Чёрный хрусталь

«Дорогой мой друг Оливер!

      К моему большому сожалению, дела требуют более длительного присутствия, чем было оговорено ранее. Боюсь, что вернуться на Гаити мне удастся не ранее, чем к концу июня. Не могу передать своего счастья от того, что моя дочь пребывает сейчас в твоём имении, а не душном городе. Надеюсь, Амелия не приносит слишком много хлопот. Уверен, что в твоём чудном милом Ист Купере ей спокойно и безопасно, но всё же прости за хлопоты, Оливер!

С признательностью, Жан-Батист Гветерлин.»

      Оливер не помнил, как напился и почему. Хотя…       Вчера он руководил погрузкой груза на «Крачку» и его отправкой. Капитан, Одноглазый Джо, оказался пьян в стельку и валялся кулём, привалившись к мачте шхуны. Обсуждать детали рейса в Сен-Назар пришлось с его помощником, матёрым старым моряком, но человеком взрывным и невыдержанным, с которым найти хоть какой-то общий язык оказалось крайне сложно. Хотя плантатор и знал в изобилии многие бранные слова, переплюнуть в красноречии и экспрессии моряка ему не удалось. К тому моменту, как сахар погрузили на «Крачку», Оливер взмок от нервного напряжения так, будто грузил его самостоятельно, да к тому же остро, как никогда раньше, ощутил недостаток Эмеки под рукой. Некого было отправить в Ист Купер с запиской, и в итоге несколько телег с мешками сахара, которые подвезли к шхуне, пришлось отправлять обратно на плантацию. Если бы Эмека был здоров, он живо сбегал и отменил бы эти лишние рейсы…       Эмеки не хватало и дома. Некоторая часть письменной работы, которую он добросовестно выполнял каждый день, опять легла на плантатора, а он уж и забыл, как это его выматывало раньше. Обленился. Избаловался с таким послушным и аккуратным секретарём, с тем, кто предугадывал заранее, когда господину захочется выпить чаю, а когда следует проветрить кабинет, когда ему подать трость, а когда просто тихонько побыть рядом и не мешать.       В итоге вчерашним вечером как-то очень внезапно Оливер почувствовал себя жутко уставшим и одиноким, из-за чего и достал из шкафа бутылочку крепкого заморского виски. А дальше всё как в тумане…       Сейчас ему хотелось напиться во второй раз, и желательно так, чтобы потом отдать Богу душу, потому что рядом с ним в его постели спала Амелия Гветерлин. Как так получилось? Почему она здесь? Что было между ними? И было ли что-то?       Вид Амелии говорил о том, что да, было. Каштановые вьющиеся локоны раскинулись по подушке. На тонкой шее алел след от несдержанного поцелуя. Белая аккуратная ладошка покоилась на широкой груди мужчины.       Оливер попытался вытащить из-под одеяла руку. Локтем он случайно задел обнажённую девичью грудь. Почему-то именно это окончательно отрезвило его.       «— Вы так устали, господин Купер. Всё в трудах, всё в трудах… Вам бы расслабиться, верно? Дать себе немного свободы…       — Ты бы осторожнее, красавица…»       Обрывки диалогов мало помалу восстанавливались в памяти вместе с пониманием, что Амелия, пусть она трижды развратница, была девственна до ночи с ним, а значит он должен взять ответственность перед её отцом на себя.       Но как сказать ему об этом?       Стыдно, дева Мария, как же стыдно… А Амелия? О чём она думала, когда пришла к нему?! И зачем он сам так сильно напился?       «Что я наделал?»       Оливер сел в постели и обхватил руками голову. Девушка рядом с ним завозилась и сладко потянулась, сбрасывая с себя ленивое блаженство утреннего сна вместе с тонким одеялом. Она совершенно не смущалась своей наготы. Напротив — красовалась.       — М-м… Олли, ты уже проснулся?       — Олли? — нахмурился мужчина. Он никому не позволял так называть себя.       — Ах, прости-прости, тебе же не нравится… — надула губки Амелия, и мужчина почувствовал невыносимое желание сбежать от этой девицы. Взять в конюшне плеть и отхлестать самого себя за то, что натворил.       Как он, даже пьяный, позволил ей заманить себя в этот омут? Как она оказалась в его постели? Она ведь совсем не в его вкусе. Добропорядочная дочь своего отца, как же… Соблазнительница и вертихвостка! Она играет с ним, и ничего более. Никаких чувств.       — Я попрошу у слуг ванну, — пробубнил Оливер, поднимаясь из постели.       Последние сомнения в том, было ли что-то этой ночью, рассеялись окончательно. Оливер оказался полностью нагим, а потому, прежде чем выйти за дверь и окликнуть Абену, накинул халат и подобрал по полу детали костюма.       Мысли крутились. Метались. Ничего не значащая фраза про ванну не принесла никакого покоя и понимания ситуации, и в итоге Оливер развернулся к Амелии лицом.       — Зачем ты пришла ко мне вчера?       — Ты был таким напряжённым… — улыбнулась девушка.       — Ты ходишь ко всем напряжённым мужчинам в спальни? — огрызнулся Оливер. — И как смотрит на это твой отец?       — Ты ведь и сам почувствовал, что был у меня первым, Олли, а отец… Разве такой честный человек, как ты, станет очернять девушку перед её отцом? — хитро промурлыкала Амелия и села в постели. Повернулась обнажённой спиной к мужчине и спустила ноги вниз, в пышный ворс ковра. Густые волосы рассыпались по её плечам мягкими завитками.       