Это коснётся только двоих

Антон спал отвратительно. Нет, его не мучили кошмары, не било в лихорадке, его резали собственные размышления. Он ненавидел, когда в жизни появлялись незнакомые люди, тут же стремившиеся оказаться под тёплым боком. Но при этом Шастун как-то привык к таким знакомствам и был практически на сто процентов уверен, что в лагере их не избежать. Парень смотрел в окно, пытаясь разглядеть что-либо, что происходило за ним, за тонким тюлем. Хотя, в принципе, судя по тому, что солнце не освещает своими тёплыми лучами кровати и не струится из-под проходной двери, стоит заметить, что его вовсе и нет. Однако при этом парень не слышит и характерного звука разбивающихся о крышку домика капель или же их мерного стекания по ней. Антон просто лежит, тупо уставившись в одну точку и отмечая, что сейчас выглядит довольно отрешённо. Он любил это, потому не моргал, дабы не исчезла плёночка эйфории, безжалостно покрывшая глаза. Шастун пытался убедить себя, что рассматривает интерьер комнаты, что изучил ещё накануне, хотя на самом деле он просто думает о жизни. Ненавидит это. Именно поэтому сидит в телефоне до боли в глазах; слушает музыку, одними губами проговаривая текст; рисует, озвучивая каждую деталь. Просто для того, чтобы не погружаться в эти зыбучие пески мыслей, что спокойно засасывали его, как делали это раннее. Взять телефон он не решался, зная, что его тут же окутает лёгкий утренний морозец, а в планах парня вовсе не было болезни. Хотя, зная свой уровень везения, стоило предположить, что всё будет идти точно и чётко, только через жопу. Стараясь обмануть самого себя и увести от ненужных тяжёлых мыслей, Антон вновь ушёл в размышления о лагере. Да, он уже проживал тут сложные моменты, когда некуда было деть себя, нечего было сказать, но где-то в подсознании копошилась мысль о том, что эти дни станут каплей краски в его стакане прозрачной безразличной жизни. Будильник затянул привычную мелодию, отчего Шастун вздрогнул и после первого же аккорда выключил. Он никогда не ставил на будильник оригинальных мелодий, так же как и на звонок, зачем, если телефон всегда на беззвучном? Парень обвёл взглядом мирно сопящую комнату, в которой по-прежнему царило сонное спокойствие, и стал лихорадочно продумывать план пробуждения. Звать всех по именам или же громко воскликнуть «Подъём!» было, скорее всего, беспроигрышным вариантом, но точно не для Антона. Можно было включить мелодию будильника, чтобы все проснулись будто бы одновременно, но, во-первых, парень не знал крепкость сна своих сокамерников; во-вторых, Шастун боялся осуждения в свою сторону из-за этой банальной мелодии. Глупо? Безусловно. Но не забывайте, что перед вами Антон Андреевич собственной персоной. Потому-то Шастун и выбрал самый безобидный на его взгляд способ — просто начать собираться самому, от этого уж точно проснутся все, да хотя бы один, он — кто бы это ни был — точно справится с несложным обрядом пробуждения других. Присев на кровати и опершись руками на матрас, парень бездумно уставился вниз, на свои серые спортивные штаны, что были коротки ему и потому идеально подошли на роль части пижамы. На ногах были чёрные высокие носки с жёлтой надписью «Жить проще», без которых Антон ни за что бы не лёг, вдруг кто-то увидит то, что не должен был. Сверху чёрная футболка без малейшего намёка на принт; всё-таки, у парня есть мозг, и он не будет резать себе запястья. Вернее, был мозг. Что сейчас — неизвестно. Первым делом Шастун потянулся к тумбочке, желая достать оттуда щётку и расчесать спутавшиеся лохмы, потому что он… стеснялся (?) выглядеть уродливо перед своими друзьями, если их можно так назвать. Он не знал, как выглядит после сна, но подозревал что как-никак далеко не красавчик, если даже после этих процедур из зеркала на него смотрит какой-то другой человек, а уж точно не ученик уже одиннадцатого класса. Первым от всех этих шумных махинаций проснулся Серёга, который тут же непонимающе уставился на Антона, будто не понимая, почему тот его не разбудил. Однако парень растолковал этот взгляд по-своему, списав его на свою слишком уродливую физиономию, представшую во всей красе утреннего состояния. Шастун накинул сверху серую длинную кофту-оверсайз