Алый в черно-белом мире.

Обычно Уэнсдей любит ночь. Весь мир замирает в черно-синем фильтре, нарушаемым лишь звездным сиянием и мерзким электрическим светом, портящим саму идею темноты. Однако в комнате, погруженной в полный мрак, девушка чувствует себя вполне комфортно, но не в последнюю неделю. В отсутствии каких-либо происшествий, Уэнсдей теперь засыпает в одно и тоже время. Нарушать комендантский час незачем. Можно было бы выйти на прогулку среди могил с лопатой на перевес, но тревожить мертвецов без веской причины казалось не совсем правильным. А причины не было, как не было больше и весточек от таинственного преследователя. Девушка ощущает некоторую недосказанность и, кажется, привычную скуку, утешением служит лишь работа над романом и, пожалуй, общение с Энид, Юджином и Ксавьером. И всё же, девушке снова хочется окунуться в пучину безумных событий, как в прошлом семестре. Однако ничего не предвидится, девушка возвращается в комнату и собирается спать. Ей не мешают ни мысли, ни болтовня Энид и Вещи, которые обсуждают новые советы по уходу за кожей, что ей действительно мешает, так это назойливо повторяющий сон. Вместо привычных черно-белых снов, её сны стали, подобно видениям, окрашиваться алым. Кроваво-красным цветом её собственной крови. И если бы не банальщина зацикленного сюжета, она бы даже наслаждалась этим зрелищем. Но увы, во сне она умирала тривиально, глупо, словно третьестепенная героиня ужастика, чья смерть должна была убедить зрителей в своей жанровой принадлежности. Уэнсдей недовольно фыркает, уже «предвкушая» безвкусный сюжет, который преподнесёт её подсознание, складывает руки на груди и закрывает глаза. Восхитительное ничего, пустота, скоро приобретает знакомые черты башни Офелия-холл. А точнее балкона, на изображение которого словно наложили черно-белый фильтр. Уэнсдей склоняет голову и издает гортанное «каарр», черные глаза бусинки следят за собой со стороны. Её тело усаживается на стул, устанавливает виолончель поудобнее, берёт смычок и начинает играть. Мелодия, кажется, знакомой, но название от неё ускользает. Начинается дождь, капли заливают всё вокруг, но не трогают её тело, словно мелодия защищает её от дождя, слышаться раскаты грома, молния прорезает небо, но её тело непоколебимо продолжает играть, не обращая внимание на происходящее, а тем временем звучание дождя синхронизируется с мелодией, которую выводят её руки, и выходит поистине блестящий дуэт. Уэнсдей ловит себя на мысли, что ей жаль, что эту часть нельзя перенести в реальность. Небо снова озаряется молнией, смычок передает заряд напряжения в её маленькое птичье тело, и черные глазки словно по команде переключают внимание с «тела» и виолончели на происходящее в комнате. Витражное окно, которое в её сне всегда лишено цвета, озаряется вспышкой, она видит тень, которая уверенным шагом приближается к проходу на балкон башни. Она выдаёт очередное «каар», тревожно раскидывает мокрые черные крылья в предупреждающем знаке, но бесполезно, во сне ей отведена лишь роль стороннего наблюдателя, а потому её тело не обращает внимание на предупреждение и продолжает играть. Очередной раскат грома, и идеальный черно-белый фильтр её сна нарушает кроваво-красный след на окне. Красный – его цвет, он бредёт за ним по пятам, предупреждая её о его появлении. А «тело» продолжает играть всё ярче, всё чувственнее, и вот уже Тайлер не за стеклом, а в шаге от неё. Он всё еще Тайлер, мальчик с глупой вихреватой чёлкой, очаровательной улыбкой и невинным взглядом, он смотрит на неё точно также как смотрел на Вороньем балу, однако теперь полы под ним уже окрасились красным. Но этого ему мало, и алый постепенно растекается по её идеальному черно-белому миру. Тайлер протягивает руку, нежно перехватывает одну из её черных косичек, «тело» не обращает внимание, не замирает, не бежит, продолжает играть, а на губах возникает какое-то странное подобие улыбки. «Поразительная глупость и невнимательность» - думает Уэнсдей, но может только наблюдать. Его длинные пальцы нежно играющее с её косичкой приобрели странный землистый цвет, стали больше, вместо ногтей концы теперь украшали когти, и от косички не осталось и следа. Но это всё еще Тайлер, только с рукой Хайда играет теперь уже с её освобожденными от резинки волнистыми прядями. Однако красный захватывает всё больше территории, и когда от черно-белого фильтра остается лишь она и виолончель, взгляд Тайлера меняется. Безумие, ярость и ненависть берут верх, та же лапа, что перебирала её волосы, смыкается на её тонкой шее. Её тело судорожно пытается глотать воздух, бьёт маленькими ручками, но Тайлера уже нет, только Хайд, он не знает пощады, не знает любви. В его мире алый – только цвет крови. Он разрывает её артерию, и теперь она и сама покрывается алым. Сон заканчивается. Уэнсдей открывает глаза. Она снова на своей черно-белой половине комнаты. Ей снова уютно, и всё же сколько ещё будет врываться алый цвет в её черно-белый мир? Красный – цвет крови, его цвет, цвет её ошибок. Кровь на её руках – тому подтверждение. А её повторяющая глупая смерть во сне – лишнее тому доказательство.