Кэйа Альберих-Рагнвиндр

      Каждые два или три дня Барбара стойко приходила сама и только сама, не боясь ни заразиться, ни нарваться на опасность по дороге сюда. Девушка строго спрашивала с Кэйи, как не спрашивала с него же её сестра, удовлетворённо кивая и хваля рыцаря соблюдённым рекомендациям, и ругая обоих мужчин, в случае несоблюдения лечения.       Кэйа терпел ночные лихорадки Дилюка, отирал его лицо влажным полотенцем, когда тот метался по кровати, тепло одевал, выводя на прогулку, пусть аристократ и не мог ходить далеко из-за слабости тела. Мужчины подолгу разговаривали, сидя на скамейке у особняка, о детстве, о работе, о несовершенстве управления властей Мондштадта, и, наконец-то, о своих обидах. Эти разговоры были самыми тяжёлыми, потому что приходилось выворачивать душу, но Кэйа испытав страх потерять Дилюка, забыл обо всё плохом, что между ними было, как и Рагнвиндр, оказавшись перед порогом смерти.       Спустя месяц лечения Дилюку стало легче, на первый взгляд болезнь отступала. Огромную роль в этом всё ещё играл Кэйа, вытаскивавший аристократа на короткие прогулки, делавший массаж болящим в ночи рукам, кормившего, иногда едва ли не с ложки. Если бы не рыцарь, Рагнвиндр бы наверняка не смог перебороть чахотку и умер бы, потому что другим он себя не доверил бы.       Когда появились первые признаки улучшения, Кэйа, кажется, даже помолодел, так на него сначала тяжёло повлияла болезнь Дилюка. Сам больной опасался внезапного ухудшения, не веря, что чахотка так легко его оставила, потому особой радости не показывал, страшно было. — Спасибо, что не оставил. — Доверительно шепчет Дилюк после небольшой разминочной тренировки на улице, сильно напрягаться ему всё ещё строго-настрого запрещали, стоило сделать что-то мало-мальски тяжёлое и на винокурне поднимался крик или капитана кавалерии, или бывшей у них Барбары, или слуг, или всех сразу. В этот момент Рагнвиндр саркастично закатывал глаза и зажимал уши ладонями, после чего, конечно, улыбался, польщённый заботой о себе, но потом следовало наказание в виде длинной лекции от их пастора и лёгкого подзатыльника от Кэйи.       У Кэйи от этой фразы в груди всё щемит так, что он готов вырвать себе сердце и вложить в чужие руки, только бы Рагнвиндр больше не чувствовал себя так одиноко и только бы ему больше никогда не было так больно. Как Дилюк вообще мог думать о том, что Кэйа его оставит? Такое предположение даже оскорбительно. — Ну куда же я, дурак? Ты же мой брат… — Голос предательски недвусмысленно дрогнул, и это заметил даже Дилюк. Кэйа, рассекреченный, отводит взгляд, мужчина рядом с ним неловко откашливается, оба краснеют. На этом их разговор прерывается.       После того момента, Кэйа решает немного поухаживать за Дилюком, надеясь на то, что ему не показалось. То завтрак в постель особенно украшенный принесёт, то пойдёт в таверне поможет Чарльзу, то будто бы совершенно случайно по дороге на Винокурню принесёт букет первых полевых цветов, не обладающих сильным и раздражающим ароматом. Рагнвиндр делает вид, что не замечает, боится сделать лишнее действие, чтобы не поломать их мирное спокойствие, однако заботу принимает и думает, что он мог бы сделать в ответ, чтобы это не упиралось в алкоголь и понимает, что в своё время ему не хватило наблюдательности для выяснения, что же любит Кэйа в обычной гражданской жизни. Выходило всё очень скверно и Дилюк чувствовал себя обязанным и за заботу, и за собственное выздоровление, но Альберих, кажется, был доволен тем, что имел на данный момент.       Вечером одного дня, Кэйа как всегда открыл дверь в комнату Дилюка бедром, держа в руках поднос с ужином. Зажженные лампы отбрасывали тени, на улице смолкали последние птицы, поднималась ночная прохлада, проскальзывающая через раскрытые двери балкона, и среди всего этого умиротворённого великолепия сидел Дилюк. — Чем занят? — Кэйа просидел половину дня в библиотеке, вторую улаживал дела на Винокурне, только три раза за день заглянув к мужчине. Дилюк молча поднимает вверх книгу, которую читал. Развлечений во время болезни и выздоровления не так уж и много, Рагнвиндр уже серьёзно думал заняться шитьём, осознавая всю абсурдность подобных мыслей. — Я не хочу есть. — Дилюк небрежно кладёт книгу на тумбу и Кэйа фыркает, пока ставит поднос на стол. — Снова аппетита нет? — Дожидается утвердительного