Письма после эйфории

В перерывах между сумасшествием и безумием ты цитировал мне «Великого Гэтсби». Я усмирял свою душащую отдышку и слабовольные слезы, чтобы послушать твой голос. Сейчас, в перерывах между своевольными слезами и все ещё душащей отдышкой, я в мыслях пальцами пересчитываю твои ребра и пробегаюсь взглядом по строчкам из твоих писем. Глаза жжёт, пальцы ломаются с хрустом.

***

«In this terrible world that doesn’t understand me, I try, try very hard, to get you out of my head and stop feeling cramps in my fingers from the aspiration to touch your dry red hair just one more time»

Я вскидываю голову, в очередной раз взглядом впиваясь в твой темно-синий потолок, и вижу звёзды. Созвездия. Считаю расстояние между светящимися точками, соединяющимися в Андромеду и Кассиопею. На твоём потолке расстояние маленькое — максимум десять сантиметров. Жалкий десяток метра, отсчитывая который, я успеваю переломать все свои ногти и вывернуть внутренности наизнанку. Я жмурю глаза. Пытаюсь выстрадать сладко-острую пытку, которую ты мне устроил третий раз за вечер. Под мертвыми бабочками в моем животе в тугой морской узел собираются черви, которые на протяжении приблизительно пятнадцати минут ветвями тянулись по венам и нервным системам. Они скапливаются в один большой сгусток и вместе с криком, сорвавшимся с губ, белой стрелой выстреливают прямо в твою постель. — Она испачкалась… Выдыхаю, сам того не замечая. Язык мой меня не слушается, он заплетается, трясется и говорит глупые вещи. Слава богу или к сожалению, не глупее моих к тебе чувств. Они к тебе велики, ровно настолько, насколько, по твоему мнению, велик Гэтсби. Я успел его выучить. Каждое слово и момент, узнал размер его величия, выучил лучше, чем любимую песню. Я еле держусь на трясущихся руках и бедрах. Пытаюсь переступить через свою безмерную усталость, которая тебе совсем не важна, и продержаться ещё несколько мгновений. Я знаю, что ты тоже на грани. Чувствую хаотичные сокращения твоего накопившегося за неделю желания. Оно наполняет меня, как ты говоришь, превосходно, и передаётся воздушно-капельным путем мне. Я схожу с ума вместе с тобой. Каждый раз твоя болезнь, которая заразна пуще насморка, наполняет мой организм и осушает все живое. Например, глупых бабочек. Они правда глупые. Потому что ничего не видят: твоих стрел, убивающих их, твоих слов их режущих, твоих касаний, разрастающихся невесомой фантомной болью по всему моему телу. Для них ты всегда идеальный. Для них ты божество, которому в дань они преподносят самих себя. Подпускают раз за разом близко-близко, надеются на то, что позволишь им жить, а ты… — Похуй. И разворачиваешь меня на спину. Прямо в белесую жижу моей зависимости к тебе. Сегодня ты особенно ненасытен. Наши бедра продолжают встречаться раз за разом, наперекор моим желаниям и просьбам. Тебе на них похуй. Тебе, в принципе, на все похуй. На чужие желания, на грязную постель, на уроки. На меня. Говорю же, бабочки у меня глупые. По-детски наивные, полные надежды и ожидания. Они рождаются в моих венах и расползаются по всему организму, тянутся к животу, заселяются и живут. День, два, максимум — неделю. Чтобы затем быть вновь растоптанными тобой. Бедра пылают, будто в адском котле. Я под тобой извиваюсь, вьюсь змеёй, обхватывая руками твою шею, прижимаюсь так близко, как могу. Пытаюсь насытиться сейчас, чтобы потом вспоминать и рассыпаться. Мой личный каратель — на расстоянии огромном и максимально маленьком. Я знаю это, и о том, что мне будет потом хуже, чем при переломанных костях, знаю тоже. И мне правильнее уйти прямо сейчас, или вообще не приходить к тебе каждый раз, как ты мне напишешь свое это: «Повторим сегодня Гэтсби?» А я не могу тебе ответить отказом. Знаю, что должен, ради себя или тех синих существ в моем организме, хотя бы, но в итоге именно по их просьбе я срываюсь, каждый чертов раз оказываясь в твоём доме под звездным потолком и под тобой. Чтобы ты вот так сжимал мои бока и татуировал на них алые полумесяцы, бедра перекрашивал в синий. Тебе это нравится, нравится быть со мной грубым, нравится подчинять и унижать нравится. А мне нравится тебе угождать, как говорят твои друзья, под тобой прогибаться. И я знаю, что не должен, знаю что в моем списке самых важных людей на самой верхушке, рядом с цифрой один, должно стоять имя мое, которое начинается на «Т», а заканчивается на «н». И оно стоит, вот только под твоим именем, которому не подвластны законы математики и знаки, придуманные арабами. Ему, так же, как и тебе, похуй. Оно живет по своим правилам, среди которых маленькими, но красными, выгравировано «Разрушить Ким Тэхена». Разрушай. Это крики моих глупых бабочек. И не менее глупого сердца. Кто-то скажет — мазохизм. А я скажу — любовь. (даром, что односторонняя)