из довольно тонкой ткани, не считая нужным переодеваться для завтрака. Выглядит он вполне прилично, а вдруг в этот некий домашний образ кто-то влюбится? Не, ну а что? Антон видел много видео в TikTok, смысл которых был в том, что парни влюбляются не в девушек с тоннами макияжа и в коротких платьицах, а в девушек в безразмерных худи и с небрежным пучком. Он, конечно, не девушка, но ведь от перестановки мест слагаемых… блять, интересно, конечно, откуда здесь математика? Дима тоже проснулся, причём, судя по довольно бодрому виду, одновременно с парнем, если не раньше. Он вытаскивал эти свои линзы из глаз, отчего Шастуна невольно передёргивало, и он отводил взгляд. Сам парень думал, что скорее уж будет носить очки, чем заниматься «этим» в глазах. «Этим»… Блять, да-да, именно такие мысли беспорядочно витают в головах тихонь. Антон говорил тогда про линзы, кстати. Пока Лазарь будил Эда, растрёпывая его короткие волосы, Шастун с братом уже направлялись к двери, ведущей в узкий проход, где находились три двери — туалет, душевая и, собственно, тренерская. Очевидно, что они не собирались наведать Павла Алексеевича; очевидно, что не шли вместе в туалет, где было катастрофически мало места, лишь бы самому уместиться. Антон открыл дверь в помещение, в котором, кстати, так и не побывал вчера, ибо ходил в душ исключительно после тренировок. Душевая была раза в два больше туалета, и на том спасибо. Плитка на полу была в катастрофическом состоянии, голубые узоры, о существовании которых сообщали жалкие разводы вперемешку со ржавчиной, давно смылись. Справа в углу располагалась довольно шаткая конструкция, представляющая собой давно не полированный смеситель, непонятно на чём державшийся на стене. На небольшом, очевидно, вакуумном кронштейне для душа располагался сам шланг с примитивной душевой лейкой, прикреплённой довольно худо. Натерпятся они ещё проблем со всем этим, ух, натерпятся… Раковина была в более сносном состоянии, если опустить то, что она подозрительно шаталась. По крайней мере, она не полностью лишилась своего девственно-белого цвета. Смеситель же, по личным наблюдениям Антона, обладал уникальной способностью вертеться вокруг собственной оси, отчего включение воды стало проблемой номер один. Закончив с утренними процедурами и напоследок плеснув себе в лицо водой, Шастун покинул душное помещение, оставив Диму одного. Всё равно с утра он никогда не расположен к разговорам, так что не следует пытать его и себя. Не, не надо. Толкнув дверь корпусом, Антон вошёл в свою комнату, тут же почувствовав взгляды двух пар глаз, отчего пришлось тупо уткнуться мокрым лицом в махровое зелёное полотенце, висевшее на погнутом гвоздике над тумбочкой. Отстранившись от него, Шастун привычным жестом поправил чёлку, отлепляя её от слегка влажного лба, что тут же вызвало необоснованные флешбеки, связанные с Арсением. С этим, сука, идеальным голубоглазым брюнетом, что так бесстыдно своровал движение Шастуна, даже не зная о его существовании. Парню никогда и никто не западал в душу и память после первого недо-знакомства, если только он не… влюблялся? Хотя, что ж, Антон готов принять Арсения как новый предмет обожания. Он уже привык к этим странным симпатиям, сменявшим одну другую и в итоге просто пропадавшим. Шастун и не стремился как-то развивать это, делать первые шаги или просто налаживать контакт с человеком. Он привык к тому, что, чаще всего, влюблялся в тех людей, с которыми даже не общался и с которыми ему — уж тем более — ничего не светило. Да он и не хотел чего-то серьёзного, просто даже как-то приятнее знать, что есть кто-то, ради кого просто хочется жить. Антон влюблялся во внешность, обычно даже не зная характера. У него был свой типаж и — честно говоря — странно, но Арсений не подходил туда. Парень предпочитал короткие стрижки неким ёжиком, а по блондинам он просто безумно сох, но таковых было, к сожалению, мало. Также Шастуну нравились глубокие кофейно-шоколадные глаза, которые могли стать цвета слабо заваренного чая. Но вот тренер немного совсем не соответствовал критериям. Но стоило Шастуну увидеть его, как сердце странно ёкнуло, а в голове мелькнула насмешливая мысль: «А что если в него по приколу влюбиться?».

