозу отдыха, когда невидящий взгляд вглядывается в горизонт городского пейзажа.       Крыши, горящие окна, луна, почти полностью затянута неведомо откуда взявшимися тучами и Саше кажется, что, выйдя на улицу, он едва ли смог бы рассмотреть собственные ноги. Так блуждал, блуждал он взглядом, пока боль покидала позвонки, и на мгновение Саша даже подумал, что вот-вот закроет глаза и уснет, пока внезапно, взгляд не наткнулся на ту самую крышу. Неосознанно, он выпрямился и напрягся, будто принимая защищающуюся позицию, и взгляд, до того сонный и бездумный, прояснился, затянулся тучами, а глаза казались в тот момент особенно красными.       Где-то в этом доме, наверное, сейчас спит она. Или только готовится ко сну? Саша кинул взгляд на часы. 00:25 ответили они ему. Наверное, уже лежит в постели.       Тепло ли ей, или даже жарко? Высунула ли она свою гладкую ножку из-под одеяла, или скинула его вовсе? Сознание Саши стало вырисовывать явные картины ее в этот самый момент, и в горле стало отчаянно сухо, пришлось несколько раз сглотнуть.       Ее пышные кудри, наверное, раскинулись в причудливых узорах по подушке, а в руках ее, возможно, зажата книга. Что она читает? Горит ли настольная лампа на ее прикроватной тумбе, льет ли свой теплый свет на страницы книги, на ее полуприкрытое одеялом тело, окутывает ли манящими пятнами света ее руки, талию, линию бедер, лодыжки. Грудь ее, думал он, размеренно вздымается, обтянутая тканью ночнушки. Вверх и вниз, вверх и вниз… По коже Белова прошлись мурашки, он крепко зажмурил глаза, тряхнул головой в попытке прогнать эти отчетливые картины, а они как назло становились лишь ярче.       Он видел ее отменно, хорошо представлял ее, упершуюся на локоть, перелистывающую страницу за страницей книги. Читает она, наверняка, Дюма. Такая манящая, хрупкая. Ее лежащие на одеяле утонченные ножки, ее тонкие запястья, ее расслабленное лицо. Он хотел ненавидеть ее. Даже не так. Он думал, что возненавидел ее. Но то, что он чувствовал сейчас было далеко от ненависти. Это было желание. Желание, за которое он сам себя корил, но которое было слишком сильно, чтобы ему противостоять.       А думает ли она о нем, вдруг подумал Саша? Поднимая глаза от книги, заглядывает ли она в окно, ища крышу его дома? Ждет ли его звонка? Вздохнет ли, закусит ли пухленькую губу, вспомнив его лицо? Улыбнется ли воспоминаниям, прикроет ли мечтательно глаза, откинется ли на подушках, утонув в их мягкости и в аромате собственных волос? Он хотел знать этот ответ, он был ему необходим. Он молил Бога послать ему ответ, в ворвавшемся порыве ветра, в скрипе шкафа, в любой мелочи, но знак, молил он, знак! А Бог молчал. Бог его не слышал, и не слышала его в ту ночь Катя.

