Энвер

      — Ох, — Тэхён выгибается словно упругий прут. Вот-вот упадёт с чужих колен, но мозолистые ладони альфы держат за талию крепко, прижимая его животом к своему, от чего головка члена находящаяся глубоко внутри, выпирает, оттягивая кожу, ощущается ещё чётче, — Сейчас кто-нибудь войдет, скорее, прошу, — закатив глаза шепчет в полу бреду. Полумрак бани окутывает влажный пар, от которого душно, по их телам стекают капли воды и пота, завившиеся волосы облепили лицо и шею. Тэхён упирается кончиками пальцев ног в мокрое дерево пола, сидя на бёдрах альфы, полностью насадившись на его член. От чего огромный орган в нём настолько глубоко, что даже страшно. Мозолистые пальцы проходятся по выступающему бугорку внизу живота, и омега вскрикивает слишком громко, трясётся, дёргается, сам царапая ногтями чужие плечи.       — Плевать, чего все не видели, или ты как раз и хочешь попасться, маленькая развратная сучка? — альфьи клыки вонзаются в метку, обновляя, заставляя снова растекаться по венам петрикор, искриться и словно жечь изнутри каждую клеточку, — Как в тебе горячо, как узко. Каждый раз как в первый, — за это уже Чонгук получает по уху.       — Не смей меня так называть, — почти стонет Тэхён, ему жутко жарко, внутри всё горит, а стенки ануса пылают, потому что сильнющий Чонгук поднимает его со своего члена практически полностью и опускает обратно.       — Теперь с тобой и не поспоришь, уже почти меч из рук не вылетает, — и спокойно ведёт диалог, хотя они находятся в общественной бане. Сюда и правда может войти кто-угодно, и совсем не имеет значения, что полночь и ливень на улице.       — Я стараюсь, — в полубреду шепчет омега, отклоняясь назад и видя обстановку кверх ногами. Деревянная шайка с дымящейся водой, берёзовые веники, от которых на их вспотевших телах остались маленькие зелёные листки, разбросанные полотенца, и летящий на пол железный черпак на длинной ручке, звон которого отражается эхом от стен. Конденсат с деревянного потолка падает на большую гальку каменки, заставляя раскалённые почти до красна камни шипеть, пускать ещё больше пара, поднимая температуру в помещении и их телах. По крыше стучат ветки елей от урагана, что разворачивается снаружи, дождь барабанит по крыше и в малюсенькое окошко за которым на несколько секунд фиолетовым пламенем всё окрашивает зарница, переливается по небу вдалеке, а Тэхён под эту какофонию звуков продолжает скакать на огромном волчьем члене, что растягивает его по максимуму. Кто бы мог подумать, что это так хорошо.       — Я вижу. А сейчас постарайся расслабить попку, а то сжал меня, я двигаться не могу, — Чонгук шлёпает его и без того раскрасневшуюся ягодицу, по которым до этого хлестал веником, пока ни о чём не подозревающий омега болтал ногами в воздухе, лёжа на животе, положив руки под подбородок и млел от наслаждения, пока этот хитрюга не отшвырнув веник в угол и не накинулся, и вот до сих пор терзает, слегка вылезшими когтями, — Ну, я никуда не денусь, пусти, — усмехается и откидывается спиной на верхнюю полку, запрокидывает голову, скалит альфьи клыки. И тут же резко поднимается, скидывает составленные деревянные тазы, стягивает омегу со своего члена, ставит на колени, на лавку. Тэхёну упираться почти не во что, он скользит ладонью по мокрым доскам стены, ноги разъезжаются, по бёдрам ручейками течёт смазка, пот, он хнычет, дрожит, то и дело спина непроизвольно прогибается в пояснице.       — Больше не стесняешься, когда я тебя в зад долблю, моя лисичка? — Чонгук снова шлёпает его по второй ягодице и увеличивает темп до того, что больше контролировать своё положение не представляется возможным, и остаётся лишь полностью отдаться в сильные руки. Ему так нравится, он стонет в полный голос, да и правда больше совсем не стесняется. Задыхается от влажного пара, голова кружится, висящие на стене веники из трёх превращаются в сотню, расплываются перед глазами. Но вдруг член резко перестаёт скользить по разгорячённым стенкам.       — Что? Поему ты… остановился? — заплетающимся языком шепчет омега, еле как оборачиваясь, расползаясь коленями и ладонями по скамейке. Чонгук же ухмыляется на эти хныканья, похлопывает ладонью по округлой ягодице, и дразня водит влажной головкой вокруг раскрытой, покрасневшей дырочки.       — Попроси, — и толкает язык за щёку. Тэхён, бредя, наблюдает как по шее, накаченным сильным рукам, идеальному прессу и косым мышцам паха его альфы стекают капельки пота, как мотнув головой совершенно по-животному, тот отбрасывает со лба и щёк кудрявые чёрные волосы.       — Дотрахай меня, пожалуйста, — остаётся лишь повиноваться, сам он себя до оргазма не доведёт, не умеет. Может так Форс внутри Чонгука пытается подчинить самого Тэхёна, ведь Энвер то уже стелится, словно половица перед когтистыми лапами волка, а вот его человек пока держится.       Чонгук разгоняется так, что начинает скрипеть лавка, кожа бёдер шлёпается об мокрые ягодицы, ноги дрожат, а внутри всё трепещет, трепещет, трепе… Тэхён падает на жёсткие доски, зажмуривается, трясётся, тихо подвывает, не чувствуя ничего кроме эйфории и как его ослабевшее тело продолжают в бешеном темпе насаживать на огромный член…       …Открывает глаза он от того, что чует запах морковного кофе, вокруг мягко, тепло и уютно, за окном же продолжается осенний промозглый дождь, ветер долбится в стёкла. Чувствует, что на его ногах заботливо надетые моховые носочки, он в большой майке Чонгука, под одеялом, в их спальне, их доме. А сев, понимает, что зад немного побаливает, как снаружи, так и внутри. Масло из ромашки и корня солодки всегда на всякий случай с того дня, как он переехал в дом к кровавому вожаку, стоит на полочке в ванной, в тёмном непрозрачном кувшинчике. И оно практически мгновенно помогает, стоит лишь осторожно дотронуться холодными пальцами до дырочки.       Чонгук уже ушёл по вожацким делам, да и Тэхёну некогда задерживаться, он сегодня собирает с омегами стаи грибы, идёт к шаману на урок магии, на рыбалку бы ещё успеть, пока река не начала покрываться корочкой льда у берегов и это всё с зудящим задом. И пока пьёт сваренный для него кофе, ест вяленое мясо, кормя больше не себя, а голодного зверя внутри, замечает, как вдалеке к Чонгуку, что обсуждал что-то с Хосоком, подбегают двое омег, один из которых Мингю, по голодному взгляду с поволокой явно не совсем довольный своим пьянчугой мужем, но вроде тот добрый волчара и щедрый, охотник. А второй — Якён, пока ещё свободный, и до сих пор по уши влюблённый в Чонгука. Только было тянутся к его талии и плечам, как хватаясь за носопырки отшатываются, пытаются понюхать и снова в стороны, будто вожак обсидианом обвешан. Тэхён ухмыляясь, хитро по-лисьи, наблюдает, как две сучки упирая руки в бока тычут в сторону дома, охают, ахают, пытаются похлопать альфу по плечу, но в итоге просто уходят, тряся пока ещё пустыми корзинами. Может надеялись, что метка на альфе так долго не держится, хотя сам Тэхён не знает, с какой периодичностью её нужно обновлять, да и нужно ли вообще. Ведь запах Чонгука, его феромон — навсегда изменились. Но принял тот это относительно спокойно, хоть и зыркал пару недель злобно, и иногда удавалось замечать, как даже сам Форс за ним наблюдает из-за дома, скаля клыки.       Тэхён же в восторге от поставленной ранее метки. Все омеги от Чонгука шарахаются за километр, даже папаня держится отстранённо, да и вообще в дом к ним действительно после скандала не заходит вообще. Омеги не могут выносить сладкий запах кувшинок, да и сам шрамик на шее очень показателен. Мнение всех об этом его мало интересует, но Чимин и правда был в восторге, а вот Юнги как-то не очень. Но тут скорее всего то, что со своим альфой он общий язык, кажется, так и не нашёл за всё это время. Тэхён думал, что именно он будет тем, кому сложно уживаться со своим, но нет, оказалось, есть у кого-то и более сложные ситуации. Возможно, тут дело в самом Юнги и его свободолюбивом нраве, он привык быть сам за себя, он полноправный воин-омега, а это не мало значит. Даже сам вожак его признал и уважает, может в каком-то смысле и любит, как брата или близкого члена стаи, ведь терпит все выходки.       Вечер наступает теперь рано, в пять часов солнце уже клонится к закату, но применив чуток магии и попросив Берегини об удачной добыче грибов после хорошего дождичка, набирает корзину с горкой ещё ранним утром, когда в непроглядном тумане с мелкой изморосью, выходит на грибную поляну. Его хороший животный нюх сообщает, что они все не червивые, прятались в высокой, но полёгшей траве: рыжие, будто опавшие листья подосиновики, коричневые сочные подберёзовики, аппетитные маслята и даже благородные белые. На толстых ножках, с большими шляпками, кое на каких приклеенными листками. На реке тоже удача — богиня Белисама услышала его молитвы и привела по течению много блестящих чешуей рыб. Урок с шаманом выматывает своей монотонностью, оттачиванием сил, чтобы иллюзии не рассыпались даже в самые неожиданные моменты и как его продолжение, зависящее не от концентрации, а от опыта, словно он уже умея это родился, продолжали туманить разум и тогда, когда он отвлечен на более важное и о них не думает. Потому, выбрав самое любимое из своих чудищ, висящее в воздухе с белым вытянутыми черепом, он пытается сделать его неким подобием самостоятельного объекта, пока шаман кидает в него шишками, сбивает с ног ветром, пытается напугать и своими иллюзиями, созданными правда по средствам дымящихся лепестков мака и шалфея, а так же трав дурмана. Энвер внутри визжит, трёт нос лапой, вертится, не давая Тэхёну пасть в эту эйфорию, а продолжать колдовать. Ели вокруг небольшой полянки, где они занимаются рядом с домиком, начинают кружить всё быстрее, ветер и противная мелкая изморось бесить, а чудище всё больше таять в воздухе, поддерживать его и правда не так просто. Потому, когда этот ужас заканчивается, голова раскалывается, кружится, его тошнит, но хорошо, что у учителя всегда есть целебный чай с имбирём, мятой, розмарином и конечно боярышником, чтобы внутренние, духовные силы восстановить. Ведь у него ещё имеются дела. Он ведь — омега…       Но не успевает отойти от домика, как видит несущегося Иана, старшего сына Джина и Чимина. Альфочка спотыкается, тяжело дышит, но завидев Тэхёна издалека прибавляет в скорости.       — Папа рожает, — и как только подбегает, тут же виснет на распахнутой куртке омеги и смотрит с мольбой, — он просил тебя и шамана прийти, а то «всех нахрен загрызёт за их советы», — лихорадочно глотая слюну хрипит Иан.       — Ну что ж, значит пора появиться на свет ещё одному потомку Сокджина! Помоги-ка мне, дитя, — шаман тут как тут за плечом появляется и машет, зовя маленького альфу за собой, вручая в руки корзину и начиная складывать в неё все необходимое для обрядов. А Тэхёна отправляя первым, омега не помнит когда бегал столь же быстро. Наверное, даже от Чонгука так не удирал. У дома уже собрались альфы и омеги стаи, для всех роды волчонка это такое развлечение. Расселись на лавочках под окнами и в саду, орехи грызут, сплетничают. У бани, где и будет рожать Чимин, никого нет, никто не мешает и не толпится. И вся эта толпа тут же поворачивает на него головы, словно полевые мышки, учуявшие хищника, замолкают.       Он забегает внутрь, перепрыгивая через одну ступеньку, в сыроватый полумрак. Чимин лежит на притащенной кушетке, рядом с ним суетится повитуха, кланяется Тэхёну, как омеге вожака, и впихивает в руки пару тазиков, чтоб горячей воды набрал.       — Тэ, не переживай так, я рад, что могу стать твоим первым роженником, — Чимин, впрочем, выглядит воодушевлённым, весёлым, перекидывается шуточками с повитухой, но иногда морщится, содрогается, когда волна сваток прокатывается по его телу. Энвер это чует и морально пытается разделить боль с Калле — волком Чимина, — Мне не в первой, это конечно жуть та ещё, но потерпеть можно, — и посмеивается над тем, что у самого Тэхёна руки с тазиками дрожат, когда он боится споткнуться о высокий порог и всё расплескать. Он не представляет, как не упадёт в обморок, потому что уже заглянув своему другу между ног, начинает плохеть.       — Ну как там дела? — интересуется повитуха, раскладывая полотенца, протирая стол, расстилая пеленальную ткань из ситца, куда положат родившегося малыша.       — Волчонка ещё нет, — мямлит Тэхён. Чимин на это хохочет и снова жмурится от схватки, подтягивает подолы рубахи, оголяя округлый живот.       — Детка, как сильно раскрылось отверстие? — но повитуха не злится, с улыбкой уточняет.       — Ну, сантиметров пять, — щурит один глаз Тэхён.       — Отличненько!       — О Лесные Боги, тут кровь! — и отшатывается от уже гогочащего друга, Чимину весело, его ничто не смущает.       — Всё нормально, протри, — ему вручают мокрое тёплое полотенце в руки. Намытые и пропаренные полы и стены ещё пахнут сыростью. Тэхён быстренько просит Бога Семаргла о здоровье для Чимина и его дитя, и в знак очищения энергетики и открытию пути к выздоровлению, водит над ним зажженной свечкой, после вырезает на ней имя Чимина и трясущимися руками завершает ритуал. Бежит открывать окна и двери.       Когда в баню заходит шаман, Тэхён почти на грани обморока. Рвущегося к папе Иана и Суа, сына омегу Чимина, не пускают, и они хнычет на крылечке.       — Как ты, дитя? — интересуется шаман у роженника.       — Я в полном порядке, а вот он нет, — наконец все обращают внимание на бледного Тэхёна, что вжался в угол на скамейке.       — А что такое? Иди сюда скорее, отверстие полностью раскрылось, сейчас мы увидим чудо рождения! — взмахивает руками шаман.       — О Чимин, я боюсь сделать тебе больно, — Тэхён ползёт ближе, почти невесомо дотрагивается пальцами до задранной худой коленки друга.       — Больнее ты не сделаешь, некуда больнее делать, — рычит уже Чимин, — Но это самые весёлые мои роды.       — Ни за что не буду рожать!       Через полчаса Чимин уже крошит руками изголовье и царгу в щепки, рычит, стонет.       — Ах ты ж сука, — вскрикивает время от времени. Его бросает то в жар, то в холод, настоящий озноб и Тэхён осторожно, невесомо посылает ему сначала немного тепла, а потом прохладного ветерка, когда воспоминает, что вообще-то обладает кое-каким даром. Он не совсем понимает, когда Чимин тужится, а когда расслабляется, и не мешает, не лезет лишним между ног.       — Твою мать! — и просто держит руку друга, шепчет успокаивающие заклинания. Время от времени смотря на сосредоточенных шамана и повитуху, велящих Чимину дышать глубже.       И вдруг он видит что-то красное в руках повитухи, оно становится всё больше и больше, приобретает форму маленького человечка. А как только его поднимают повыше, тут же начинает кряхтеть, вздыхает и вскрикивает. Весь в крови и слизи. У Тэхёна кружится голова, он начинает плакать, как и Чимин, который смотрит на своего волчонка такими глазами, таким взглядом, словно ты действительно созерцаешь чудо. Да, именно так смотрят родители на своих детей и он сам этого удостаивался бесчисленное количество раз от папы. Но этот первый взгляд нечто невероятное. Малыш продолжает плакать, когда его обтирают, укладывают Чимину на грудь.       — Он так прекрасен, — шепчет Тэхён завороженно.       — Правда? — так же шепчет в ответ обессиленный Чимин.       — Да, — он гладит мокрые волосы друга, и любуется малышом.       — Папашку позови, измаялся весь там небось, — хохочут шаман с повитухой и Тэхён отмирая бежит к двери.       И правда, на крыльце крутится Сокджин, бледный, нервничающий, у него даже уши волчьи выросли, и глаза огромные, но человеческие, перепуганные. Он был на патруле, видимо, прибежал сразу как узнал. Уже глубокая ночь, но народу всё больше и больше, зажигают факелы, развлекаются играми. Альфа же слова вымолвить не может, но его волк — Рэнд гораздо собраннее.       — Всё хорошо, с Чимином и малышом всё в полном порядке, заходи, — и Джин тут же бежит в дом, падает на колени перед кушеткой, обцеловывает руки Чимина, ластится, что-то шепчет. Омега показывает сына, тот немного успокоился, щурится, урчит что-то. Джин выглядит блаженным, самым добрым на земле оборотнем, улыбается словно ненормальный и продолжает целовать свободную руку своего омеги.       — Маленький альфа появился на свет. Джин, дай мне наконечник своей боевой стрелы, — спокойно, но громко вещает шаман. Сокджин подскакивает, тащит из колчана стрелу и вкладывает в испещрённые белыми тонкими шрамами руки. Шаман перерезает пуповину и поднимает её повыше, — Новый воин родился в семье Ким Сокджина!       Тэхён помогает убрать окровавленные полотенца, выливает воду, надевает Чимину на ноги тёплые носочки, посылает новые согревающие волны. Джин всё это время трещит мордасом от счастья и неотрывно смотрит на своего волчонка и омегу.       — А я думал, что спятил, так это ты делал, — улыбается Тэхёну Чимин, — Спасибо.       — Подумал, так тебе будет легче, иначе зачем я здесь ещё, — он издалека любуется на малыша, не нарушая личного пространства семьи.       — Как ты мог подпустить эту ведьму к своему сыну?! — раздаётся от двери бани, Сабин захлопывает её прямо перед носами своих внуков, которые тоже хотели войти и любопытной гудящей толпы. В помещении уже горит тусклый свет и его разъярённое лицо прекрасно видно.       — Сабин, Тэхён наш друг, он отличный начинающий шаман, и…— Джин поднимается на ноги, срабатывают его инстинкты, он заслоняет собой Чимина и Тэхёна заодно, раскрывая руки, а вот ноги сами встают в боевую стойку. Но его тесть ответить ничего не успевает, с улицы раздаётся:       — О, вожак пришёл, — галдёж на все лады на улице тут же стихает, Сабин ползёт по стеночке в прихожую. Вместе с Чонгуком вбегают волчата Чимина и Джина, скорее к папе, тереться об его руки и смотреть на маленького братика.       — Ещё один мой племянничек родился. Поздравляю вас, — Чонгук целует брата, обнимается с Сокджином, но теперь и Тэхён часть этой семьи и тоже поздравил их одним из первых.       — Спасибо тебе, Тэ, — Чимин приходит в себя достаточно быстро, подтягивается на локтях на подушки, кое-где когтями всё же порванные, и лезет языком Тэхёну в рот. Да, давненько они не лабызались, — Спасибо, что был рядом. Я вспоминаю тот ужас, что происходил в первый раз и если бы ты тогда был со мной, всё было бы иначе. Папа прорвался сюда и отчитывал, если я делал что-то не так. И постоянно повторял, чтобы я не родил омегу, молился богине Лайме…       — Будешь плаценту съедать? — шаман посреди их разговора прямо так голыми руками суёт Чимину какой-то окровавленный кусок плоти в прожилках артерий. Если бы не Чонгук, Тэхён завалился бы на пол прямо так.       — Нет, не буду, — икает Чимин, отворачиваясь. Шаман пожимает плечами и заворачивает это в тряпицу. Известно, что съедание плаценты и полезно и по древним животным инстинктам правильно, и все в курсе, что некоторые, вроде Сабина какого-нибудь, именно так и делают, но Тэхён уже зелёный.       