Пересадка

После кино я заснула под утро, а проснулась в 10 от звонка мамы. Ева, я приеду, как только смогу. Мама, не нужно приезжать. Ева, тебе нужна поддержка. Ева, дай, пожалуйста, трубку Денису. Денис, позаботьтесь пожалуйста, о Еве. Ева, я тебя очень люблю. Ева-Ева-Ева. Иногда так противно слышать своё имя. В общей кухне седая тётка из нашего номера читает что-то на планшете. Олег опять пришёл ставить чайник, Аня ходит в свою коморку и обратно за печеньем раз в пять минут. Андрей куда-то съебался. Куда мы там собирались идти? В Гараж? Может, сходим втроём? Или впятером, мы же вчера с Аней и Гаянэ познакомились. Кино смотрели. Пиздец. Если бы Лену не убили, это место выглядело бы точно так же, как сейчас. Вчера нас было четверо, сегодня нас трое. В остальном ничего не поменялось. Денис копается в комнате. Кричу с кухни: «Тамокукашӣ дар берун!». Орёт: «Дақиқа». Все оглядываются на меня, смотрят с недоумением, особенно мужик. Эх, Андрей куда-то свалил с утра пораньше, а был бы здесь, сказал бы: «Не обращайте внимание, они просто вместе таджикский язык учат». Или Андрей тоже умер, и ничего больше не скажет? Не удивлюсь. Ладно тётенька, ну ты-то, Олег, мог бы знать, что люди могут говорить не только по-русски. На плохом таджикском, например, могут говорить. На фарси. На арабском, допустим. Или в Дамаске остались только русскоязычные солдаты? Не горячая точка, блядь, а гражданская война. Называть вещи своими именами. Вот ещё военные, блядь, меня не учили, что как называть. Ну давайте теперь будем все вещи называть своими именами: Лена умерла, её больше нет, есть только тело Лены. Тело похоронят и закопают. Пока что мы не можем даже похоронить и закопать Лену, потому что идут следственные действия. Сюда могут приехать мама, папа, весь класс, весь Питер, но никто не сможет вернуть мне Лену. Денис курит быстро на ходу. – Куда ты несёшься? – Нахуй. – Да, я бы тоже сходила. Ему тоже это, конечно, тяжело, повёз, блять, младших друзей в Москву по музеям походить. Всем тяжело. Мне не тяжело. Может быть, я психопатка? Говорит: «Ева, я сейчас вопрос задам, возможно, странный. Ты прости меня и всё такое. Как ты думаешь, Андрей мог это сделать?». Ёбаный в рот, да какого же хера происходит. Может быть, это какая-то ошибка? Она поскользнулась в душе и сама упала, разбив голову? Лена могла, она же нихуя не видела. Почему я заснула так рано? Слышала ли я что-то? Какое-то шуршание слышала. Может, это кто-то в комнате был, а может мне приснилось. Андрей мог выйти из комнаты, тётка могла, парень с кровати у окна мог, даже ты мог, дорогой Денис. Какого же хера, почему? Может, Олег – маньяк? Бывший военный, Ленка сказала ему что-то антимилитаристское, назвала вещи не своими блять именами, он на неё и кинулся. Теперь вот смотрит на нас снисходительно. Ну да, мы людей не убивали, куда нам. А мог ли Андрей это сделать? Убить Лену, например, за то, что любила меня, а не его. – Думаю это не Андрей. – Мне тоже кажется, что не мог. Но кто-то же её убил? – Знаешь что, Денис? Кто-то, глядя со стороны, мог бы сказать, что из всех нас убить человека мог ты. Это же не значит, что ты её убил? – Ев, тот мужик был обдолбаный до невменоза и сам мне под машину кинулся. – Да, ты рассказывал. Но кто-то мог бы посмотреть снаружи на ситуацию и предположить… Я что говорю неправду? – Ты права на сто процентов. У Дениса начинают трястись руки. Глаза переполняются слезами. Какой же пиздец, зачем я вообще открыла свой поганый рот? Обнимаю его, глажу по голове, говорю: «Денечка, милый, прости меня пожалуйся, ты не виноват, ты ни в чём не виноват, ты хороший, я тебя люблю, все тебя любят, ты ничего не мог сделать, ты не виноват...». Выпутывается из объятий, затягивается густо, смотрит на меня, заплаканный. – Она тебя очень любила, а ты с ней вела себя как полная сука. Ну да, ну да. Не поспоришь. Ленка всегда – лапуля в шапке с медвежьими ушками, а я – полная сука. После того, как она нас моему папе спалила (хотя я, ей богу, была не готова), Денис говорил: «Всё к лучшему, Ева, правда всегда лучше вранья. Папе было похуй, папа психиатр, он напряжётся, только если у меня будет воображаемая девушка в виде голосов в голове. Но сам факт. Когда она каждый день всё лето за ручку водила гулять Андрея (про которого все знают, что он в неё влюблён!), когда с пьянок его забирала, Лена была молодец, Лена была заботливая подруга. А когда у нас с ним всё-таки появились свои темы для разговоров, она выдала: «Я ревную тебя к Андрею». Она. Ревнует меня. К Андрею. К Андрею, который ей бухой звонил по ночам и говорил: «Лена-Лена-Лена». Когда она в Москву документы подала, это называлось «Ева не хочет переезжать со мной». Я успокаивала её, я говорила, что у нас всё получится и здесь, у меня тут вся жизнь, мне родители квартиру купили. Я не хочу в Москву, Ленка, пожалуйста, я НЕНАВИЖУ Москву. Нет, блять, мы должны быть вместе, это судьба, это любовь. Я умоляла её уехать, раз она так хочет, мы можем любить друг друга на расстоянии. Нет, осталась, поступила в Герцена – нормальный универ вообще, ей даже понравились некоторые предметы, но нет, все полгода обсуждали, как Лена не отнесла оригиналы в РУДН, потому что Евка, как полная сука, не захотела на семьсот километров отъехать от родительской опеки. И когда всё это произошло с Фаридом, да, я повела себя как полная блядь, все это понимают, я это понимаю. Но я не хотела изменять Ленке, мне просто нужно было побыть с кем-то, кто не любит меня так сильно, как она. Она меня очень любила, я вела себя с ней, как полная сука, но блядь, как же тяжело было быть её девушкой, просто невыносимо. Она меня любила больше жизни, а я больше любила жизнь. И вот её больше просто нет. Ненавижу этот город.