Ломаясь на холоде

Пот, соленоватыми капельками стекающий по смуглому лицу, частое дыхание и дикий, животный страх. Рывком Кэйа поднимается с кровати, вжимаясь в серую холодную стену. Страх. Страх тянет черные липкие лапы, когтистыми пальцами охватывая дрожащее то ли от холода, то ли от страха, тело Альбериха. Капитан в панике оглядывает помещение, словно не узнавая собственного дома, пытается встать, но ватные ноги не слушаются и он падает обратно в кровать. По лицу ощутимо стекают капли — пот это или слезы, Кэйа не знает сам. Рука тянется и охватывает циферблат стоящих на столе часов — стрелка показывает полночь. Ровно три часа с тех пор, как Кэйа вернулся с затянувшегося вечернего патруля. И ровно два часа с тех пор, как Альберих смог уснуть. Пелена перед глазами не дает сфокусироваться на цифрах, они плывут и теряются. Значит, все же слезы. Слабак. Паника все так же бьет ослабленное тело крупной дрожью, руки немеют, а кончики пальцев покалывает, словно те охвачены крио силой. Когда-то во время кошмаров он мог зайти в комнату к брату и быть успокоенным и услышанным. Когда-то комната Дилюка была местом, которое Кэйа ощущал домом — таким,где тебя ждут,таким, где тебя выслушают, успокоят и поймут, примут любым. Когда-то. Разница ныне в том, что ранее причиной ночных кошмаров, доводящих до истерики, были ужасы брошенного ребенка — оставшегося под дождем, покинутого собственным отцом и жутко травмированного. Сейчас причина немеющих конечностей и слез — когда-то близкий человек. Смехотворно, да? Словно в цирке. Кэйа явно главный клоун, и речь не про выступления. Кэйа жмурится, стараясь отогнать воспоминания рокового вечера. Не получается. Кэйу пугает не то, что Дилюк обнажил меч против него. Пугает не ненависть во взгляде, направленном на капитана, нет. И даже не кромсающие сердце в клочья слова, брошенные в гневе. Кэйе больно. Больно до ужаса осознавать, что в алом взгляде он никогда не увидит былого тепла. Он не сможет прийти ночью и сказать, что замёрз, что бы быть обхваченным теплыми сухими ладонями и согретым. Но самое страшное - он не сможет отпустить. Альберих может заливать в себя литры алкоголя, может заглушать моральную боль физической и доводить себя до изнеможения сотнями поручений, лишь бы не оставалось времени наедине с собой и собственными мыслями, но он всегда будет ждать былого. Как и всегда приходить в таверну, не решаясь начать разговор, который так нужен им обоим. Разговор, без которого им так тошно и больно. Дышать тем временем легче не становится. С каждым новым вздохом, хрипом, изданным капитаном, в легкие впиваются сотни лезвий, а под животом все тянет, тянет и вяжется в узел. Кэйа хрипит, дрожащими руками обхватывая себя в попытках успокоиться и согреться, прогоняя злочастный холод, который преследует Кэйу каждую ночь. Каждый день. Каждую секунду, проведенную наедине. Хочется разрыдаться так, что бы причина этих слез услышала, разрыдаться прямо тут, надрывая горло, завыть, словно бродячая псина, выброшенная на улицу. Именно так Кэйа себя ощущает - выброшенным, ненужным и побитым прохожими. Как же больно осозновать, что это его собственная вина, бремя которой он будет нести, кажется, вечно. Стыдно даже думать о таком, совестно, но тем не менее хочется уткнуться в плечо и быть укутанным в теплые объятия. Жаль, что Кэйа один, абсолютно один, и нет разницы, речь тут про комнату или жизнь. Потрепанных нервов хватает лишь на слезы, тихие и беззвучно падающих на поверхность одеяла. На неслушающихся ногах Кэйа встает с постели, опираясь на стену, медленно пробирается в ванную комнату и дрожащими пальцами включает воду. Жидкость стекает по ладоням, и капитан скользит рукой по лицу. Щека неосознанно прижимается к ладони, вбирая в себя тепло нагретой горячей водой конечности. Тепло это обжигает отвыкшую от подобных действий кожу, и Кэйа прикрывает глаза, шумно выдыхая. Дыхание возвращается в прежнее русло, звук текущей воды приятно действует на нервы, успокаивает и на время отвлекает. Офицер не знает, сколько времени он стоит в промерзшей без обогрева ванной комнате, время смешивается и теряется. Выключив кран, капитан выпрямляется и выходит из комнаты. В комнате все так же холодно, но, кажется, Кэйа привык. Душно. Хочется выйти на улицу, потеряться среди домов и горящих огней на фонарях города. Стены собственного дома душат, гнетут, словно пойманную птицу усадили за решетку и приказали петь. И Кэйа поет, поет, как пташка, скрывая одиночество и боль где-то глубоко внутри, поет, что бы никто не узнал, но маска счастливого и беззаботного капитана трещит по швам, разрываясь и падая на пол. Падая в вихрь чувств, тонет в омуте боли и вины. Кэйа подходит к окну и руками опирается на деревянный подоконник. Тихо и безветренно, что не удивительно для ранней осени. Однако совсем скоро листва пожелтеет, листья упадут, природа погибнет, а вместе с природой - Кэйа. Пусто и безлюдно, лишь вдали полыхают огни крыльев пламенного феникса. Ночной герой верно служит на благо городу, как и обещал когда- то. Хочется выйти и случайно встретиться с героем, посмотреть ему в глаза и увидеть в них ненависть, заставляющую чувствовать капитана себя живым, но последний знает - сил не хватит. И моральные, и физические силы исчерпаны до последней капли. Возвращаясь в остывшую постель, впервые за недели Кэйа позволяет себе накрыться одеялом и беспамятно провалиться в сон, что-бы проспать до утра.