Амелия красивая, признал Оливер, этого не отнять. Но он не хотел видеть её ни женой, ни любовницей. Хотел, чтобы давний знакомый просто забрал её и увёз домой — во Францию, Англию или ещё куда — неважно. Вот только теперь такого уже не будет.       — Ведь знала, чем всё могло закончиться.       — Как и ты.       Оливер скрипнул зубами.       — Когда твой отец вернётся, я попрошу у него твоей руки. Ты довольна?       — Вполне.       Оливер схватил трость, хлопнул дверью и вышел вон из собственной спальни, в которой не мог больше находиться. Его обыграли.       Слугам сегодня не повезло попасть под горячую руку. Абена никак не могла угадать, какой камзол нужен господину, и в итоге Оливер рявкнул на неё и прогнал, а за костюмом пошёл сам. Эта ситуация не послужила на пользу настроению плантатора, поэтому когда Ифе на свою беду разлила мимо чашки чай, досталось и ей тоже, а потом и Маньяре за недостаточно горячую глазунью и подгоревший тост. Оливеру казалось, что он вспыхнет, как фитиль, но с горем пополам он привёл себя в порядок, позавтракал и был готов к работе, пусть и злой, как голодное племя аборигенов.       Проходя вниз с парадной лестницы, взглядом он случайно мазнул по открытой двери в каморку Эмеки. Вся злость почему-то вышла из Оливера, как пар из кипящего чайника, когда он увидел парнишку. Тот тяжело поднялся со своего тюфяка и теперь стоял в дверном проходе, привалившись плечом к косяку. Мулат и раньше был тощим, но сейчас, с повязками на месте ран, казался таким забитым, что сердце сжалось. Радовало, однако, то, что Эмека уже держался на ногах и был в здравом уме.       Юноша поднял взгляд и посмотрел на господина со смесью радости, благодарности и надежды. Явно хотел и сказать что-то, да не мог.       Оливер подошёл ближе и протянул парню руку.       — Куда ты собрался? По нужде?       Эмека неуверенно взялся за ладонь господина, кивнул и сделал шаг из комнаты.       — Тебе уже лучше?       Снова кивок, а потом неловкий поклон. Видимо, это была благодарность, рассудил Оливер, но ничего не ответил. Ещё недавно он готов был порвать любого, кто чем-то не угодил ему, а сейчас терпеливо вёл раба по холлу, по лестнице из дома и дальше, под изумлёнными взглядами Буру — на задний двор.       — Сможешь дальше сам?       Мальчишка закивал и снова поклонился. Он отпустил ладонь господина и немного постоял на месте, ловя равновесие. Потом нестойким шагом пошёл дальше, скрывшись в итоге за углом дома.       Оливер же, как дурак, остался стоять на месте со странным чувством облегчения на сердце. Вдохнул свежий утренний воздух, огляделся вокруг. Всё, вроде, не так уж и плохо…       В конце концов, вот он, Ист Купер, и он уж точно принадлежит ему, а не какой-то Амелии. Она захотела выскочить замуж за богатого плантатора? Ну, так и пусть себе сидит на плантациях… Дальше плясать под её дудку Оливер не собирался. Теперь-то он понял, с кем имеет дело. Мужчина улыбнулся этой мысли и вдохнул полной грудью, после чего увидел застывшего с вилами Буру у дверей конюшни. Конюх с явным сомнением смотрел на господина Купера.       — Тебе нечем заняться? — резко спросил Оливер, скрестив на груди руки.       — Да если бы, — буркнул раб, скрывшись в помещении.       За этим коротким диалогом Оливер не заметил, как его плеча коснулась чья-то ладонь. Он обернулся. За его спиной стоял Эмека.       — Пошли, тебе следует опять лечь в постель.       Парнишка удивлённо взглянул на него и впервые на памяти плантатора помотал головой. Потом похлопал себя по груди и указал ладонями на самого Оливера.       — Не понимаю, — покачал головой мужчина. Эмека повторил свой жест медленнее. — Ты… я… Помогать мне что ли хочешь?       Эмека еле-еле, почти незаметно улыбнулся и кивнул.       — Ладно. Тогда только бумажная работа в кабинете. С пером-то ты совладать в состоянии, думаю. Но как станет хуже — на покой. Это приказ, ясно?       Эмека закивал.       — Тогда приводи себя в порядок. Я распоряжусь о завтраке для тебя и жду в кабинете.       Оливер, прихрамывая и тяжело наваливаясь на трость, направился обратно в дом, а Эмеку оставил за спиной. Тот как раз остановился у бочки с водой, где и умывался, и споласкивался по утрам и вечерам.       Мужчина обернулся. Долго смотрел, как парень плещется прохладной водой, как её капли блестят на курчавых волосах, стекают по смуглой шее и впитываются в бинты на груди и руках. Подумал, что у Эмеки, наверное, нет рубашки, и надо бы приказать Маньяре найти что-то из его старых вещей. Подумал и о том, что у раба половина туловища замотана перевязками, и если бы не лекарства, он умер бы от заражения крови. А ещё, что у него не было никаких причин так рисковать собой ради хозяина. Ему проще было сбежать, но всё же он, будучи раненым сам, взвалил на себя бессознательное тело господина и спасал не только себя, но и его. А Оливер даже не поблагодарил его за это.       Именно поэтому мужчина добавил:       — Эмека. Спасибо, что вытащил меня из порта. Я… ценю это. Пусть та каморка будет теперь твоей комнатой. Следи за порядком в ней сам.       Очередного поклона Оливер уже не видел.

