Чёрный хрусталь

      Эмека вернулся в Ист Купер уже далеко за полдень. Вернулся вымотанным, наверное, больше, чем если бы обежал на своих ногах половину портового городка. Сколько негодования он выслушал! Сколько проклятий в адрес своего хозяина! Несостоявшихся гостей вполне устроил немой раб в качестве груши для битья, ведь высказать тоже самое самому господину Куперу они явно не решились бы. А тут вот он — немой парнишка. Что ни скажи, передать никому не сможет. Можно дать себе волю. Эмека мог бы ответить и извиниться тоже, но ему и в голову не пришло заговорить с ними. Пожалуй, это лишь усугубило бы гнев гостей. Только и оставалось, что кланяться и пятиться к дверям. Кланяться до бесконечности и уезжать на маленьком пустом возке по следующему адресу.       Уставший больше от людских эмоций, он сначала проследовал на задний двор, где хорошенько умылся, а уж потом в сам дом.       Маньяра с дочерьми были сегодня странно притихшими. Готовили и кашеварили в своём обиталище, но молчали все до единой, и даже когда Эмека прошмыгнул в кухню за миской похлёбки, никто ничего ему не сказал. То ли Оливер устроил всем троим взбучку с утра, то ли Ифе подслушала вчерашний разговор…       Впрочем, оно и к лучшему.       Эмека зашёл в свою каморку, переоделся в костюм для секретарской работы и поднялся в кабинет. Судя по обстановке, плантатор сегодня не садился за письменный стол и занимался другими делами. Впрочем, пустой комнату тоже не назвать — юношу встретили плавающие каждая в своей баночке тропические лягушки.       Эмека подошёл поближе и взял одну банку в руки, разглядывая поближе и, раздумывая, что заставило господина вдруг наловить лягушек и принести их в рабочий кабинет. Ради икры что ли? Вон, плавает как раз…       Странно…       В этот момент дверь с тихим скрипом распахнулась.       — Эми? Ты вернулся?       — Да, господин. Я оповестил всех ваших гостей, — при воспоминании об этом у парня вырвался вздох, и, чтобы перевести тему, он продемонстрировал Оливеру лягушачью банку в своих руках. — Зачем вам лягушки с икрой, господин?       — С икрой? — явно удивился мужчина и подковылял с тростью ближе. Посмотрел на одну банку, потом на остальные. — В трёх из пяти… Она не соврала.       Эмека ничего не понимал, но выпытывать дальше не решался. Только смотрел с непониманием в ответ.       — Бери их все и за мной.       Юноша послушался. Взять в руки все пять банок стоило труда, но кое-как это удалось сделать. Идти за господином пришлось медленно. Впрочем, не так далеко — до комнаты Амелии.       Оливер вошёл туда без стука и кивнул Эмеке на туалетный столик, мол, ставь туда.       Амелия, занятая сейчас от скуки чтением, тут же поднялась при виде банок с лягушками и с шокированным, полным неверия взглядом, подошла к ним впритык.       — Нет… Нет-нет-нет… Этого не должно быть, — зашептала она, обходя банки, как лиса вокруг кувшина.       Оливер наблюдал за девушкой не меньше минуты, прежде чем понял, что она сейчас не играет. Она шокирована и удивлена вполне искренне и натурально. Бедняга завралась настолько, что обманула и переиграла сама себя.       Мужчина от души рассмеялся над таким зрелищем.       — Почему ты смеёшься?! — взъярилась Амелия и с кулаками налетела на мужчину. Принялась колотить ими в широкую грудь, но самое большее, что у неё вышло, это заставить его отступить на шаг назад.       — Чем ты недовольна, Амелия? — хохотнул Оливер, ухватив свободной рукой тонкое запястье девушки. — Радуйся, глупая! Твоё будущее материнство спасает тебе жизнь!       — Этого не должно было случиться! Я принимала микстуру! — завизжала она.       — Тогда на что ты рассчитывала, когда заявляла мне о своей беременности? — резко изменившись в лице, рыкнул на неё мужчина. — На что? Что в Ист Купере не найдётся подходящего дерева и крепкой верёвки? Или на то, что моего ума хватит только на ожидание, когда же под твоей юбкой появится подушка с куриными перьями? А?       