***

      Ночь была не то, чтобы холодная, но ветер был кусачий, вездесущий, пробирался и щекотал тело Елагиной даже сквозь плотную ткань платья и пиджака, который Ян заботливо накинул ей на плечи. Она мелко подрагивала, приходилось обхватить плечи руками и растирать их, чтобы хоть как-то саму себя согреть.       Взгляд нетрезвых, остекленевших от шампанского глаз блуждал вокруг, рассматривая всё сразу, но ни за что конкретное не цепляясь. Небо над головой было черным, как нефриты, которые Катя обожала использовать в работе. Звезд не было, а лунный свет едва ли мог пробиться сквозь плотно затянувшие небо тучи. Деревья, повинуясь порывам ветра, изгибали свои ветки и Кате казалось, что они пластилиновые. Затем взгляд зацепился за небольшой магазинчик на обочине трассы весьма подозрительного вида, куда убрели Диша с Женей, оставив Катю с Яном на темной обочине с единственным автономным источником света — машиной. Из приоткрытых дверей лилась слабая музыка, но она проходила рефреном, не касаясь ушей Кати. Она внимательно смотрела на дверь, куда вошел брат и подруга, и напрягала зрение так, будто пыталась силой мысли призвать их обратно к машине.       — Ну где они там? — фыркнула в конце концов девушка, переступив с ноги в попытке согреться, чем привлекла внимание Яна. Он стоял перед ней вплотную, но отдавал свое внимание сигарете, которую зачем-то так и сяк вертел пальцами, движение которых мог слабо координировать по пьяни. Он поднял на девушку удивленный взгляд и на мгновение показался ей оленем в свете фар — настолько смешное, вытянутое лицо у него было.       — Тебе холодно? — поинтересовался парень так, будто это не он полчаса назад отдал Кате свой пиджак, чтобы согреть ее. Получив короткий кивок ее головы, он без промедления расставил руки в стороны, — Иди сюда, — промурлыкал он, приглашая Катю прижаться к его теплой груди и девушка без секунды мыслей прильнула к нему. Ян издал странный блаженный звук, получая явное удовольствие от ощущения ее хрупкого тела прижатого к его собственному. Он в размазанном жесте обвил ее руками, положил щеку на ее макушку и прикрыл глаза, готовый уснуть в любое мгновение.       — Как думаешь, мы будем счастливой семьей? — как-то неестественно серьезно спросила вдруг Катя и вопросом этим заставила Яна распахнуть глаза. Он отстранил её ровно настолько, чтобы взглянуть ей в лицо, его брови недоуменно выгнулись зигзагом.       — Конечно, мы будем счастливой семьей, милая. Что за вопросы?       — Я просто… Ну знаешь, мы еще молоды. Мы точно готовы? — тараторила она, прикусывая губы. Она понимала, какую глупую тему затронула, но и не поинтересоваться не могла. Почему-то именно в тот момент условной близости ее сознание кольнула мысль о том, что они не будут счастливы. Этот брак не вечен, подумала она, пока он ее обнимал. Ян нахмурился еще сильнее, хватка его пальцев на плечах Кати стала крепче.       — Мы молоды и в этом наше преимущество. Мы уедем отсюда после свадьбы и будем любить друг друга так, как считаем нужным. Без всего этого лицемерия и показухи. Ты мне веришь? — его рука пошарила внизу в поисках ее, и она помогла ему, протянув пальцы, чтобы их обхватила его крепкая ладонь. Он взял их мягко, осторожно, словно касался нежных крылышек бабочки и боялся ее спугнуть. Так же аккуратно он переплел их пальцы, свил из них крепкий замок и все глядел ей прямо в глаза. С расслабленным выдохом она кивнула и легкая полуулыбка приподняла уголки ее губ.       — Верю, — ее голос был немногим выше шепота, и ей показалось, что она сказала эти слова по привычке, но они не показались ей неправильными. Особенно когда вслед за ними на лице жениха загорелась счастливая, хмельная улыбка.       — Хорошо! — возрадовался Ян и в честь этого крепче сжал ее пальцы.       Долго тогда они смотрели друг на друга. Так, будто впервые увидели. Они рассматривали глаза друг друга и не важно, что хмель затуманивал их ясность, они бродили взглядом по лицам, впитывали каждую мельчайшую черту друг друга. В тот момент Ян впервые заметил крошечную родинку на подбородке Кати, и пальцы его, следуя мгновенному порыву, поднялись и осторожно погладили нежную девичью кожу.       — Какая ты красивая… — он прошептал, губы его едва ли шевелились, а голос едва ли был слышен в шелесте деревьев.       А потом Ян медленно склонился к ней и коснулся губами ее губ осторожно, будто впервые, он как бы спрашивал разрешения, и в том, как холодные подушечки пальцев Кати легли на заднюю часть его шеи, он увидел необходимый ему ответ и активнее зашевелил губами. Его руки по-хозяйски сжали ее талию, когда он навис над ней, а поцелуй становился все более и более жадным. Это был пьяный поцелуй, но он был чувственным, и на минуту Катя ощутила, что теряет связь с реальностью, ослабевшие ноги подкашиваются, и она вот-вот бы упала, если бы не руки Раевского, так крепко и так нежно прижимающие ее тело к своему. Они делали паузу, чтобы вдохнуть воздуха и, хихикнув, убрать со рта Яна прядь Катиных волос и снова с жадностью впиться в губы друг друга так, будто они целуются впервые и никак не могут друг другом насытиться.       Катя не уловила момент, когда включилось сознание. Она была поглощена мужскими губами, его дыханием, его теплом и потому точно не поняла, когда воображение сыграло с ней злую шутку. Она не уловила, в какой момент вместо рук Яна стала воображать руки Саши на своей талии и не поняла, как так случилось, что растворяясь в губах Яна, она представляла Сашу рядом с собой.       И было это так естественно — целовать Сашу, что она и не сразу заметила проделок пьяного сознания. И даже напротив, она прильнула к Саше всем телом, притянула его ближе к себе за шею, лизнула кончиком языка его нижнюю губу. Она с удовольствием выдохнула, ощущая, как Саша запрокинул ее назад, как навис над ней и как губы его проделали дорожку по линии челюсти к шее. Она откинула голову, давая Саше доступ делать все, что ему заблагорассудится. Как это странно, лишь на секунду подумала она, так сильно желать кого-то…       — Я так люблю тебя, милая… — прохрипел мужской голос в ее шею, прикусил нежную кожу, и Катя в ужасе распахнула глаза. Это был не Саша, конечно, черт побери, это был не он!       Мигом протрезвевшая, она отскочила от Яна, словно он болел чумой, и ударилась спиной о припаркованную сзади Чайку. Раевский выглядел искренне удивленным, а полный ужаса взгляд невесты заставил нахмурится.       — Что случилось? — недоумевал он, делая шаг к девушке, — Это было слишком, да? Прости, я забылся… — виновато выдыхая, он запустил пальцы в волосы и пригладил их, смотря на Катю, как провинившийся маленький мальчик на маму.       А Катя, густо краснея, только то и делала, что открывала да закрывала рот. Она тоже недоумевала. Что это было? Что, черт побери, только что вытворял ее мозг?!       — Детки, чем занимаетесь? — прервал разговор веселый и громкий голос Жени, заставляя Катю с Яном перевести на него взгляд. Держа в одной руке кулек со звенящими в нем бутылками, а другой рукой придерживая Дишу за талию, он вприпрыжку приближался к машине.       — Мы вам помешали? — лукаво блеснула глазками Диша и вместе с Женей они залились пьяным хохотом, чем поставили бедного пристыжённого Яна в еще более неловкое положение.       — Что купили? — прочистив горло, Катя кивнула на пакет в руках Жени, избегая смотреть в сторону Яна, а тот, напротив, лишь на нее и смотрел.       — Лучше спроси, что мы не купили, — хихикнула Диша, запрыгивая на капот и туда же Женя стал важно выставлять бутылку за бутылкой алкоголя.       — Не лопнем? — издал смешок Ян и Катя попыталась не вздрогнуть, когда ощутила, как жених осторожно приобнял ее за плечи, не давя, но как бы извиняясь. Катя ощутила себя так отвратительно плохо при мысли, что Ян, наверное, считает себя виноватым. Она повернула к нему голову и улыбнулась, он улыбнулся в ответ и обстановка, вроде как, расслабилась.       — Это нам только на разогрев, — ответил весело Женя, ставя четвертую бутылку на капот, а следом достал бумажные стаканчики.

