Чёрный хрусталь

      Несколько дней кряду Эмека провёл исключительно в обществе хозяина и считал эти дни замечательными. Господин Купер был не в духе, но на парне ни разу не срывался. Они просто спокойно выполняли свою работу с утра до вечера, прерываясь лишь на обед и чаепитие, что позволило Эмеке оправиться от ран куда быстрее, чем он мог бы, валясь на грязной соломе конюшен. Иногда хозяин и раб выходили проверить работу в кипятильнях и на плантациях или вместе ездили в город по каким-то делам — Эмека не вникал, потому как от него это не требовалось, но вскоре начал понимать, что дела эти связаны с бракосочетанием.       Эмека вовсе не расстроился, что мужчина женится. Вернее, расстроился не из-за этого. Женитьба — это хорошо даже. Господин нашёл любовь своей жизни и сам тоже любим… наверное. Но если раб, который промотался несколько лет на пиратских кораблях, хоть что-то понимал в сердечных делах, то любящие люди не должны были избегать друг друга. Не должны были цапаться словесно по поводу и без. Всё говорило о том, что Оливер не от большого желания вступает в этот брак, а Амелия — уж точно не из любви, а из какого-то расчёта. Она смотрела на плантатора цепко, оценивающе, остро. Будто измеряла его с ног до головы и что-то просчитывала. Эмеку порой пугало это.       Мужчин он повидал много. Пираты. Каперы. Рабовладельцы. Торговцы. Другие рабы. Он знал, чего от них можно ждать. Боялся, но примерно знал, что может произойти. А женщины? Одна только Маньяра чего стоит, да и то она — просто обиженная ревнивая злая тётка, не обременённая интеллектом. Амелия же выглядела ещё более опасной именно потому, что она была образована и воспитана.       Беда от неё — лишь вопрос времени.       Но что мог сделать немой раб? Ничего, кроме как быть господину просто хорошим рабом, а уж это он делать умел. Да к тому же теперь он ходил в новом костюме — из простенькой дешёвой ткани совершенно невыразительной расцветки, но в своём!       Маньяра, увидя Эмеку, впервые одетого в новые и ладно скроенные вещи, презрительно выплюнула «Тьфу, подстилка!», а Буру лишь хмыкнул и отвернулся. Ну, и пусть себе беснуются, решил юноша. Теперь-то ведь у него и комната своя есть тоже, где можно хранить свою одежду. Личный уголок — невиданная для него роскошь!       А ещё есть более серьёзная угроза. Амелия.       Однаждый утром во время традиционного ланча в Ист Купер вернулся Жан-Батист Гветерлин, отец бывшей до недавнего времени лишь гостьей Амелии. Он был весел и бодр, когда Эмека провожал его в гостиную к Оливеру и его новоиспечённой невесте.       — …слишком много чести. Он всего лишь раб и должен знать об этом, — услышал Эмека обрывок фразы Амелии.       Мулат никак не показал своих чувств. Да и не было их — чувств-то. Парнишка просто открыл перед гостем двери и отошёл в сторонку, всем своим видом показывая смирение.       — Я сам разберусь, — не слишком любезно ответил Оливер и поднялся из кресла, приветствуя гостя. — Господин Гветерлин, доброго утра. Прошу вас, садитесь.       — Папенька! — защебетала Амелия, тут же сменив образ стервы на другой — милого ангелочка-дочурки.       Пока девушка миловалась со своим отцом и пудрила ему мозги, Оливер подозвал Эмеку к себе и дал знак разлить чай на три персоны. Мулат всё сделал так, как сказал господин и снова отошёл за его плечо, почти к стене, в надежде слиться с ней и стать невидимым.       Сначала беседа шла о делах гостя. Как, мол, дела на Кайманах, что задержало… Всё выглядело как непринуждённый светский разговор. Кто-то даже смеялся.       Когда подходила к концу уже вторая чашка чая у каждого из присутствующих, в гостиную постучалась Абена.       — Господин, посыльный принёс вам записку из порта. Сказал, срочно.       — Давай сюда.       Абена робко зашла в гостиную и с поклоном сунула Оливеру немного смятый конверт, после чего поспешно выскользнула обратно в коридор. Извинившись, мужчина принялся за чтение.