Судя по испуганному взгляду, Амелия и сама не знала, на что рассчитывала, но уж точно не на то, что вышло в итоге. Её план был настолько дерзок, что даже не предполагал провала. Когда же он провалился, не осталось иного выбора, кроме как импровизировать и врать дальше. Амелия планировала стать богатой вдовой, а стала обрюхаченной вне брака девкой-отравительницей на диком острове вдали от отца.       — Собирай вещи.       — Куда? Зачем?       — В Маригот. Будешь жить там. В своём доме я тебя не оставлю. Мне пока ещё хочется жить. Эмеке и Кикизе, уверен, тоже.       — Но я…       — Слушай и не перебивай. В Мариготе у меня небольшая вилла для отдыха. Никаких плантаций, никакой прислуги. Маньяры с её приплодом и Буру тебе, думаю, хватит, чтобы не умереть с голоду и не утонуть в грязном белье. Забирай их с собой, раз уж вы так спелись. И учти, твоя безбедная жизнь будет длиться только до тех пор, пока ты носишь моего ребёнка. Не смей и думать о том, чтобы избавиться от него. Если я узнаю, что ты хотя бы попыталась раздобыть микстуры, чтобы вытравить плод… Даже не само действие, а хотя бы жалкая попытка — и ты крупно пожалеешь, Амелия. Виселица всё ещё маячит над твоей хорошенькой головкой, помни это. Родишь — я лично оплачу каюту и отправлю тебя к отцу. Ребёнка признаю как своего. Он тебе всё равно не нужен. Ясно?       Амелия отвернулась к окну и обхватила себя за плечи. Видимо, это означало, что ей всё ясно. Оливер с Эмекой в компании лягушек покинули комнату.       Чтобы окончательно обозначить серьёзность своих намерений, плантатор направился вниз, к Маньяре и её дочерям.       Юноша немного испуганно поглядывал на господина и успокаивающе касался ладошкой его плеча. Переживал.       — Господин… Мне следовать за вами?       Оливер остановился и задумался на секунду, после чего лишь пожал плечами и продолжил свой путь по лестнице. Он хромал и цеплялся за перила больше обычного, так что сомнения у Эмеки пропали. Нужна помощь. Как можно оставить господина в такой момент? Юноша быстро догнал мужчину и подставил ему своё плечо.       «Вечером массаж. Обязательно! Господин так сильно вымотан…» — подумал Эмека, когда они с мужчиной уже были на первом этаже.       Суета в кухне при появлении плантатора сразу затухла. Ифе и Абена — заложницы материных действий и слов, всё же как будто понимали, что что-то не так, поэтому опустили взгляд. Одна при этом мелко нарезала овощи, а другая медленно мешала в миске тесто. Маньяра вытерла полотенцем руки и поджала полные губы.       — Вы что-то хотеть, хозяйне? — тихонько и непривычно покорно, будто и не она вовсе, пролепетала кухарка.       Оливер кивнул, вошёл в кухню и с достоинством устроился на стуле, за которым Эмека обычно завтракал и ужинал под говор маньяриного семейства и их грязные сплетни. Юноша отступил за его спину и отвёл взгляд к окну. Лучше уж смотреть на плывущие облака, чем на обезображенные страхом и чувством вины лица.       — Хотеть, Маньяра, хотеть, — вздохнул тем временем плантатор. — Ты служила мне больше десяти лет, Маньяра. Я пристроил сюда, на хлебное место, твоих дочерей. Наказывал только за дело и не ругал попусту. Я заслужил смерть из твоих рук?       — Нет, господине.       — Яд добавляли в мою еду на твоей кухне, Маньяра.       — Так велеть госпожа, — замотала головой кухарка. — Она велеть посыпать порошок. Говорить, что это пряность.       — Пряность, — хохотнул мужчина. — А ты и рада поверить в это! Пряность, от которой я слёг в постель с поносом и рвотой. И которую Амелия приносила каждый раз лично и добавляла только в мою кашу, а не общий котёл с фасолевым супом или свою тарелку со свежим творогом.       — Госпожа говорить, что это вкусно, — уже чуть не заплакала негритянка.       — Ты пробовала? Тебе было вкусно?       — Не пробовала, господине.       — Может, стоит попробовать сейчас? — Оливер задумчиво достал из кармана бутылёк с остатками яда. — Здесь ещё осталось немного. Уверен, что будет вкусно.       — Нет, хозяйне! Простить! Простить меня! Моя вина! Я дура, хозяйне! