ТОСКА БЕЗ КОНЦА

1.             Черно-серый пустой город.       Черно-серая ночь.       Черно-серый дождь.       Красные-красные-красные струйки сбегают по рукам, по животу, по ногам. Тянутся ниточками вен по черно-серому асфальту, отливающему в свете белесой луны гладью льда.       У асфальта есть теперь вены, он оживает. И он уже черно-серо-красный. Он - нарядный и красивый. По нему бегут красные струйки, и он торопливо насыщается - как бесстрастный каменный бог, равнодушно смешивающий в одном жадном глотке потоки черно-серого дождя и красные, нарядные струйки жизни, беспомощно расползающиеся по ледяной поверхности. Чужой жизни.       Будь проклят этот дождливый город, будь проклята Тосима! Будь проклята твоя бесконечная, чудовищная, бесчеловечная Игра! Ты еще не насытилась?! Ты еще голодна?! Тебе мало вмиг ставшего живым и нарядным черно-серо-красного асфальта?!       Будь благословенна, Тосима!       Потому что только тут, в Тосиме, он разрешил. Он позволил.       Он не прогнал…       Юзуру! Ты жив?!       - Юзуру-у... - получается только так, на выдохе, слабо-слабо. С пульсирующим выдохом на первый гласный. "Ю-Ю-Ю-зуру ". Растеряно и потрясенно. Беспомощно и радостно - ведь уже не будут ругать. За такое - не ругают.       Не ругают, когда много крови.       Много-много-много крови.       И Юзуру тоже не будет ругать.       И можно сказать. Еще можно успеть сказать самое главное.       Если он захочет выслушать, если он позволит сказать.       - Ю-Ю-Ю-зуру…       Когда он увидел, как эта красноглазая тварь замахнулась мечом на Юзуру- на ЮЗУРУ - он просто бросился вперед.       С криком, с ревом ярости и ненависти. Эта тварь замахнулась мечом на Юзуру.       На ЕГО Юзуру.       Там, в прошлой жизни, где не было Тосимы и Игры, где не было красноглазой твари и черно-серого дождя, он был счастлив просто подавать Юзуру сигареты. Приносить ему свежие булочки или что-нибудь пожрать. Юзуру никогда не заботился о еде, он мог сутками не есть, такой глупый! Ему же нужны силы для уличных боев! Он должен в них побеждать. И кто-то должен был следить, чтобы Юзуру ел. Он был счастлив напрашиваться в гости, приносить еду и сидеть на кровати Юзуру, болтая ногами и рассказывая очередные уличные сплетни. Он был таким счастливым в эти минуты, на кровати Юзуру.       И Юзуру никогда не отталкивал его, не прогонял. Он находил время, позволял сидеть на своей кровати, брал предложенные ему сигареты, жевал булочки. Даже, когда он был очень занят - он не отталкивал и не прогонял. Даже когда он появился после того, как сутки пропадал неизвестно где, и его привели два отвратных мужика в черных костюмах, а Юзуру шел между ними, как... Как пленник, как заключенный. Даже тогда Юзуру, увидев его, увидев пакет с булочками в его трясущихся руках, с которым он ждал эти сутки, увидев, как он волнуется и нервничает, потребовал у этих отвратных мужиков десять минут. Десять минут без свидетелей - чтобы поговорить с ним. Чтобы объяснить и успокоить. А они еще не хотели давать эти десять минут, суки. И тогда Юзуру сказал им, как он умел, презрительно и равнодушно, что без этих десяти минут - ничего не будет. Вот, того, что им нужно, и ради чего они приехали с ним собрать его вещи Игры, борьбы, смерти - вот ничего этого не будет.       Десять минут - без свидетелей.       И они поняли, что Юзуру - не шутит. И что эти десять минут для Юзуру - может быть, важнее всего, что им надо, потому что Юзуру уперся по-взрослому. И дали, суки, эти десять минут. Хотя фыркали и строили рожи. Юзуру один лишь раз покосился на них - и они заткнулись, и не мешали, потому что боялись Юзуру, это было видно.       А Юзуру завел его в свою квартиру - и даже взял булочки, с которыми он в панике просидел под дверью всю ночь. Юзуру жевал черствые булочки, натягивал на плечи свою кожаную куртку с лохматым меховым воротником, и его черные глаза резали окружающее пространство, как два стальных черных лезвия, но когда Юзуру смотрел на него...       Когда Юзуру смотрел на него, черные лезвия вдруг исчезали, и он начинал верить, что все хорошо, что Юзуру вернулся, а за дверью нет никого, никаких мужиков в черных костюмах. Жалко, что булочки зачерствели, но ведь можно купить свежие. Юзуру ладонью провел по его голове, взлохматил волосы - и рассказал про город Тосиму, куда вынужден отправиться, чтобы участвовать в Игре. Эти сволочи его заставили, нашли способ. В Игре надо убивать – иначе убьют тебя. Победитель только один, и оружие только одно – меч.       И Юзуру прямо сейчас отправляется в Тосиму, на Игру.       Он тогда вцепился в меховой воротник чужой куртки, его колотило и накрывало, и он орал, что никуда Юзуру не отпустит. А потому что не отпустит! И они все могут сами сдохнуть в своей Тосиме, а он Юзуру не отпустит! Он орал и захлебывался своим криком, а Юзуру...       