***

      Если бы на тихой центральной улочке деревни Введенское нашелся бы человек, не спящий в такую позднюю пору, на часах бы он уже наблюдал два часа двадцать четыре минуты. Было темно, перегоревший фонарь на улице не работал с 1987-го года. Даже сверчки из вежливости к отдыху местных жителей заводили свои песни вяло и сонно. Уважения к отдыху не было лишь у водителя черной Чайки и его пассажиров. Они молнией пронеслись по улице, подняли за собой пыль и листву и оставили за собой взбудораженную, разбуженную деревню.       Салон представлял собой нечто ужасающее: заполоненное слишком громкой музыкой, пьяным смехом, запахом перегара и сигарет. Пока Женя кое-как петлял по ровной, пустой дороге, всеми силами пытаясь не съехать на обочину, Ян высунулся из окна почти по пояс, и ветер бил по голове с нещадной силой пока они неслись на огромной скорости по деревне. Он с удовольствием подставлял струям воздуха свое разгоряченное лицо, пуская при этом в ночную прохладу струи ментолового дыма.       Правда заключалась в том, что они даже не знали, где находятся, как не знали, куда держат путь. Они ехали в неведение, не думая о том, как им предстоит вернуться назад. Их мозг, затуманенный тремя выпитыми на четверых бутылками коньяка и водки, о таких вещах не соображал. Остатки водки в последней, четвертой бутылке, парни любезно передали девочкам на заднее сидение, и те с удовольствием захватили ее в свою власть, делая кошачьи глоточки и передавая друг другу. У Диши и Кати была своя игрушка — найденная в багажнике камера. Съемка без остановки велась уже почти два часа, и все их приключения ночи были запечатлены на пленку.       — Сейчас будут танцы, — поднеся камеру к самым своим губам пробубнила Катя, пытаясь перекричать музыку. В салоне надрывала голос Джоан Джетт и ее «I Love Rock 'N Roll», которую компания четверых друзей обожала и завывала при каждом удобном случае.       — Сделай громче, — развязным голосом проскулила Диша, переклоняясь к Жене, обнимая его сзади и делая просящие глазки. Мог ли пьяный Женя устоять перед такой прелестью? Но вместо того, чтобы сделать громче, он лишь вывернул к Дише голову, пытаясь захватить ее манящие губки в поцелуй и не важно, что машина накренилась и взяла уверенный курс прочь с дороги.       — Милк! — рыкнул Ян, которому пришлось всунуть голову обратно в салон и схватить руль, спасая их от крушения. Женя этого будто даже не заметил. Как и хотел, увлек Дишу в долгий поцелуй, и лишь после этого вернулся к управлению машиной, выкрутив громкость при этом, как и просили девочки, почти на максимум.       — Открой люк, — тут же добавила Катя с лукавой улыбкой, икнула, приложила руку к груди и отдала камеру в руки Дише, не особо волнуясь о том, какие кадры остаются на пленке.       Женя в ответ лишь искривил губы в еще более заговорщической улыбке, и начал шарить пальцами по всем кнопкам, в поисках той самой. Пришлось обратиться за помощью Яна, и через пару секунд в душный, прокуренный салон ворвался поток свежего воздуха, потрепав вспотевшие головы. А Елагиной дважды повторять не пришлось. Скинув с плеч пиджак Раевского, и вместо этого, плотно зажав в руках бутылку, она, неуклюже повертев попой в попытках встать, просунула в люк сперва голову, а потом, помогая себе руками, забралась туда по пояс, сопровождаемая подначиваниями друзей, их смехом, комментариями и аплодисментами.       