Чёрный хрусталь

      С того дня Эмека стал занимать особое положение в доме. По крайней мере, так виделось другим его обитателям — Маньяре и её дочерям. Спустя несколько дней работы парня в качестве секретаря, домашние рабы прознали, что тот подолгу бывает с господином в рабочем кабинете. На его смуглых руках появились пятна от чернил, красноречиво дающие понять, какова работа Эмеки, ведь такие же бывали и у самого Оливера тоже. Вместе с тем раба реже отправляли в подмогу на кухню или в конюшню, и что-то вроде рабской ревности проснулось в душах женщин.       Пышная кухарка и раньше не слишком жаловала Эмеку любезностью. Обижалась за тот случай с камзолом, считала несправедливым отсутствие наказания за вторжение в хозяйские покои, а уж тут и совсем явно стала выражать свою неприязнь. Она не упускала возможности чем-то уколоть парня, пользуясь его немотой.       — Что, жрать захотеть? Так проси, как человек! Язык, что ли, проглотить? — хмыкала она, когда парнишка приходил позавтракать, а все припасы оказывались припрятаны.       Он шарил по кухне глазами, встречался взглядом с сердитой кухаркой или одной из её дочерей и в итоге просто уходил прочь из дома, чтобы успеть найти что-то из палых фруктов в саду. Перезрелого банана или манго ему вполне хватало до обеда. Ничего более он сделать не мог, даже пожаловаться господину.       В то утро ему снова не повезло. Только наклонившись за упавшим на землю сочным фруктом, Эмека взвился на ноги, ухватившись за спину. Кто-то ударил его, и сильно! Кончик хлыста больно чиркнул и оцарапал шею под ухом, и парнишка почувствовал, как по коже потекла капелька крови. Из глаз брызнули слёзы — больше не от боли, а от обиды и неожиданности. За что?       Мулат упал на четвереньки и быстро отполз подальше. Обернулся в страхе увидеть господина, но за его спиной стоял пожилой чернокожий конюх, которого, как узнал раньше Эмека, звали Буру. Угрюмый и немногословный, с седеющими жёсткими волосами, остриженными почти налысо, и с руками, иссечёнными выпуклыми венами от тяжкого ежедневного труда. Он жил на плантациях дольше Маньяры или же дольше был рабом у европейцев, потому как говорил с меньшим акцентом, нежели она, но злобы в нём было даже больше, когда он с презрением плюнул себе под ноги.       — Ты здесь несколько дней, а уже посмел воровать в хозяйском саду, щенок?!       Эмека замотал головой и показал свои пустые руки. Посмотрите, мол, ничего не взял!       Но Буру лишь замахнулся хлыстом вновь, и Эмеке ничего не оставалось, кроме как бежать. Конюх не стал догонять его, но перепуганный парень остановился лишь на заднем дворе. Он умылся у бочки с водой, смыл кровь с шеи и поспешил в дом. Быстро поднялся по лестнице и постучался в кабинет Оливера.       — Эмека? — раздалось с той стороны двери. — Зайди!       Вздохнув с облегчением, парень вошёл внутрь и поклонился. На него никто не взглянул, но тем и лучше. Есть время успокоиться. Эмека не знал, почему, но в кабинете Оливера чувствовал себя в безопасности даже несмотря на то, что господин имел над ним безусловную власть и мог сделать что угодно.       Мужчина уже был занят работой, причём сегодня находился в кабинете не один.       Напротив Оливера сидел коренастый полноватый мужчина в шёлковых кюлотах, оливковом кафтане и кудрявом парике по французской моде.       Он что-то быстро тараторил про «с детства не виделись» и «прошлые деньки», поучал как правильно управлять рабами, спрашивал Оливера про плантацию и качал головой, если что-то делалось неправильно, на его взгляд.       Эмека всё ещё стоял в ожидании указаний для себя. Очевидно, сегодня как секретарь он не нужен?       — Оливер, друг мой! Как прекрасно, что на этом пыльном душном острове оказался ты!       — Угу…       — Дочь моя, Амелия, страсть как хотела повидать Гаити, Ямайку и Кайманы. Не сиделось ей дома, а? Начиталась своих романчиков… А я, старый дурак, пошёл у неё на поводу да и взял с собой. Бедняжка лежит сейчас в доме градоначальника, морское путешествие уж больно по ней ударило. Какие ж ей Кайманы? Скоро оправится, душа моя, но с собой её брать никак нельзя. Мало того, что опять морем плыть, так ещё там немногое следует видеть благопристойной девице. Правильно я говорю?       — Угу…       — Не приютишь ли у себя её на время? Будь добр, по старой памяти… Дом у тебя, смотрю, добротный. А я проедусь по своим владениям да и вернусь за ней.       