Господин Купер!

      Спешу сообщить вам, что «Крачка» вернулась в порт этим утром. Ваш груз частично утерян, но что-то ещё на борту. Капитан, однако, убит, а с ним также марсовый и ещё двое матросов. Новый капитан теперь Лютый Вернон. Он толкует о том, что пираты напали на шхуну. Теперь «Крачка» в рейс не выйдет, покуда не наберут они себе пару-тройку человек в команду и не починят реи.       Как ваш добрый знакомый, я тревожусь за тот рейс в Сен-Назар, и сообщаю о том, что сегодня из порта собирается выйти другая шхуна, «Пеликан». Рейса не взяли, плывут на Ямайку попытать счастья там. Перехватить бы вам их, господин Купер, да срочно.

Густав Брийе.

      — Эмека! — почти выпалил Оливер.       Почтенные гости даже замерли, удивлённо воззрившись на плантатора. Видно, думали, какой же он неотёсанный…       Мулат тоже вздрогнул, но послушно подошёл, готовый внимать.       — Набор для письма мне сюда. Сейчас же. Прошу прощения, господин Гветерелин, леди Амелия.       — Что вы, что вы… — защебетала девушка.       Эмека к этому моменту уже выбежал из гостиной. Он быстро выполнил это поручение господина. Пронаблюдал, как Оливер торопливо черкает на бумаге несколько строк и, не пройдясь даже пресс-бюваром поверх чернил, сложил записку в конверт и сунул в руки Эмеки.       — Тебе срочное задание. Со всех ног бежишь в порт, находишь судно с названием «Пеликан» и отдаёшь конверт любому матросу, а лучше — капитану. Как можно скорее, Эмека. Бегом! Не подводи меня.       И Эмека побежал. Ноги быстро несли его по пыльным дорогам плантации, мимо кипятильни и тростниковых полей, мимо бараков и складов. Но не успел мулат даже покинуть Ист Купер, как дорогу ему преградила группа молодых чернокожих рабов, один из которых оказался без одной руки. Среди них был Умар, который нёс Эмеку на конском вальтрапе в дом из конюшни, когда парнишка был ранен. Смутное узнавание, правда, не принесло ни облегчения, ни радости, ведь Умар этот — человек, с которым Эмека ни разу не говорил даже, и уж тем более не сделал ему ничего дурного, — смотрел на него свысока, с вызовом и явной злобой.       — А вот и домашний мальчик…       — Бежит с очередным господским поручением, а?       Эмека промычал возмущённо. Вернее, хотел возмущённо, а вышло как-то жалобно и умоляюще. Рабы рассмеялись.       — Мы тут, понимаешь, варимся рядом с сахарными котлами, а он, гляди-ка, при костюмчике…       Это сказал незнакомый Эмеке раб. Юноша попытался обогнуть незнакомца. Тот заступил ему дорогу. Эмека попытался протолкнуться и пробежать мимо, но его и вовсе швырнули на землю.       Из бараков выглянула молодая чернокожая женщина в большом цветастом тюрбане.       — Оставьте его! Он такой же невольник, как и вы!       — Умолкни, Кикиза! Посмотри на него! Приодетый, сытый! Себя лучше жалей, а не его.       Эмека с испугом переводил взгляд с одного из рабов на другого, с мольбой смотрел на эту бедную Кикизу, а сам пытался отползти подальше, прижимая к себе драгоценный конверт. И думал лишь об одном: «Господин просил не подвести! Я ведь подведу господина! Я опоздаю! Я не хочу подводить господина!»       — Да что вы за звери такие — втроём на одного! — продолжала разоряться рабыня. Она попыталась заступиться за Эмеку, но один из рабов легко оттащил её в сторону за локоть со словами:       — Помолчи, дура! И так о тебе каждая собака брешет! Подумают ещё, что и приплод от этого…       — Нет! Да я бы никогда…! — заплакала девушка.       Эмека неловко поднялся на ноги. Теперь уже он хотел заступиться за бедную рабыню. Он даже сделал пару шагов за ней, как вдруг в лицо ему прилетел тяжёлый кулак. Ожидаемо, но от этого всё равно так же больно и обидно, как от плети Буру.       Из носа потекла кровь, запачкала новую рубашку. Эмека наряду со страхом подвести господина испугался и того, что так быстро испортил его подарок. Пока он думал об этом, удары посыпались ещё с одной стороны.       Мулат промычал от боли и в один момент просто упал на землю. Пинать его не стали — больно пинать кого-то босиком, но ещё несколько раз ударили кулаками и на том сочли наказание за то, что он посмел быть сытым, оконченным.       Эмека пролежал на земле несколько минут, приходя в себя. Потом перевернулся на спину и с трудом сел. Поднялся на ноги. Покачнулся. Голову вело, в глазах рябило. Из бараков выглядывали и другие рабы — женщины и дети, потому как мужчины в большинстве были заняты работой, но подходить к Эмеке после выходки с Кикизой никто не стал.       Парнишка утёр слёзы, размазал кровь по щеке и продолжил свой путь в порт где пешком, где бегом — через боль и тянущее чувство в боку. Когда же он нашёл, наконец, нужный док, «Пеликан» уже удалился от берега настолько, что снующие по палубе матросы казались маленькими червячками. И лишь носовая фигура в виде большого пеликана с длинным клювом-мешком и распахнутыми крыльями ещё долго стояла в глазах Эмеки символом того, что он не успел.       Опоздал. Подвёл господина. Что теперь будет..?