«But all I can do against myself and this all-consuming desire — to look at the starry sky, which you always looked at with great interest, and count the distance between the stars that unite in Andromeda and Cassiopeia»

***

«All I can do to stop seeing your eyes in front of mine and your red hair scattered on my pillow is to curl into a fetal position and squint my eyes»

Сегодня конец мая. Одно из любимейших времен года моего разума и ненавистных моему сердцу и все тем же глупым бабочкам. Сейчас я как никогда воодушевлен и бодр, но как никогда разобран по частицам и разукрашен в синий изнутри. Меня оттуда, прямо в самые слабые места, бьет кулаками сердце. Оно использует запрещенные приемы и кидает внутреннего меня через плечо на жесткий бетон из твоих прикосновений и жаркого шепота, который я не слышал уже около месяца. Ты почему-то перестал приходить и мне писать. После того, как я отказал тебе, беря в причину предстоящие экзамены для поступления в новую жизнь, в которой ты далеко. Далеко чисто физически, потому что скоро, я надеюсь, будут тысячи миль между мной и твоими цитатами из Гэтсби. Совсем скоро, Чонгук, я окажусь там, где счастье измеряется не в твоих мимолетных нежных порывах, а в бургерах, умноженных на милю свободы и возведенных в квадрат. Так вот, мой разум ликует и пытается отдышаться и высвободить остальную часть организма от зависимости. Борьба не на равных, я чувствую, как с каждой секундой мои пальцы, ведомые зависимостью, сдаются сердцу и тянутся к телефону. Разум останавливает это действие, с каждым разом все сложнее, конечно, но я стараюсь об этом не думать. Единственное, о чем я стараюсь сейчас думать и уверяю сам себя в том, что это самое важное, — это американский университет, о котором я мечтаю с момента погрязания в тебе. Это сложно. Отгонять мысли о тебе и желания проявить свои умения хорошего ученика, который выучил весь фильм, ни разу его не посмотрев. Я, точнее моя исполосанная сторона, желала цитат в сообщениях больше всего в этом мире. А вторая сторона, та, которую ненавидела первая, запоминала друг за другом новые английские слова. Как залог для будущей свободы, я отдаю с каждым днем все больше слез и хороню нервные клетки. Иногда я чувствовал себя кузиной Дейзи, над которой ты вечно смеялся. Это происходило в моменты, когда милашка Шиюн из параллельного класса лезла к тебе на колени, которыми ночью ты сжимал мои ягодицы, и целовала твои губы, которые в перерывах между сумасшествием и безумством цитировали мне отрывки из Великого Гэтсби. Я чувствовал себя глупой женщиной, которой муж изменял в поездках в Нью-Йорк. Только вот ей не представлялось видеть у мужа на коленях ту, которую убить хочется одним взглядом и которую сердце ненавидит даже больше, чем вторую сторону организма, которому принадлежит. Это все сложно. Я имею ввиду наши «отношения», хотя очень часто мне думается, что их у нас и нет. Просто самая обычная связь, в которой единственным соединителем была постель. Твоя. Та, которая под искусственным звездным небом. Ты ненавидишь меня и мои красные волосы, обливаешь меня апельсиновым соком и супом, который я иногда беру на обед в столовой, а еще выкидываешь мои тетради в унитаз в мужской уборной. На это со смехом смотрят твои друзья и толкают за щеки свои языки. Они знают, почти все. Все, кроме Минхо, Дахена, Джисуна, Сухо и… Ладно, знают только двое. Те, кто тебе самые близкие и кто чаще всего бывают рядом с тобой. Чимин и Юнги. Они были у тебя дома, когда ты впервые привел меня к себе. Это произошло очень неожиданно для меня. В тот день ты, как обычно, облил меня апельсиновым соком и свернул мне на плечи мой обед, а потом побежал за мной в уборную. Я уже ожидал и брошенные в унитаз тетради, и порванную рубашку, которую придется потом шить самому в тайне от мамы, я ожидал выкинутую в окно сумку и даже сломанные очки, синяк под глазом и, возможно, разбитую губу. Но единственное, что ты сделал это…поцеловал меня. Да, вот так просто. Схватил меня за грудки и оттащил от раковины, в которой я хотел смыть свои слезы. Ты прижал меня к закрытой двери и просто поцеловал. Я бился в твоих руках и пытался вырваться, хотел убежать от тебя и