Оливер вздохнул и кивнул на это. Гостей он не слишком любил, но согласился.       — Конечно. Места у меня довольно, но слуги дома тоже чернокожие, тут уж не обессудь, так заведено.       — М-да, м-да, — покачал головой безымянный гость, почему-то разглядывая при этом Эмеку.       Эмека судорожно отвёл взгляд и ещё ниже опустил голову. Виски покрылись испариной, а пальцы так и зазудели что-то повертеть и подёргать, и первым, что попалось для этих целей был край рубашки. Парню было крайне неловко от этого взгляда хозяйского гостя, как и всегда в те моменты, когда на него смотрели слишком пристально. Это никогда не сулило ничего хорошего. Так изучали его пираты и работорговцы. И если последние прикидывали, на что может сгодиться юный раб и сколько за него можно получить, то первые размышляли, как бы его поинтереснее использовать.       У пиратов была живая фантазия в этом плане. Эмека не раз пытался выброситься за борт или извести себя голодом, но его привязывали за ногу в трюме и кормили насильно, и это, казалось, лишь раззадоривало пиратов. В конечном счёте парнишка оставил попытки покончить с собой.       Эмека сам не заметил, как начал дрожать, а вместо болтовни гостя слышал только гул и шум в ушах, и так было, пока тот не отвернулся.       Звуки ворвались в его голову внезапно, как по щелчку. Эмека вздрогнул и поднял голову. Одеревеневшими пальцами вытер пот со лба.       — …нечасто увидишь, — услышал парень обрывок фразы. — Что он стоит? Чего ему надо?       — Это мой подручный. Он всегда приходит ко мне за указаниями. Эмека, найди-ка Ифе, чтобы… Хотя, нет. Просто сделай чай для меня и моего гостя. Подай в гостиную.       Так юноша и поступил, несмотря на ворчание и язвительные замечания Маньяры. В конце концов, важнее было выполнить приказ, а кухарка… Пусть болтает. Собака лает — ветер носит, а сделать чего-то большее она не сможет. Побоится хозяйского наказания. Так что парень беспрепятственно собрал чайный поднос и пошёл наверх.       Оливер с гостем уже устроились на креслах в гостиной, когда Эмека внёс туда поднос с чаем, шоколадом и вялеными фруктами. Гость весело смеялся. Хозяин же был более сдержан и часто поглядывал на часы.       Эмека видел это, но в разговор, естественно, не влезал. Он тихонько расставил на столике принесённое из кухни, но руки дрожали, и хрупкий фарфоровый чайник чуть не упал прямо на чайный сервиз.       — Эмека! — сердито окрикнул Оливер.       Юноша сжался. Он быстро поправил всё и с низким поклоном отошёл в сторону. Минута, а затем и вторая, тянулись как смола.       — Эмека, — позвал его вдруг хозяин и несколько секунд с удивлением смотрел на его ссадину на шее. Может, будь он один, Оливер бы выяснил, откуда она, но при госте не стал. — У меня на столе записка начальнику порта. Положи её в конверт и отнеси. Понял? Не подводи меня.       Эмека кивнул и с поклоном вышел за дверь. В тишине пустого прохладного коридора ему стало легче. Он глубоко вздохнул, забрал из кабинета господина Купера записку с конвертом и быстро направился в город. Уже за пределами Ист Купера, озираясь по сторонам, Эмека достал из-за пазухи горбушку хлеба, которую стащил с кухни, пока собирал чай, и торопливо сжевал её. По пути подобрал несколько упавших плодов с дикорастущих пальм и деревьев. В сад хозяина решил больше никогда в жизни не соваться, но как быть с Буру? Ведь в его-то конюшне и ночевал Эмека все прошедшие в Ист Купере ночи…       Мулат исследовал в поисках ночлега половину Ист Купера. Он сунулся, было, в бараки рабочих. Не пугали его ни вши, ни смрад немытых тел, но там и приткнуться-то было некуда, не говоря уж о том, что, признав в парне домашнего слугу, рабы тут же прогнали его, и спасибо, что не кулаками, а лишь словами. Эмеке пришлось всё же плестись на конюшню.       Двери оказались открыты. Изнутри слышались всхрапы засыпающих лошадей и изредка звяканье сбруи. Наверное, конюх занят её починкой… Делать нечего, нужно идти.       Эмека тихо скользнул внутрь и направился к валу сена. Буру проводил его угрюмым взглядом, от которого по коже побежали мурашки.       — Что, пришёл, щенок? Боишься? — зло хохотнул конюх. — Правильно боишься. Я за тобой слежу. Смотри у меня. Плети-то вон, в достатке тут. Забирайся в сено, и чтоб ни звука до утра, а с восходом — проваливай.       Так Эмека и поступил.

***

      А ко времени ланча у конюшен Буру уже стоял изящный возок, из которого выбиралась элегантная юная девушка. Золотистое платье с кружевами облегало ладную девичью фигурку, а пышные нижние юбки подчёркивали талию. Завитые каштановые локоны обрамляли милое круглое личико, испорченное только высокомерным взглядом и брезгливо поджатыми губами.       Чуть увидев эту девушку, Эмека понял, что ждать беды. Его и без того голодный желудок свело от предчувствия.       Он сдавленно промычал, чтобы привлечь внимание занятого подсчётами доходов и расходов господина, и закивал в сторону окна. Оливер посмотрел туда, со вздохом пошёл встречать гостью. Эмека последовал за ним.       — Амелия Гветерлин? — Оливер не улыбался, но изобразил галантный поцелуй в обтянутую перчаткой ладошку девушки, прежде чем, прихрамывая, повести её за собой в дом. — Рад видеть вас своей гостьей.       Амелия изобразила короткий реверанс.       — Вы очень милы, господин Купер. Батюшка много рассказывал о вас…       — Эмека, возьми вещи госпожи Гветерлин и отнеси в гостевые покои. Они в левом крыле коридора.       Так и было сделано. После же на Эмеку буквально посыпались задания. Принести то одно, то другое, то третье. Он несколько раз собирал чаепитие для дамы, натаскал ей целую ванную тёплой воды, а потом, уже использованную — обратно на улицу. Потом Амелия вспомнила, что забыла что-то в доме градоначальника, и мулат поспешил уже туда с запиской от Оливера с перечнем забытых вещей. Вернувшись, узнал о том, что гостья с господином уже отужинали вместе и разошлись по покоям, но Маньяра со злорадством передала парню, что Оливер требовал его к себе.       — Злой быть. Наказать хочет, — уверенно хмыкнула она.       Эмека поверил ей. Испугался. Наверное, Оливер за вчерашнее сердится… Опозорил его при госте с этим треклятым чайником!       Еле поднимая гудящие от беготни по поместью и городу ноги, Эмека поднялся по лестнице и подошёл к спальне господина. Несмело постучал и после повелительного «Заходи», вошёл внутрь.       Мужчина уже переоделся ко сну, а потому был в халате поверх ночного наряда. Он сидел на краю кровати с закатанной штаниной и растирал открытое взору колено — увечное, похожее на месиво из шрамов.       — Подойди, — сказал он строго.       Юноша послушно сделал несколько медленных шагов к нему и опустился на колени, готовый к наказанию, но каково же было его удивление, когда господин пальцами, пахнущими какой-то травяной мазью, взял его за подбородок и повернул лицо в сторону, чтобы рассмотреть ссадину от хлыста на шее. Она уже покрылась корочкой к этому моменту, но от пота и грязи, занесённой, очевидно, вместе с волокнами плети, воспалилась с краёв и краснела на фоне смуглой кожи.       — Кто тебя ударил? — спокойно спросил мужчина.       Эмека удивлённо уставился на господина и неуверенно пощупал пальцами горло. Только невнятное мычание он и смог произнести.       — Ах, да… — будто вспомнил о немоте парня Оливер. — Маньяра?       Парень помотал головой. Хоть Маньяра и недолюбливала его, но её злобы хватало лишь на мелкие пакости и язвительные фразы. Эмека уже не боялся её.       — Умар?       Этого имени Эмека и вовсе не знал, поэтому снова покачал головой.       — Буру? Да? Что ж, завтра я всё выясню. Возьми у Маньяры на кухне мыло и промой как следует рану. Да и сам вымойся на заднем дворе, а потом отправляйся спать. Утром придёшь ко мне.       Юноша кивнул и почему-то почувствовал себя таким защищённым, что, уходя прочь из спальни господина, не сдержал слёз облегчения.