Пересадка

Ну что, Серёжа, я еду вытаскивать тебя из тюрьмы, куда ты попал, потому что жёг людей. Кровавый маньяк ты, а в толпе скорбящих детей оказался я. Вечно мне выпадает самый маловероятный вариант. Итак, ночью в хостеле были: дети; работница, недалеко от этих детей ушедшая; ботаник, который в Питере с детьми работал; экзальтированная бабка и – профессиональный военный. Внутренний голос спрашивает: «Не ты случайно девочку придушил? Кто ещё мог?». Так хочется боли. Превратиться бы в дешевую игрушку из секс-шопа, в фонарик с нереалистично узкой дыркой – и больше ничего и никогда не чувствовать, кроме хуя, растягивающего и разрывающего меня. Стать комком нервов и простейших реакций на стимулы. Сосать. Принимать. Орать. Заткнуться. Стать вещью в твоих руках, просто частью тела, хуём, парой яиц, слюнявым ртом, упругой жопой, горой мышц, смазанной дыркой. Не собой, который всегда будет тем человеком, который мог убить, не собой, который теперь навеки ненадёжный рассказчик. Одна проблема – игра всегда заканчивается, нельзя раствориться в ней полностью. Прав ты был, Серёжа, как же жаль, что ты ни разу меня не додушил. В Сирии мне всё время снился один и тот же сон. Всё как обычно: пустыня, жара днём и холод ночью, но ты почему-то со мной. Мы в палатке разговариваем или лежим вместе. Я понимаю, что тебя нужно срочно посадить на вертолёт и отправить домой, ужасно боюсь, что с тобой что-то случится или что нас застукают. Командир спрашивает: «Почему он здесь?» или вот-вот придёт и спросит. Мне становится страшно. Всё это неправильно, мы больше не должны быть вместе, тебе надо уйти. Уходи, Серёж, быстрее уходи! Я просыпаюсь от собственного крика в холодном поту. Вадим ещё не спит, он говорит: «Орать прекращай, лучше отсоси». Я дышу по счёту и начинаю отсасывать. Как же хочется ничего не чувствовать. Как хочется чувствовать сразу всё. Руку на шее. Хуй в горле. Пробку в жопе. Знаешь, как там не хватало просто хорошей пробки? Хорошей пробки и получаса одиночества. Приложение вместе вызывает дешёвое такси моментально, а когда мы здесь жили, заказывать машину нужно было по телефону по цене крыла самолёта. Москва всё такая же бескрайняя во все стороны. Ты говорил: «Москва – это возможности! В Москве есть всё». В Москве есть всё, Серёжа, Москва – это возможности, и сейчас меня интересует только одна возможность. Круглолицая девочка в «Точке любви» у метро отговаривает покупать то, что нужно. Почему в Москве всюду дети? Ей восемнадцать есть вообще? «Вашей партнёрше может быть больно сразу такую… Поделюсь опытом, в меня легко входит что-то вот такое, но эту рельефную пробку я могу выдержать минут пять. Как будто сидишь на иголках». Да, я уверен, что это то, что нужно. Да, максимального размера. Партнёрше не будет больно. Мне может быть и будет больно, но я не против. Силиконовую смазку к ней тоже, пожалуйста. Самую маленькую упаковку. Всего хорошего. Иду до хостела с мыслью о том, как сейчас будет хорошо и плохо. Сладкое предчувствие на минуту заливает всё, и я забываю, как ты заживо сжигал людей и как труп Лены сегодня утром упаковывали в пакет. Иду в туалет, по-быстрому растягиваю себя, смазываю пробку, раз-два-три – и эта холодная хуйня во мне. Забыл уже, как хорошо ощущаются все эти неровности. Я заслужил. Разорви меня. Проскреби меня внутри. Как же я скучаю по тебе. Как же я хочу уже просто быть с тобой. Серый-Серый, мразь ты, зачем же ты убил всех этих людей? Совсем скучно было? Гаечка стучится ко мне и предлагает посмотреть со всеми «Ночной