Юзуру вдруг сделал то, чего никогда не делал. Но так спокойно и уверенно, словно давно уже хотел это сделать. Мечтал это сделать... Юзуру крепко обхватил его за плечи, прижал к себе, чуть приподнял ему голову за подбородок - и поцеловал. Сильно и ласково - так, что у него подкосились колени. И тут истекли десять минут... Юзуру посадил его - изумленного, потрясенного, заткнувшегося - на кровать и велел быть аккуратным, ни во что не встревать тут без него. Беречь себя. Ждать.       И - ушел.       Нет, не так.       Юзуру все же оттолкнул его один раз.       Один единственный раз.       Когда они нос к носу столкнулись ночью в Тосиме, куда он пошел за Юзуру, без которого не было смысла жить.       И уже не было смысла беречь себя.       Тогда уже Юзуру орал так, что тряслись стены старого, разрушенного дома, в котором они вылетели друг на друга из-за полуразвалившихся стен и в горячке и темноте чуть не нашинковали друг друга мечами - как редьку «дайкон».       Ох, как же Юзуру орал!       Тряс его за плечи, приложил затылком о треснувшие доски – чуть не убил.       Но - не прогнал, позволил остаться рядом с собой.       А потом, позже - принял его.       Да, принял. Потому что тоже ждал этого. Даже здесь, в Тосиме - ждал. И, значит, он не зря пришел сюда!       Как трудно любить, стоя по колено в крови. Как просто любить, когда понимаешь, что это может быть самый последний раз. Потому что – Тосима. Потому что – Игра.       Юзуру одной рукой сдирал с него грязные, потертые, в засохшей, почерневшей крови, тряпки – а в другой намертво сжимал меч. В любое мгновение, с любой стороны мог выскочить соперник, мечтавший лишь об одном – убить их обоих, забрать их жетоны участников Игры и повысить свой победный рейтинг.       Он научился раздеваться в несколько секунд – одной рукой. Потому что в другой тоже судорожно стискивал рукоять меча. Кто-то должен защищать спину Юзуру в те редкие минуты, когда ему абсолютно наплевать, что происходит сзади.       Жадные, жаркие поцелуи, укусы в шею, торопливые объятия – пока затишье, пока удалось укрыться в очередном пустующем полуразрушенном здании, и до момента, когда их обнаружат. Липкая от пота, грязная прохладная кожа, которую так хочется ощупать всю, сразу двумя руками – но это непозволительная роскошь, нужно держать меч и быть наготове. Тело, которое хочешь так, что готов рассыпаться на атомы, лишь бы слиться с ним стать им, стать одним целым. И уже наплевать на себя – себя нет. И боли нет. Боль бывает от удара мечом.       От любви боли не бывает.       Даже от такой, по колено в крови.       А эта красноглазая тварь посмела замахнуться на его Юзуру мечом.       Больно…       Юзуру, больно! Почему у тебя такое лицо? Почему ты так кричишь?       Чьей кровью ты забрызган, и она стекает по твоему лицу? Ты ранен, Юзуру? Спасайся, глупый!       - Шома! - Откуда-то из груди Юзуру, из сердца Юзуру - воем, сотрясающим стеклянно-бетонные стены окружающих омертвевших в тишине и пустоте зданий. - ШОМА!       - Юзуру... Беги.       - Дурак! Я не брошу тебя!       - Забей... Беги.       - Шома! Держись, Шома!       - Ю-Ю-Ю-зуру...       - Скоро мы выберемся из Тосимы. Я спасу тебя! – Остановить ладонями кровь, бьющую из раны, нельзя, но он делает это снова и снова. Снова и снова. У него ничего не получается, а он пытается – снова и снова. - Нет! Потерпи еще, Шома! Держись! Кадзуки с Кейджи ждут нас!       - Я хотел тебе сказать кое-что...       - Заткнись! Молчи!       - Я хотел пригодиться тебе. Хотел сделать хоть что-нибудь для тебя.       - Знаю! Знаю, но только замолчи!       - Но ты лишь страдаешь из-за меня. Прости. Я столько всего натворил. Стольких лишил жизни... - и слабая дрожащая узкая ладонь пытается ухватиться за плечо потертой кожаной куртки.       - Прошу тебя, не говори больше!       - Я рад. - Ладонь на щеке, последним слабым ласкающим касанием. - Хорошо, что ты цел. Я всегда хотел быть с тобой...       - Нет! Не надо! Шома!       - ...       - ШОМА!!!       Тоска...       Тоска...       Тоска без конца.       Юзуру выведет из Игры, из Тосимы всех, кого успеет спасти - раненого малыша Томоно, измученного произошедшим Танаку.       Они смогут сбежать, устроятся в небольшом городке, жизнь войдет в свою колею, страшный сон закончится. Томоно положат в больницу, рана на ноге окажется тяжелой. И Юзуру будет приходить к нему, навещать - отворачиваясь, делая вид, что не видит робко-вопросительного взгляда больших круглых мальчишеских глаз.       Он разучится понимать взгляды.       А потом, однажды вернувшись из больницы, он войдет в свою квартиру, решительно натянет на плечи кожаную куртку с меховым воротником, возьмет свой меч, сожмет в кулаке чужую цепочку с жетоном участника Игры, с которым не расставался с той самой ночи, распахнет дверь.       И - пойдет обратно, в Тосиму.       Потому что нигде, кроме Тосимы, ему отныне нет смысла жить.       Потому что только здесь есть черно-серый. Отливающий ледовой гладью асфальт, на котором ночью бросился под меч красноглазой твари и закрыл его собой тот, кто жив в его сердце, кто будет жить в нем всегда. И кого он никогда уже не сможет поцеловать, чтобы заглушить отчаянный крик любви.       Его Шома.       Его тоска - без начала.       Его тоска – без конца.