А что если в него по приколу влюбиться? С этой фразы всё началось… Стало тёплое чувство в груди таиться, И сердце любви отдалось.

О, да, слабость Антона — стихи. Точнее, просто в спешке срифмованные им же строки, посвящённые собственным чувствам. Они были написано строго для самого себя, и парень никогда не давал никому читать их. Это было неким криком души, ведь пока парень подбирал рифмы, чувства немного остывали, а сам процесс создания прекрасно успокаивал. Это было что-то личное, что не должен видеть никто… так же, как и игра на гитаре. Знаете, какая прекрасная атмосфера — сидя на диване и подобрав под себя ноги, тихо напевать заранее подготовленные строки и подбирать под них мелодию, прикрыв глаза. Гитара ушла из его жизни, с ней ушло и спокойствие. Мама считала, что в будущем это абсолютно не пригодится, и Шастун зря тратит время, которое могло пойти, например, на учёбу. Когда парень категорически отказался от этого, Майя не нашла другого выхода, кроме как назвать сына «бездарностью», а его игру «бесполезной безделушкой, в которой ты ничего не понимаешь, только и можешь стирать в кровь пальцы». Тогда хотелось умереть. — На завтрак, ребята! — послышался приглушённый голос Павла Алексеевича, с громким топотом проходящего по веранде. Выдавив из себя только лишь «а», парень со вздохом поднялся, отметив, что кровать он заправит позже. Обязательно заправит. Наверное.

* * *

Арсений. Арсений, а что Арсений? Антон не решался в своём сознании называть его Сеней, нет, ему это категорически не подходит, слишком как-то по-детски. Лучше просто Арс. Было приятно чувствовать, как мысли о брюнете приятной липкой патокой разливались по всему телу, туманя разум. Шастун обожал это чувство, влюблённость для него была неким наркотиком, а если говорить более мягко — успокоительным. Ему нравилось заполнять мысли другим человеком, изгоняя думу о самом себе. Он каждый раз уходил от этой темы, старательно откладывая «на завтра», но понимая, что в один прекрасный день всё это выплеснется наружу таким потоком, что Антона просто снесёт. От своих же мыслей. Парень размазывает манную кашу по тарелке, стараясь всё-таки не уходить от реальности, а то, не дай Бог, ненормальным его посчитают. Хотя, видимо, уже считают. К счастью, никто не спрашивает, почему он не ест, но что-то подсказывает Шастуну, что до конца смены этим вопросом его ещё достанут. И, честно говоря, нельзя сказать, что его безумно радует эта мысль. Конечно, ему будет очень приятно, мол, о нём заботятся и замечают это, но, с другой стороны, он считает, что его жизнь не должна больше ебать никого. И как с ним нормально общаться? — Тох, а ты чего не ешь? — наконец задаёт нашумевший вопрос Эд, даже не поднимая глаз на парня, а продолжая задумчиво мазать масло на бутерброд с помощью многофункциональной ложки. — Да не хочется особо, — слабо улыбается Шастун, не зная, как правильно реагировать на такие вопросы. Почему-то он улыбается, как дурак, после любых своих реплик в адрес друзей. Почему так? — Вчера тебе тоже не хотелось, — подмечает Лазарь, устремив взгляд своих карих глаз на Антона, который, в свою очередь, подметил, что Серёга идеально подходит под его идеальный образ. — Вчера тоже, — повторяет, как загипнотизированный Шастун, водя пальцами вверх-вниз по стакану с горячим чаем. Он хочет пить, но это подождёт до домика, сейчас не хочется слишком углубляться в тему, потому он обращается к Димке. — Пошли? — Пойдём, — кивает друг и, аккуратно поставив стакан на стол, поднимается и следует за Антоном, который стремится поскорее покинуть это помещение со множеством неприятных запахов. Арсений Сергеевич, до этого прожигающий ребят — Шастун очень надеялся, что именно его — взглядом своих голубых глаз, сейчас быстро встаёт из-за стола, невольно морщась от скрежета ножек стула по плитке, и спешно движется к выходу, не спуская с губ беззаботной улыбки. Он сам в этом лагере первый раз и ещё не особо-то ориентируется на территории, однако, определённо знает больше, чем пара кузенов. Арсения взяли сюда даже не столь как тренера, сколько как врача-практиканта. А он был только рад оторваться от работы с нудными пациентами и перейти к жизнерадостным ребятам, для которых спорт стоит на первом месте. Мужчина понимал, что смена будет нелёгкой, ибо волейбол — довольно травмоопасный спорт, но дьявольски красивый. Все ребята из команды Антона знали Арсения, что, соответственно, было взаимно, ибо он практиковался именно в их заветной четырнадцатой школе. Они любили его. Арсений был тем самым человеком с богатой фантазией и внутренним миром, который мог сказать что-то такое, отчего глаза полезут на лоб, а ты захлебнёшься воздухом от смеха. Он мог раскрасить серый день одним своим присутствием в нём; мог спокойно взять за руку своего «подопечного» и побежать с ним гулять под дождём; мог вместе со всеми ребятами играть в азартные игры, даже на желание; мог прикрывать их, если спалил за курением или прогулками в неположенный час. Арсения знали, любили и жаловали. И он, в свою очередь, любил ребят, считая их маленькой частью своей жизни, которая всё больше расползалась, — как капля краски по чистой воде — заполняя его сердце. Мужчина вышел из здания, стены которого, казалось бы, уже пропитались запахами съестного, и вдохнул свежий воздух, в котором уже витал слабый аромат каких-то ранних цветов. Заметив пару у стенда с объявлениями, Арсений медленно спустился по ступенькам, которые от каждого шага сбрасывали с себя свою маленькую часть. Небрежно поместив руки в карманы штанов, он направился к ребятам даже без мыслей о том, как завязать диалог — что очень удивило бы Шастуна, но для Арсения было обычным делом. — …тебе даже не кажется это странным? — донёсся до мужчины возмущённый голос Антона, который тыкал пальцем в какое-то слово, с раздражением взирая на Димку. Тот стоял, лишь хлопая глазами и не понимая, почему какая-то надпись вывела всегда спокойного друга из себя. — Тебе серьёзно ни о чём не говорит эта фамилия? — буквально зашипел на него Шастун, сам не понимая своего гнева на друга. Вполне логично, что он её не знает. Парень собирался было сказать что-то ещё, но лишь опустил взгляд, вздыхая и мысленно медитируя. Нужно успокоиться. Действительно, мало ли на свете тёзок… да даже если это тот человек, то это ещё не значит ничего смертельного. Но что-то не даёт покоя Антону, что-то неприятно колет в левом боку, выдавая напряжение. Не нравится ему это совпадение, казалось бы, слишком очевидное, дабы придумать оправдание. Андрей Игоревич Шевелев. Отец Шастуна, который — сука такая — бросил Майю с трёхмесячным ребёнком, испугавшись ответственности. Честно, порой парню до безумия хотелось встретиться с ним и, нет, не залепить пощёчину и не высказать своё мнение, а просто предстать перед ним во всей красоте, мол, вот какой я вырос и без тебя. Его поступок имел огромное влияние на Антона, за что, отчасти, он его и ненавидел. Шастун постоянно нуждался во внимании с чужой стороны, в комплиментах и тёплых словах. Порой ему хотелось, как маленькому, сесть на колени и уткнуться лбом в тёплую грудь, чувствуя, как кто-то зарывается в его волосы. Парню было нужно мужское внимание, которого, соответственно, ему не хватало в детстве, именно поэтому сейчас он цеплялся за любую возможность, влюбляясь и привязываясь. Как говорится, слава Богу, что это быстро заканчивалось. Несомненно, было в Шастуне и кое-что от матери, а если быть точнее — стеснительность — в усугублённой форме из-за недостатка внимания в детстве — и недоверие людям в плане любви, да и во всех остальных тоже. Быть может, Антон раздувал из мухи слона, — а он, несомненно, делал это — но после того, как узнаёшь, что «с тобой встречались, представляя другого» просто перестаёшь верить в существование любви. У парня было так. С тех пор он придерживался тупой точки зрения, мол, люди любят один раз, а потом просто ищут похожих, пытаясь заполнить душевную пустоту, но, в итоге, делают хуже и себе, и своему партнёру. Шастун воспринимал всё слишком близко к сердцу, на что постоянно жаловались близкие, за что на себя ругался сам парень. — Что тут происходит, а? — раздался голос прямо над ухом Антона, отчего тот вздрогнул и интуитивно сделал шаг назад, точнее, вбок, вжимаясь в стенд. — Историю лагеря изучаем, — ответил Позов прежде, чем Шастун успел подумать. Он шикнул и сдвинул брови, вновь приняв лик ангела, когда взгляд Арсения упал на него. Дима покосился на друга, не понимая такой причины его поведения, мол, тренер же может помочь им. — И что же вас в ней так заинтересовало? — Ничего, просто решили почитать, — опережая даже свои мысли, тараторил парень, и, когда замолк, удивился самому себе. Значит, для самообороны его инстинкты работают прекрасно, то есть в стрессовых ситуациях. Позов скривил губы в насмешке. Наверное Антону стоило бы, по правилам, немного покраснеть и оробеть перед предметом обожания, но он уже выучил эти уроки. Да, сначала так и было, что он и двух слов связать не мог, но что было, то прошло, к счастью. Парень научился держать себя в руках и полностью контролировать, потому влюблённость была для него занимательной игрой с козырями — быстротой и невзаимностью — в рукаве. Было крайне приятно играть, заранее зная исход, а это Шастун любил. Ненавидел неопределённость, оттого и опоздания; он хотел точно знать, что будет завтра. От этого становилось как-то спокойнее на душе, будто бы с неё скатывался огромный камень, который под вечер следующего дня кто-то возвращал на место. — Если хотите, я могу рассказать вам кое-что, мне Павел Алексеич все уши прогудел, пока мы ехали, — усмехнулся Арсений, переводя взгляд с одного подростка на другого. От него не ускользнуло то, какие искорки зажглись в глазах Антона, как он начал нервно теребить пальцы, на которых не доставало колец. — Расскажите нам про создателя этого лагеря, — подал голос Дима, а Шастун, кажется, даже забыл тайно закатить глаза или смерить друга подозрительным другом, мысленно упрекнув его за прямолинейность. Антон не заметил, как застал себя за тем, что внимательно рассматривает одежду Арсения. На нём был довольно оригинальный синий свитшот с белыми от локтя рукавами и английской надписью в левом верхнем углу, читать и переводить которую не было ни желания, ни смысла. Широкие чёрные брюки, которые смотрелись на нём как-то по-дерзки неправильно, ибо фантазия Антона почему-то больше представляла мужчину в облегающих джинсах. Завершением этого образа были серые тканевые кроссовки с белоснежными шнурками, что парень даже успел подумать о том, мол, целый гардероб у него тут что ли. Волосы были как-то слишком идеально уложены, что даже чёлку не нужно было убирать, — однако, думая об этом, Шастун как-то машинально поправил свои волосы, вовсе и не мешающие ему — и парню почему-то до безумия хотелось протянуть руку и растрепать их. Антон блаженно вздохнул. Влюблённость — прекрасное чувство. Никто никому ничего не должен, но так спокойно и тепло на душе… — Если хотите, — Арсений напряжённо пожал плечами, а затем, кивнув на лавочку, продолжил: — Присядем? Не дождавшись ответа, он пошёл туда, а ребятам не осталось ничего, кроме как покорно семенить следом. Шастун, по совести говоря, безумно благодарен Диме за то, что тот не ушёл, хотя и мог, ведь его эта тема никак не касалась. Антон скептически посмотрел на Позова, а тот на него, и пусть во взгляде не читалось ничего, но парень понимал, мол, сам затеял, сам и огребай. Лавочка была белого цвета и — что довольно удивительно — лакирована, на ней ещё блестели, переливаясь каким-то перламутром капли, напоминающие о ночном кошмаре. Арсений протёр место рукавом толстовки, а Шастун лишь мысленно усмехнулся его непредусмотрительности. Кто будет протирать лавочку белым рукавом? Арсений, кто ж ещё. Парень, в свою очередь повторил его жест, тут же почувствовав, как тонкая ткань моментально пропиталась этой самой водой и прилипла к коже. Антон поморщился от не самых приятных ощущений и сел на своё законное место между тренером и Позовым. Арсений закинул руку на спинку скамейки, положив её параллельно. Тело Шастуна приятно покрылось мурашками от мимолётного соприкосновения, его будто ударило током. Боже, как же парень обожает эти противоречивые чувства… — Что ж, вы сами это затеяли, — Арсений как и Антон недовольно скосил глаза на удивлённых — мягко говоря — Матвея и Эда, гордо шествующих мимо, и продолжил, прокашлявшись, будто президент перед важной речью. — Этот лагерь, как вы уже очевидно заметили, организовал некий Андрей Шевелев шестнадцать лет тому назад… — О, Антох, ты на год старше лагеря, — толкает его в бок Димка, шепча почти на ухо, однако губы Шастуна не искривились в наигранной усмешке, сейчас совсем не до этого. Его сильно напрягала вся эта история, а от одного имени по телу пробежала дрожь — далеко не столь приятная, как от касаний Арсения. — Ходят слухи, что он был рыбкой не из чистых морей и крутился в каких-то незаконных делах, углубляться в это я не хочу, потому что не слушал особо. В общем, он проложил какой-то подземный путь, или что-то в этом роде, для того, чтобы получалось и лагерем управлять, и свои делишки сплавлять. Он даже план всего этого рисовал, а потом просто пропал. — Вместе с планом? — равнодушно спросил очевидное Шастун, скорее чтоб Позов не начал очередную никому не нужную тираду, чем для получения ответа. — И после этого сюда детей пускают… — Это ты у нас главный ребёнок? — усмехается мужчина, по-доброму посмотрев на зелёные радужки глаз, чей обладатель уже успел развернуться к нему корпусом. — Тот путь так и не нашли? — будто бы невзначай поинтересовался Антон, уже поднявшись со своего места, но так же не отрывая взгляда от Арсения. При общении с ним что-то внутри завязывалось в приятный узел, заставляя уйти в свои мысли, на седьмое небо от счастья. Димка также молча встал, не думая, что друг будет рад его репликам в данный момент. — Особо и не искали, — раздался долгожданный ответ, и Антон сорвался с места, заложив руки в карманы, пока Позов скомкано попрощался. Шастун дрожащими пальцами поправил чёлку сразу несколько раз, раздражаясь волосам, которые почему-то путались в длинных пальцах. Антон всегда мечтал начать курить, даже смотрел специальные ролики, где учили правильно делать это и читал статьи, но боялся, что если кто-то узнает о том, что ему нет восемнадцати, то придёт некая инопланетная жопа. Парню было даже стыдно перед самим собой, но он реально боялся мнения общества, потому твёрдо решил выкурить первую сигарету в восемнадцать. Почему бы и нет? Так вот, о сигаретах, сейчас зверски хотелось закурить или же просто потеребить многострадальные кольца, уходя в свои раздумья, в которые Антон, пожалуй, впервые, был не против погрузиться. — А я поищу… — пробубнил Шастун, удивляясь своей скорости на довольно резком подъёме, однако, стоило это заметить, как тут же сбилось дыхание, а на плечо упала тяжёлая в этот момент рука Позова М-да, Антон, придётся вести две игры параллельно…