дозор». Ну, можно и так поиграть. Мы ходили с тобой на премьеру, был полный зал. Сколько лет прошло? Сто? Антон Городецкий весело соглашается взять грех на себя. Тигрёнок бросает сковородку между старых морщинистых рук колдуньи, в этот момент ты берёшь меня за руку. Этого никто не может увидеть, даже я не рассмотрел бы в темноте кинозала наших рук, но вокруг куча людей, и меня заливает стыдом и отвращением. Несколько вещей становятся абсолютно очевидными, как бывает во время адреналиновых приходов, когда ты уронил утюг, но не обжёгся, или чуть не подорвался на мине, но обошлось. Я пытался сопротивляться, но пора признать, что я педик. Это мерзость. У меня никогда не будет нормальной жизни, чёрт, да нормальной у меня никогда и не было, но теперь можно не рассчитывать даже на ненормальную. Любая жизнь заканчивается здесь и сейчас. Теперь всё, что у меня есть – это Разумовский. Наружняя часть пробки немного натирает задницу. Не знаю, чего хочется больше, пойти обновить смазку или ещё это потерпеть. Мальчик в огромном сером худи говорит: «А я, между прочим, ходил на премьеру этого фильма со своим первым парнем». Так выясняется, что мальчик Денечка – никакой не мальчик, а мой ровесник. – Денис, знаете, я тоже ходил на эту премьеру подростком. В один момент начинает смертельно хотеться есть. – Аня, Гая, умоляю, скажите, что у вас есть что-то съедобное. Печенье, вафли, что угодно. Нихуя у них нет, кроме круглосуточного магазина в шести минутах ходьбы. «Можно с вами?» - спрашивает Денис. «Можно, если вы соберётесь за пять секунд» – «Уже собрался за три! И давай на ты!». Я смотрю в его прозрачные серые глаза и понимаю, что хочу всё-таки вынуть пробку. Прошу подождать меня, а он спокойно ждёт, хотя мог бы и пошутить про пять секунд. – Значит ты смотрел «Ночной дозор» в кино? – Ой, блять. Ты бы знал. Я этот день никогда не забуду. Жарко было, пиздец. Мы с другом съели по четыре – четыре, Денис! – вафельных стаканчика. Я водой волосы поливал, чтобы охладиться. Стоим мы в очереди за билетами, и блондинка на во-от таких шпильках перед нами хуяк – и в обморок упала. Чудом не окочурилась. Я так испугался, тогда как раз понял, что надо первую помощь учить! Денис улыбается. – Блять! Смотри, Шаверма! 24/7! Пошли купим, а то я сейчас тебя сожру! – О-о-о-о. Да. Сладкая моя шавермочка, иди к папочке. – Ты что тоже питерский? Когда мы одновременно тянемся к окошку, чтобы заплатить, выясняется, что Денис приятно пахнет чем-то свежим. Никто не хочет спать. Кажется, что если ещё немного пообсуждать вампиров и Хабенского, то это отменит сегодняшний день. Как будто мы временно заколдованы, но стоит заснуть, как всё вернётся к обычному порядку вещей, где милая девочка может лежать мёртвой на холодной плитке общего душа. Ближе к утру всё-таки расходимся, свет гаснет в большом номере, потом в каморке. Остаёмся вдвоём с Гаечкой, она моет посуду, я вытираю. – Олег, можно я расскажу тебе секрет? – Это уже не секрет. Все видели, как вы шли с Аней за руку. – Я помогала мигрантам с регистрацией в Москве. На самом деле они здесь не жили, но формально я продавала регистрации здесь, в хостеле. Теперь это, наверное, вскроется, и меня могут посадить. Я помогала людям, Олег. И это преступление. – С чего это должно вскрыться? – Следователь документы забрал. – Он убийство расследует. Ему похеру на такие мелочи. Иди к своей девушке, она уже спит. – Она не моя девушка. – Понимаю. Всё равно иди. В какой-то момент нам всем придётся заснуть. Хватит сопротивляться неизбежному.