твоих губ далеко. Но хотел этого только разумом. Остальными частями тела я пылал и льнул к тебе, вызывая на твоих губах нахальную улыбку, которая каждый раз меня в постель под звездным небом и затаскивала. — У меня дома сегодня, в четыре. — ты сказал и, оттолкнув меня от двери, выбежал из уборной. Четыре наступило очень быстро, накрыло меня дрожью и пылким желанием убежать в обратную от твоего дома сторону. Наверное, именно так и стоило сделать в тот день, но единственное, на что были способны мои руки, — это нажать на кнопку звонка, который издавал звуки, похожие на пение птиц. Я не был готов к твоим глазам, прикованным к моим, и к твоим рукам, зацепившимся за мои и затянувшим меня в квартиру. Твои губы были бесконечно жесткими и сухими, они были везде, на моей шее, на груди, на руках и даже там, внизу, на скоплении нервов и ужасных червей. Но не на губах. Никогда больше с момента в уборной. А я отчаянно цеплялся за твои плечи и немо открывал рот, не в силах даже закричать, я возводил глаза к сверкающему потолку и, завороженный красотой, не мог зажмуриться, чтобы чуть облегчить свою участь. Я смотрел, словно загипнотизированный, считал сантиметры и слушал твои приглушенные хриплые стоны в те самые моменты, когда твое желание скользило во мне и ударяло по нужной точке. Я сходил с ума. Сходил и схожу, когда вспоминаю порхавших в тот момент бабочек. А потом ты начал цитировать. Цитировать, лежа рядом со мной и выкуривая одну за другой сигареты со вкусом клубники. У меня на нее аллергия. Я имею ввиду, на клубнику. А от одного ее запаха меня воротит, и в голове всплывают воспоминания, как в детстве я попал в больницу, съев клубнику с бабушкиного огорода. Но я лежал смиренно рядом с тобой, слушал шелест твоего дыхания и чувствовал, как в моем корабле, который у меня глубоко внутри, проделывается небольшая трещина. Я был уверен, что это начало огромной дыры, которая в боковой части моего личного «Титаника», так глупо столкнувшегося с айсбергом, носящим твое имя, и которая когда-нибудь меня обязательно затянет на дно. Но все еще продолжал лежать на твоей кровати и пытался привести дыхание в норму. Несмотря на то, что понимал, что в норму приводить стоит корабль, который уже начинал сантиметр за сантиметром погружаться в тебя. Как и я прямо сейчас в воспоминания и цитаты, выученные наизусть. «Мы словно лодки пытаемся пробиться в настоящее, но нас безжалостно относит в прошлое.» И со мной так же. Лодки из моего воображения плывут против течения, и в итоге остаются стоять на месте. Силы, которую они прикладывают для того, чтобы взобраться на верх реки, совсем не хватает на преодоление скорости течения времени. Прошлое остается в прошлом, а я остаюсь безнадежным дураком, который совершенно не жалеет себя. Я зачесываю свои красные пряди назад с глаз и замираю. Почему? Глупый вопрос. Потому что любое мое движение уже — осознанно и неосознанно — ассоциируется с тобой. Мозг проецирует движения из прошлого в настоящее, и пальцы вместо сухих красных иголок ощущают твои мягкие сети для ловли ветра. В моменты сумасшествия с тобой ты разрешал мне себя трогать, словно в награждение за все твое напряжение, которое я в себя принимал. А я пользовался твоим добродушием и касалсякасалсякасался. Руки, талия, бедра, плечи, шея, челюсть, лицо, губы, нос, глаза, глаза, глаза. Я теряюсь в этих вязких жижах во сне, наяву, рядом с тобой и прямо сейчас. В одном из читальных залов городской библиотеки раздается хлопок. Это я (или внутренний я сорвался с высот своего хлипкого воздушного замка и сломал себе позвоночник), хлопаю по столу ладонью, чтобы хотя бы с шумом изгнать призрачного тебя из мыслей и сконцентрироваться на том, что меня от тебя отделит навсегда. И хорошо. Именно на это я и надеюсь, читая слово за словом и запоминая глупые правила построения предложений. Это немного бесполезно, на самом деле, потому что строить предложения, будь они на родном языке или на английском, я научился еще в девять лет. Бесконечно сидящий за учебниками ботан, которого за его «идеальность» все ненавидели всегда. Ты ненавидел. Я думаю, что вместо правил по построению предложений я должен был учить совсем другие вещи. Например: как защищать самого себя от школьных хулиганов, выливающих обед на мою голову? Или: как отказать Чон Чонгуку? Первое мне точно бы пригодилось. Второе бы спасало моих глупых синих существ от верной гибели каждый раз, как они услышали бы твое имя. Я думаю, на эту тему нужно целое пособие. В несколько томов сразу, чтобы наверняка и крепко. А еще неплохо было бы внести в список государственных экзаменов. Возможно, я бы его провалил в первый раз, но во второй раз обязательно бы сдал, так как старался бы выучить тебя и твои правила наизусть, чтобы уметь защищаться. Чтобы суметь сдать чертов экзамен и улететь есть бургеры, не истребив при этом все живое в своем организме. Было бы круто. Я знаю по собственным ощущениям в животе, где кладбище синих бабочек, и в голове, которая жужжит постоянно о твоих каштановых вихрях и шоколадных реках. Я знаю по дрожащим пальцам, которые словно в ломке, и единственный способ их успокоить — это позволить к тебе коснуться хотя бы мимолетно. Я знаю по войнам внутри себя, где день за днем жертвами падают друг за другом нервные клетки за свободу моих легких дышать далеко от тебя. Я знаю по своему желанию отказаться от лодок, капитаны которых бесконечно гребут в противоположную от меня сторону и воспроизводят музыкой твой голос в закорках моих височных лабиринтов. Было бы круто, не будь так нереалистично и запредельно сложно. Потому что я все еще вздрагиваю от малейших ассоциаций и проецированных геометрических фигур в своей голове. Вздрагиваю от малейших вибраций смартфона и не понимаю своих чувств, когда очередное уведомление о сообщении приносит мне новости о погоде, а не твое предложение повторить цитаты из Гэтсби. Я не хочу их повторять. Я и без того их выучил наизусть. Возможно, поэтому отказал тебе месяц назад и теперь заламываю пальцы в нервной попытке не позвонить тебе и не написать. Но даже в этом неуравновешенном действии вспоминаю тебя и твои тихие смешки, после которых всегда следовали твои пальцы, запутанные в мои, такие уродливые и слишком-слишком тонкие по сравнению с твоими. Они всегда успокаивали и гладили нежно по тыльной стороне ладони, как будто им было дело до моего спокойствия и благополучия. Будто им не плевать на мои испорченные суставы и переломанные кости. Будто не они сводили с ума изнутри и снаружи минутами ранее. Не они тянули жестко мои волосы и оставляли синяки по всему периметру моего тела. Слишком контрастно и непонятно. Совершенно с твоим желанием меня стереть с лица земли не вяжущееся действие. За мыслями о тебе я не замечаю, как летит время. Обычно. Обычно и сейчас, когда последний умный ребенок покинул стены библиотеки, а работница подошла, чтобы прогнать и меня. Я вздрагиваю от ее прикосновения и шарахаюсь в сторону, возможно, оно было слишком неожиданным, возможно просто не твоим. Возможно я шарахаюсь от всех, кроме твоих. После несколькосекундного ступора я киваю и начинаю собираться. А взгляд предательски скользит по раскрытой книжке, которая бессовестно была испорчена моей гелевой ручкой и твоим именем почти в каждом сантиметре страницы, на которой была раскрыта еще в три часа дня. Я вновь понимаю, что бессмысленно потратил семь часов своей жизни за воспоминаниями о тебе и о твоих руках. Кто-то внутри меня злобно смеется, и я догадываюсь, что это никакая не маленькая версия меня, сидящая на моем левом плече и предвкушающе потирающая друг о друга ладошки. Это скорее мое то, что находится под ребрами, где-то с левой стороны и гоняет по моему организму кровь вперемешку с твоим именем. Я понимаю, что бой, который велся между разумом и сердцем, был выигран последним, когда палец медленно тянется к уведомлению с сообщением, которое в этот раз вещает совсем не о погоде на завтра. За дверями библиотеки ливень и ветер, который по ощущениям может сорвать здания с их фундаментом. Я понимаю, что ни разу за всю неделю не обращал внимания на предупреждения о погоде, и убегаю под ливень, замечая, что ноги несут в сторону твоего дома. «У меня через час. Повторим Гэтсби;)» Похуй.

«I am smitten with you. Very hard and irreversible. Without a chance to crawl out and ever pull out of the chest without any additional consequences»