Ничего и приблизительно столь чудесного Катя никогда не ощущала и думала уже никогда не ощутит. Скорость, бьющий в лицо ветер, развевающий и спутывающий волосы, подогревающий азарт алкоголь, холод в помеси с жаром собственного тела, адреналин и чистый экстаз. Она пищала, визжала, кричала, не контролировала это и ни за что не хотела бы контролировать. Она срывала горло, подпевая Джоан Джетт, она вскидывала руки над головой и не замечала, как алкоголь, почему-то, проливался и капал ей на волосы. Она чувствовала себя на вершине мира и ничто не сравнилось бы с этим чувством. И чтобы ощутить его, чтобы впитать и навсегда запомнить кожей, она прикрыла глаза, откинула назад голову и отдалась этой скорости, этому ветру, адреналину и волнам экстаза. На губах заиграла полуулыбка и ей показалось, что она вот-вот остановит время. Так было до тех пор, пока в ее мирок блаженства не ворвались странные звуки, крики, а потом ее мотануло в сторону так, что она чуть не свалилась прочь. Пришлось распахнуть глаза. Зрачки тут же обжег всепоглощающий свет фар приближающейся на них машины.       — Сворачивай! — завопили в унисон Диша с Яном и Женя, скованный ужасом, мотнул руль с такой силой, что машина слетала с дороги, а вместе с ней по инерции в сторону полетела и Катя, больно ударившись ребрами.       — Милк, Милк, Милк, тормози! — пытался надоумить друга Ян, когда машина неслась по траве на бешеной скорости, но оцепеневший от ужаса Женя крутил рулем во все стороны, и Катю носило туда и сюда, пока она пыталась кое-как залезть в салон.       — Женя, дерево! — крикнула Диша, указывая пальцем на большой, толстый дуб, к которому они, прыгая на каждой кочке, приближались молниеносно быстро. В глазах всех четырех друзей отпечатался чистый, не ограненный ужас. Ян потянулся к рулю, пытаясь спасти ситуацию, Женя вдавил педаль тормоза, руки двух парней запутались, машину мотало из стороны в сторону, девочки зажмурившись и спрятав головы в руки, плакали, и весь этот хаос привел к одному — не больше, чем через пару секунд черная Чайка, под визг и крик своих пассажиров, вмазалась носом в ствол старого дуба.

***

      — Позвоните моему отцу, он вам все подтвердит! — отчаянно скулил молодой человек, пытаясь вырвать свою испачканную потом и кровью рубашку из рук Геннадьевича, но мужчина оказался сильнее, и вместо жалости лишь посильнее тряханул смазливого юношу.       — Умолкни уже. Башка раскалывается, — рыкнул Геннадьевич, когда вволок Яна в камеру, где его уже ждали остальные. Не сдаваясь, Ян повис на прутьях и взмолился:       — У всех ведь есть право на один телефонный звонок, да? Дайте я позвоню отцу! — от безысходности он даже ударил ладонью по прутьям о чем, правда, тут же пожалел, болезненно шикнул и стал второй ладонью растирать место удара. А Геннадьевичу хоть бы хны. Без интереса уходя прочь от камер, он пихнул в карман ключ и все сетовал под нос о том, что за отвратительно оживленная смена у него сегодня получилось.       Истуканами стоять в камере остались четверо. Женя, с разбитым лбом, кровавыми подтеками по лицу, шее и пятнами крови на воротнике рубашки. Диша, с большой, синей гулей на лбу. Ян, с синяком на лбу и зудящей большой ссадиной на правой щеке. И Катя с посиневшим носом, к которому она не могла прикасаться из-за боли и все волновалась, не перелом ли это. Их одежда была порвана и помята, девушки были разуты, от них воняло потом и перегаром, волосы спутались в клоки и пропитались кровью если не своей, то друг друга, и даже если очень захотеть, поверить в байку Яна о том, что он — сын Генерального прокурора, было просто невозможно. Они стояли там, как олигофрены в стадии дебильности, глупо моргая шокированными глазами и пытаясь понять, что и главное как с ними произошло.       — У кого-то сегодня веселая ночка, я прав? — донесся сзади веселый прокуренный голос. Как по команде, все четверо обернулись к парню, и взгляды их не отягощались мозговой активностью. Перед ними, фривольно развалившись на жесткой скамье, ухмылялся Лёха Читаев