***

      Оливер рвал и метал после разговора с семейством Гветерлин.       Отец Амелии не был в восторге от выбора дочери. Если честно, Оливер его понимал. Он хромой и почти вдвое старше Амелии. Бывший капер, а ныне — плантатор на диком Гаити, где живут пусть и приезжие европейцы, но уж точно не свет нации, а те, кого просто повесят, вернись они в родную Европу. У всех здесь было тёмное прошлое. У добродушного усатого булочника. У испанца-портного. У Густова Брийе, который вот уже несколько лет возглавлял порт. И даже у добропорядочной мадам Камю, что давала деньги в рост.       По доброй воле или из большого желания никто не переселялся с материка на Карибские острова, будь они хоть двести раз райским уголком, с манго, бананами и тёплым морем. И Оливер был таким же — человеком с тёмным прошлым, которому лучше не возвращаться в родную страну. Господин Гветерлин понимал это и не одобрял брак. Одно дело — деловой партнёр, и другое — зять.       А зять, который опорочил дочь, невинную деву, до свадьбы — уж совсем неслыханное дело.       Господин Гветерлин покинул Ист Купер, конечно, но сам Оливер был после его визита так зол, что рявкнул на Амелию как на последнюю рабыню, и закрылся в своём кабинете.       Судорожно достал очередную бутылку какого-то алкоголя — без разницы, какого. Трясущейся рукой налил себе стакан. Сделал это небрежно, грубо, так что на столе образовалась лужа, но Оливера это нисколько не волновало. Он залпом выпил весь стакан и стал наливать ещё. Рука с бутылкой тряслась. Рука с тростью тоже.       Как зашёл Эмека, Оливер скорее почувствовал, чем услышал. Стоя спиной к нему, он только и смог, что хрипло спросить:       — Передал записку?       Раб ничего не ответил. Мятый конверт в каких-то бурых пятнах лёг на стол Оливера, рядом с алкогольной лужей.       — Что?! Ты издеваешься?       Оливер резко развернулся к парню. То, что Эмека стоял на коленях перед ним, его даже не удивило. Так и надо, раз провинился! Вне себя от ярости, мужчина замахнулся тростью и треснул мулата по спине. Тот крякнул от боли, прогнулся к самому полу, но поднял полные слёз глаза на господина.       Он весь трясся от крупной дрожи и комкал в ладонях запачканную рубашку. А потом…       Смуглые руки потянулись к мужчине, к поясу его кюлотов и тонким завязкам. Что было в голове мулата в этот момент? Почему он это сделал? Пожалуй, будь Оливер спокоен, он бы попытался понять это, но не сейчас. Не сегодня и не сейчас.       — Ты что творишь?! Думаешь, мне это нужно? Так ты привык перед всеми извиняться? Пойди прочь и не позорь меня! Я продам тебя к чертям собачьим за такие привычки!       И он замахнулся снова, как вдруг…       — Н-ннэт… — то ли прохрипел, то ли просипел незнакомый голос. — П-пажжалуйста…       Говорил Эмека. Говорил, конечно, громко сказано. Каркал. Сипел. Хрипел. Жутко заикался. Выдавливал из себя слова, как из сломанных кузнечных мехов, захлёбываясь слезами и воздухом. И смотрел на Оливера так виновато… Так измученно…       — Я у-ууйду, г-каспадин. Я в-всё сд… делаю. Н-н-не протавайт-те ммэээня. П-пажжалуйста…       Оливер почувствовал, как по спине его проскользнула капля холодного пота, а на голове под волосами побежали мурашки. Он тут же как будто бы опал всем телом. Сдулся, как воздушный шар, шокированный тем, что только что произошло.       Немыслимо. Это немыслимо!       Эмека был немым, в этом не приходилось сомневаться. Сколько раз он пытался что-то сказать и не мог, да и голос его… Голос человека, который явно не пользовался связками несколько лет, настолько они одеревенели без нагрузки.       Очевидно, когда-то давно произошло что-то страшное, и Эмека замолчал. Что произошло? С пиратами — да что угодно! Сейчас парню не больше семнадцати. Что бы с ним ни делали, он был ещё по сути ребёнком. Это сломало его, напугало, заставило скрыться за немотой, потому что крики не помогали. Но сейчас парень заговорил. Потому что снова испугался. До ужаса! И чего бы?! Что его опять продадут…       Оливер не мог предположить раньше, что когда-нибудь станет успокаивать какого-то раба и сглаживать его истерику, но сейчас твёрдо понял для себя, что он перегнул палку, сделал что-то из ряда вон и уподобился тем извергам-управляющим, которые получают удовольствие от издевательств над рабами.       Не он сломал Эмеку тогда, но он сломал в нём что-то сейчас. Сорвался на нём — преданном и безобидном парнишке.       — Эмека… — тихо проговорил Оливер, опускаясь на колени рядом с мулатом. — Тише, Эми… Слышишь меня? Я солгал. Я тебя не продам. Эми, слышишь?       Эмека, весь сотрясаясь от дрожи и обливаясь слезами, уставился стеклянным взглядом Оливеру в глаза и кивал. Кивал снова и снова, пока Оливер продолжал говорить.       — Эмека, — снова позвал мужчина, осторожно протянув ладонь к плечу парня. — Ты… скажи что-нибудь. Ты будешь здесь, Эми. В Ист Купере. Ты ведь хочешь?       — Д-да. Т-то-олька н-нээ протава-айте…       — Не продам, Эми. Не продам. Вот, возьми-ка.       Оливер снова встал, опираясь на трость, и схватил со стола недопитый стакан виски (или рома?) и сунул парню в руки. Тот обхватил этот несчастный стакан так, будто в нём была опора мироздания, и при этом не переставал смотреть в глаза господину.       Мужчина обхватил его ладони своими поверх стеклянных стенок посудины и поднял к его рту, к трясущимся пухлым губам.       — Выпей, Эми. Успокойся. Ступай к себе. Потом обо всём поговорим, — прошептал Оливер с комом в горле и добавил тихое «Прости».       Но как бы Оливер ни уговаривал парня, тот будто бы ушёл в себя и ничего не слышал. Когда веки Эмеки начали смыкаться, мужчине пришлось уложить его прямо на ковре, а вместо подушки подсунуть собственный сложенный вчетверо камзол.       «Да будут прокляты все те, кто сделал с ним такое» — с тяжестью на сердце подумал Оливер, уходя прочь из комнаты.       «И я вместе с ними»