***

      Своя комнатка!       Эмека одновременно и не верил своему счастью, и боялся такой милости хозяина. Боялся, что опять Маньяра или Буру воспримут это как-то слишком уж по-своему, обозлятся на него, станут строить козни, а он сейчас слишком слаб, чтобы выдержать это.       Но ведь у него есть господин. Можно побольше находиться рядом с ним и быть ему полезным. Ведь господин Купер нуждается в нём: в его умении писать, в расторопности, в аккуратности. В чашке чая, которую не нужно просить. В стуле, на который он сможет присесть раньше, чем догадается попросить об этом. Эмека уже научился предугадывать это и чувствовал себя на своём месте. Что ещё нужно?       Эмека вовсе не хотел, чтобы его считали таким преданным только из-за еды, одежды и маленькой каморки за лестницей. Он предан, потому что Оливер справедливый человек, не жестокий, даже в какой-то мере заботливый. Вот почему.       — И сколько раз ты подставил хозяину зад за тюфяк в углу и склянку мази? — послышал юноша насмешку Буру из-за дверей конюшни, когда проходил мимо.       Щёки у Эмеки вспыхнули. Парнишка вздрогнул и помотал головой.       — Что, нет? — с наигранным удивлением хохотнул конюх. — Не смеши… Весь Ист Купер уже об этом толкует… И кормят-то его отдельно, и костюм-то ему заказали.       Буру подошёл ближе, поигрывая звонкой сбруей в руках и навис над парнем всем своим ростом. И пусть Эмека был ненамного ниже Буру, сейчас он почувствовал себя ничтожным по сравнению с ним.       — А ты рад выстилаться перед хозяином, как течная шавка. Да только учти, подстилки-то вроде тебя быстро выкидывают. А господин вчера, говорят, с гостьей в спальне уединиться изволил.       Эмека не мог ничего ответить. Совсем ничего! Он только задрожал, как и бывало всегда под пристальными взглядами посторонних, но конюх явно решил, что эта реакция ни на что иное, как на его слова.       — Что, испугался? — он грубо пихнул Эмеку локтем в бок и хмыкнул, когда парнишка схватился за больное место. Рана под повязками ещё болела, если её неосторожно задеть. — И правильно… Ты тут никто.       Буру сплюнул под ноги и ушёл. А Эмека, будто облитый с головы до пят помоями, ещё не одну минуту отмывался у бочки с водой заново, прежде чем показаться на кухне. Когда он лежал больной, ему казалось, что о нём искренне заботятся, но Маньяра встретила его не лучше.       — Вон твоя еда, — рыкнула она, после чего в сторону Эмеки полетела какая-то тряпка. — А это рубашка, хозяйне передать. Чтобы ты спрятать свой срам.       Эмека сжал рубашку в руках и тихонько сел в углу кухни за миску с кукурузной кашей.       Маньяра его больше не трогала, но как будто специально принялась обсуждать с дочерьми последние новости на плантациях. Слыхали, мол, Узома ухлёстывал за кривой Ези, а в итоге, поговаривают, понесла от него и она, и Кикиза, что из новеньких. А Кикизу, вроде, вообще хотели в горничные взять, но с приплодом-то на кой она в доме? А Нкиру, говорят, разродилась недавно, но дитя скрюченное всё, как богомол, и вряд ли выживет. А ещё кто-то прямо со шхуны рабовладельческой сбежать пытался, да в порту матросы гарпуном беглеца проткнули, как акулу.       А господин, мол, — слыхали? — злой сегодня утром был, потому как с госпожой Гветерлин о чём-то повздорили после бурной ночи-то. Ну, да ведь всем известно, что милые бранятся, только тешатся. Помирятся, да и свадьбу сыграют, и будет в Ист Купере госпожа, будет кому за женщин перед мужланами вступиться. Это господин Купер от безысходности на тощий мулатов зад позарился, а так-то он, конечно, мужчина хоть куда. Ему женщину надо. Чем госпожа Гветрелин не хороша? Зачем теперь господину Куперу подстилка-то рабская, коли жена законная будет?       — Да, демон? — ткнула Маньяра Эмеку. — Молчишь? Молчи, молчи…       Эмека и молчал. Каша комом вставала в горле, но он проталкивал её в себя, чтобы поскорее запастись силами до обеда и уйти из кухни.