Джин так деликатно, осторожно и любя поднимает мужа на руки, словно это вообще другой человек, кутает того в плед, и несёт в дом, через расступающуюся толпу. Малыша укладывают в деревянную колыбельку с вырезанными рунами трёх защит — ᛒ ᛟ ᛉ и с зеркалющей ᚱ, чтобы на злодея вся его ненависть и перешла. Волчонка, хоть он ещё и совсем маленький оставляют отдыхать одного, таковы обычаи, родился — умей сам о себе заботиться, хоть они и не совсем волки, нянчиться, как в фильмах двуногих, с ним никто не будет. И пока Джин заботливо укрывает мужа одеялом, подкладывает подушечки, пришедший Юнги помогает расставлять небольшой перекус, Сабин потихоньку вообще смылся… словно внук ему и вовсе не был интересен. Зато друзья и Гёнхи приходят, приносят подарки и дары: деревянные амулеты, оружие на будущее, разные блюда, самодельные игрушки и выпивку. Тэхён с Чонгуком тоже заранее приготовили, Чимин, увидев упаковки подгузников, начинает молиться всем богам на мудрость своих друзей. Тут же распаковывает игрушки грелки, новые полотенчики, ночничок, подогреватель-стерилизатор для бутылочек, набор этих самых бутылочек-неваляшек, сидение для ванны, утилизатор для подгузников, непромокаемый наматрасник, мягкие игрушки, погремушки, и даже несколько для развития, хотя ими и старшие сразу заинтересовываются. Роды для него словно сплошное развлечение с перчинкой в виде самого болезненного процесса, чтобы скучно не было, потому что:       — Я тоже перекушу, — Чимин просит всего и побольше, с удовольствием впиваясь в сочную ногу птицы, словно не он родил настоящего нового оборотня пару часов назад!       — Не слушай нашего папу, — попивая чай, когда все уже расходятся начинает Чимин, — Я всё думал, почему же он невзлюбил тебя. А недавно узнал от дедушки, что оказывается наш отец похаживал налево, и угадай к кому? К одной лисичке, когда стая жила недалеко. Кстати, как они там? — Джин и Чонгук округлив глаза оборачиваются, их заставили мыть посуду, а у самого Тэхёна челюсть отпадает.       — Не знаю, отец редко отпускал нас навещать родственников. В последний раз когда я там был, оставалось всего три семьи, но папа сказал, однажды он пришёл, а норы пусты, причём давно. Наверное, они ушли, или их загрызли, — он вздыхает, смотря на холодную предзимнюю ночь за окном и ярко светящую Луну.       — Ох, вот как, — грустнеет Чимин, словно и правда расстроен, что страдания его папы окончены, — Ты ещё не беременен? — и заставляет этим подскочить Тэхёна в кресле:       — Нет! Не думаю, что я готов, — Чонгук приходит на подмогу и грозно смотрит на брата, тот лишь пожав плечами продолжает уплетать вишнёвый пирог.       По прошествии пары дней Тэхён окончательно расстраивается, что ничем толком не смог помочь, только почти падал в обморок, что-то бессвязно лепетал и не соображая выполнял поручения. И решает дома поизучать практики врачевания, его ведь к этому готовят в будущем, а не только варке зелий. Но он делает это втихаря для себя, получается не с первого раза, а иногда и вообще не получается, потому и считает, что пока ещё ничего не умеет, обучение ведь не только началось, но он ещё, кажется не сдвинулся с места нулевого успеха даже в том, чем давно занимается с шаманом, что уж говорить о тех знаниях которые пытается получить сам из книг, кривых рукописей с ошибками и собственных чувств и мер. А ещё более обидно, почти до соплей, что у него подобная реакция вообще была! Ведь он такой же зверь, как и все остальные, пусть иного вида. Если бы Сабин был на тот момент в бане, или шаман к нему плохо относился, Джин не стал считать частью патруля, собратом, Чимин другом, Чонгук любимым омегой, то все в деревне давно засмеяли бы за то, что такая неженка. Он старается не думать о подобном, но многие оборотни вообще-то едят плаценту, нет в этом ничего ужасного и неправильного, как бы он не отрицал, Чонгук прав — они звери. Конечно, от этого ритуала можно просто отказаться, но быть на грани обморока… И вот такой чувствительный и слабый он, которым по сути всегда и являлся, хочет стать воином? Курам насмех! Он даже самое просто испытание не пройдёт. Позорище стаи, самый немощный, и беспомощный, даже то, что все омеги выдерживают, он не может и не сможет, когда наступит время. Так о каком признании и уважении может идти речь?       Но как бы то ни было, к нему в первый раз приходят за помощью…       Он вернулся с тренировки с шаманом и Чонгуком, только очистил рыбу, суп сварил для себя и Чимина, которому никто из родни не помогает, а самому ещё тяжело, и решил передохнуть, посушить облепиху для чая дома, как замечает их издалека в окне: Юнги с арбалетом наперевес, что ведёт хиленького омегу под локоть, да нет, почти тащит по земле. Тот цепляется за разорванные клочки своей одежды и понурив взгляд что-то шепчет, он бледный, с синяком под глазом, который пытается закрыть длинными волосами. И ведьменская натура подсказывает, что это к нему. Встречает их на пороге и дёргает носом от запаха крови.       — Донхи нужна твоя помощь. Как врачевателя и как омеги вожака, — Юнги приглашение не нужно, он тащит Донхи в дом, укладывая того на диван.       — Юнги, не надо, всё в порядке…— еле шепчет этот омега, прикрывая ноги клочками одежды из овчины.       — Чонгук помогать отказался. Он не лезет в чужую семью, но это выходит за границы дозволенного! — но Юнги того не слушает, скидывает свои вещи на пол.       О новых обязанностях Тэхён с другом старался совсем не говорить, вдруг тому неприятно, что его берут на патрули, обучают как нового воина, и со стороны, скорее всего это выглядит — запросто так, потому что вожак его альфа, а самому Юнги путь в этот беспощадный мир альф приходится выгрызать. В основном они обсуждают рождение маленького альфочки Чимином. Сокджин нажрался в эту честь так, что Чонгук лично сделал другу выговор, правда, когда сам протрезвел.       — Как только я узнал, что Чонгук обучает тебя самообороне, понял, что теперь у нас появится защитник, я для них не авторитет. Себя, конечно, и сам могу защитить от всего, но не остальных, а они по сути беспомощны. Кому-то везёт с альфами, а кто-то как Донхи. Осмотри его, пожалуйста, — строго смотря на Донхи продолжает Юнги, и Тэхён кивает, быстро моет руки.       — У тебя же кровотечение! — и ахает, когда острожно приподнимает подол одежды Донхи и невесомо дотрагиваясь пальцами до холодной кожи, просит чуть раздвинуть ноги, — что случилось? — и тут же кидается варить кору калины, одним импульсом заставляя воду закипеть быстрее. Лучше средства от кровотечения так или иначе половых органов пока они с шаманом не нашли.       — Я потерял дитя…— шепчет Донхи, когда ему ко рту подносят горький красный напиток, — Юнсо разозлился на меня и… вот, — омега отворачивает голову, но не плачет, жмурится от горького напитка, а пока не лезущий с советами Юнги поит его, Тэхён протирает от крови бёдра омеги, читает наговор для заживления ран, закрыв глаза излечивая его своими силами, водит ножом по часовой стрелке над телом. Жуткий синяк мажет настойкой из горной арники, она у него теперь всегда в запасе, на тренировках его бедное тело пусть и учебный, не острый, меч Чонгука не щадит. А после, когда Донхи перестаёт трястись от боли, даёт снотворное снадобье, и накрыв пледом зашторивает окна, тому нужно отдохнуть. Самому Тэхёну тоже не мешало бы восстановить силы, попив из своего сосуда энергии, но Чонгук после их тренировки вблизи деревни не появлялся, а времени нет. Ведь они с Юнги переглянувшись, ничего не говоря, собираются отстаивать права, отстаивать право на жизнь, и честь не только Донхи. В Тэхёне в первый раз просыпается подобная безграничная, бурлящая чёрными пузырями злость. Он распахивает створки шкафа в кладовке, где у Чонгука хранится оружие, хватает карабин, собирает свои травы по горсткам, чтобы эффект был мгновенный, делает поперёк ладони надрез, принося жертву заранее и прося ещё сил, прячет ножи по карманам, затаивает руки мейлихаими. Они выходят, оставляя дом в тишине и темноте от затянутого тучами неба.