кивка. — А надо, Люк, не то ослабнешь. И ты же помнишь, я обещал, что мы тебя выходим и откормим и ты никогда не станешь похож на скелет? Да? Так что ешь. Хочешь, покормлю? — Смеётся, так открыто и радостно, что даже возмущаться нет желания, только улыбнуться. — Спасибо, но у меня уже достаточно сил, чтобы справляться с этим самому. — Дилюк садится за стол и принимается за еду под серьёзным и внимательным взглядом рыцаря. Кэйа теперь всегда такой: осторожный, внимательный, всегда готовый броситься защищать. Дилюк прекрасно понимает страх Кэйи потерять близкого, ведь ему прекрасно известно это чувство, он не может осуждать его за это. Съесть приходится всё.       Сейчас они сидели снова в комнате аристократа после вечернего распития чая. Кэйа нагло отобрал у аристократа книгу и читал теперь, иногда зевая, Дилюк просто лежал на кровати, раздражаясь от своей праздности. Мужчина смотрит на подсвеченное жёлтым светом ламп лицо капитана кавалерии, ровную кожу, точёные скулы и острый угол челюсти и отворачивается со вздохом. Сердце в груди начинает биться чаще и впервые хочется, чтобы это было признаком лихорадки, а не какой-то глупой любви.       Можно было бы долго ещё мучиться с мыслями о том, что это всё неправильно и мерзко, но жизнь жёстко показала Рагнвиндру, что человек смертен, и, к сожалению, внезапно смертен, и её не интересует сделанное человеком или несделанное, она просто обрывается. Дилюк снова вздыхает, в этот раз решаясь, и резко разворачивается к Кэйе, садится и начинает сбивчиво говорить: — Ты прости меня за то, что я сейчас сделаю, но если же не сделаю сейчас, потом уже точно никогда не решусь. — Дилюк тянется к чужим губам и робко целует, быстро отстраняясь. Он серьёзно и внимательно смотрит на Кэйю, следит за любым изменением чужого лица, а вот тот, наоборот, растерянно и ошарашено глядит в ответ. Глупый румянец разливается на смуглых щеках. — Прости, наверное, не стоило это делать не спро… — Дилюк не успевает договорить, как на его щёки ложатся холодные руки, уже привычно без перчаток, и его целуют в ответ, в этот раз немного глубже и дольше. — Ближайшие лет пять мечтал это сделать. — Шепчет доверительно Кэйа и Дилюк глупо улыбается, прижавшись лбом к чужому плечу, шепчет «я примерно столько же». Альберих начинает хохотать, осознавая весь абсурд их ситуации, Дилюк поджимает губы, чтобы не вторить рыцарю. Глаза обжигает слезами. — Хорошо всё-таки. И Барбара наша молодец, я же говорил, что она поможет! — Кэйа опирается головой на спинку кровати, позволяя Дилюку, всё ещё слабому, лечь на своей груди, устроится удобнее. Кажется, сегодня капитану кавалерии нет нужды идти в свою комнату, а потом тревожно прислушиваться ко всем звукам в особняке. — Конечно молодец, если бы я умер, то так никогда и не признался бы. Я люблю тебя. — Дилюку всегда было сложно говорить о своих чувствах, и тем ценнее было услышать это тихое признание. Кэйе на секунду показалось, что он сам умер от счастья и уже вознёсся в Селестию, так велика была его радость. — Ох… — Кэйа неловко смеётся, пока пытается заставить себя дышать ровно и не упасть в обморок прямо лёжа на кровати, словно какая-нибудь юная девица, он и без того себя глупо, по его собственному мнению, вёл. — Я тоже тебя, ты же знаешь, да? — И робко целует в макушку, поглаживает по волосам, спине, радуясь, как ему это всё позволяют.       Альберих думает, что он слишком счастлив, Дилюк, кажется, думает о том же. Кэйа автоматически, но с особенным волнением продумывает путь завтрашней прогулки, как потеплее укутать Рагнвиндра, потому что весенняя погода непредсказуема, а перемерзать аристократу всё ещё было нельзя, потому что это могло спровоцировать вторую волну заболевания, а если бы открылось ещё кровохаркание, то это стало бы верной смертью и не только для винного магната. Забота друг о друге стала такой привычной и родной, говорящей настолько, что никакие признания в любви просто не требовались. Кэйа не замечает, как начинает засыпать.       Дилюк смотрит на догорающую свечу полуприкрытых век, на её нервные всполохи и с тревогой думает о том, как ему страшно не увидеть точёные шпили храма в Мондштадте, не прийти больше в Долю Ангелов, не услышать над головой сопение придремавшего Кэйи, никогда не почувствовать такого оглушающего счастья и дёргает нервно плечом, начиная вспоминать стихотворения, чтобы не думать о подобных ужасах.       Утром было такое непривычное в новом статусе их отношений. Завтракают мужчины в тишине, Кэйа мягко улыбается, смотря на Дилюка, и тот отвечает тем же. После еды Альберих долго расчесывает алые волосы, пропуская тяжёлые пряди через пальцы, заплетая и расплетая косички, потому что Дилюк вовсе не вечно хмурый человек, просто зажатый и если успеть уловить его благосклонность, то можно и немного побаловаться, слушая влюблённое ворчание.       Через неделю Дилюк смог дойти до Мондштадта, держась за руки с одним рыцарем, и посидеть вместе с капитаном кавалерии в таверне (конечно, Кэйя дорвался до вина и выпил бокальчик, но ни каплей больше, пока аристократ потягивал свой виноградный сок). Джинн встретила их в штабе Ордо Фавониус радушно, с объятиями, пока Лиза с недоверием смотрела на Дилюка. Она не была знатоком в таком деле, но слишком быстро уж пошёл на поправку Рагнвиндр. — Спасибо Барбаре, вытащила нашего дорогого Дилюка-а! — Довольно тянет Кэйа, всё ещё не остудивший своей радости от их любви, и так благодарный судьбе, что именно он любим Рагнвиндром, а не их действующий магистр, хотя он её понимал — их винный магнат тот ещё мужчина, не полюбить его задача сложная.       Дилюк смущенно хмыкает и переходит к общению с действующим магистром, потому что её не пускали в дом к больному всё время, пока Барбара занималась лечением, ссылаясь на то, что она может потревожить и без того шаткое состояние больного. Это тоже была просьба Кэйи, но пастор, не заподозрившая ничего в этом личного, спокойно согласилась в тот день с предложением рыцаря. Барбаре не было дела до чужих отношений, в конце концов, её прямая обязанность — лечить больных.       Джинн отпускает их обратно в особняк неохотно, желая поговорить подольше и рассказать, что было в городе, пока Дилюка здесь не было, но Кэйа, верный выверенному расписанию лечения, уводит Дилюка под руку, прощаясь. Рагнвиндр был слишком утомлён разговорами и событиями дня и хочет быстрее лечь в постель, дорога до Винокурни даётся ему особенно тяжело, засыпает он даже не переодевшись, занимая всю постель, Кэйа осторожно ложится рядом, занимая самый краешек. На утро аристократ обнаруживает рыцаря на полу и неприлично громко для себя смеётся, заставляя Альбериха засмеяться вместе с собой.       Лето встретило Дилюка тёплой погодой и новыми делами на винокурне. Здоровье его и нервы пришли в порядок, только одышка и сиплость дыхания после тяжёлых нагрузок всё также мучили, но теперь можно было возвращаться к прежней жизни (с небольшой поправкой в виде Кэйи под боком, теперь тот всегда стремился быть рядом с мужчиной, бедный недолюбленный ребёнок). Вечером, когда тёплый вечер стал сильнее, Кэйа старательно плёл венок из одуванчиков, как на Винокурне объявился Венти, соскучившийся по старому другу, так давно не остававшийся с ним выпить в таверне. — Ты так стараешься! — Добро смеётся Венти, наклоняясь через плечи Кэйи. Рыцарь чуть вздрагивает. — Чувствую, меня нагонят с этим венком… — Рыцарь пыхтит, пытаясь связать непослушные стебельки. Венти садится на землю рядом с Кэйей и внимательно смотрит на чужие мучения. — Брось, ему понравится, он же тебя любит. — И подмигивает. Кэйа не удивлён тому, что Венти всё знает, у того слишком намётан глаз на такие дела, наверняка уже свои песенки сочинил, от которых даже у терпеливого и видавшего всякое Дилюка глаз задёргается, надо только попросить спеть. — А ты чего, собственно говоря, пришёл? — Поворачивается Кэйа, криво вплетая очередной цветок и ломая его, но Венти психует и отбирает венок, поправляя уже сотворённое Альберихом и продолжая плести сам. Рыцарь смеётся, с завистью смотря, как ловко это делает бард своими мозолистыми от лиры и лука пальцами. — Навестить того, без кого жизнь в Мондштадте была бы серой и унылой, главного производителя славного вина, разве не очевидно? Держи. Ну и тебя, конечно. — Венти в секунду доделал венок и отдал Кэйе. Рыцарь кивает и поднимается на ноги. — Тогда пошли, он у себя в кабинете! Думаю, он будет рад тебя встретить. — До особняка бегут наперегонки.       Дилюк Венти удивился, совершенно не ожидая такого гостя, но не злится. Когда бард вваливается в двери рабочего кабинета вместе с Кэйей с хохотом, возникает подозрение, что рыцарь за полчаса уже где-то набрался, однако когда на алые пряди ложится яркий венок из одуванчиков, все вопросы отпадают. Дилюк осторожно трогает цветы на своей голове и чуть улыбается, представляя, как рыцарь сам собирал ревниво цветы, отбирая самые красивые. — Спасибо. — Кэйа кладёт свои руки на чужие плечи в самом доверительном жесте, и Венти не решается развеять их романтику какой-нибудь забавной историей, сохраняя нежность обстановки.       Весь вечер Дилюк слушает истории Мондштадта, которые произошли за время его отсутствия с неподдельным интересом, как даже не слушал Джинн (всё-таки Венти был бардом и рассказывать порой обычные истории так, словно это что-то запредельно удивительное было частью его профессии), и даже во время ужина просит подать вина, располагая барда как дорогого гостя. Венти отмечает, что Рагнвиндр внешне повзрослел, болезнь дала свои плоды, заставив переосмыслить некоторые вещи, спасибо Кэйе, что тот лучше проработал свои обиды, и они снова вместе. Бывшему архонту хочется, чтобы у них всё было хорошо, чтобы больше не было боли, только радость любви и ничего другого и он думает, что и сам готов приложить некоторые усилия. — А может мне спеть? — Внезапно спрашивает Венти, уже доставая лиру. Кэйа смотрит на своего друга ошеломлённо, потому что Дилюк, конечно, позволял выступать в своей таверне, но здесь мог и выкинуть из дома, наверное. — Если только это будет что-то не заунывное, то, пожалуйста. — Вполне дружелюбно отвечает Дилюк, не запрещая проявляться чужому творчеству. Венти кивает и выбирает самые красивые любовные песни, какие только знал и слышал сам.       Вечер, плавно перешедший в ночь, прошёл в беседах замечательно и лёгко. Дилюк гостеприимно попросил слуг подготовить барду комнату, и тот не стал отказываться, с радостью падая на мягкую кровать. Кэйа остался ещё немного поболтать, пока утомлённый аристократ отправился вымыться перед тем, как начать подготовку ко сну. Чуть позже Кэйа присоединяется к нему и устраивает милое безобразие, делая рожки то себе, то Дилюку. Последнее время Альберих позволил себе показывать гораздо больше искренних эмоций, чем было до этого. — Ты не замёрз? — Спрашивает рыцарь уже в их комнате, вытирая свои длинные мокрые волосы. Дилюк отрицательно качает головой. Кэйа теперь всё время трясётся над состоянием мужчины, и эта забота была непривычно приятной.       Стоило оказаться на пороге смерти, чтобы набраться смелости для признания в любви, для осознания важности друг друга в жизни и это волновало, щекотало нервы. Дилюка вырывают из его рефлексии тёплыми поцелуями в скулу. Рагнвиндр распахивает глаза, не готовый к такому повороту событий, но вполне его ожидавший. — Ты же не против? — На губах у Кэйи плутоватая ухмылка и Дилюк удерживает себя от того, чтобы закатить глаза. Рагнвиндр притягивает рыцаря к себе для поцелуя, укладывая руки на чужие плечи.       Утром Венти, как и полагается вольному ветру, в доме не было, оставил только после себя шутливую записку на вырванном откуда-то листе, а том, что им стоило быть чуть потише, заставляя следующим вечером мужчин при прочтении краснеть.       Кэйа поднялся пораньше, потому что пришла пора возвращаться к своим обязанностям (ведь в отличие от Дилюка, который всё-таки работал, он только помогал, ни разу не появившись в штабе рыцарей). Рыцарь тихо собирает свою одежду, раздражённо закатывая глаза, когда половицы скрипели. — Уходишь? — хрипло спрашивает Дилюк, отрывая голову от подушки. Кэйа кивает. — Да, пора, хватит лениться. — Кэйа с жалостью осматривает слабые отметины на своём теле, которые сойдут уже к обеду, может, раньше, потому что Дилюк был этой ночью хотя и страстным, но таким нежным, он так боялся причинить даже малейшую боль, что в конце у капитана кавалерии не достало сил удержать слёз, аристократу пришлось успокаивать. Рагнвиндр садиться на кровати, натягивая одеяло повыше. — Ты же помнишь, что я считаю всех рыцарей бесполезными, кроме тебя? — Дилюк не испытывал желания извиниться за количество сказанного в сторону Ордо Фавониус, ведь он всё ещё так и думает, но ему очень хотелось увидеть эту хитрую улыбку Кэйи, когда он плотнее затягивает повязку на когда-то давно повреждённом глазу. — Ну конечно! — Кэйа наклоняется за тем, чтобы украсть невинный утренний поцелуй, взъерошив алые волосы, окончательно превращая их в гнездо, и с громким смехом убежать вниз под возмущённые оклики Дилюка.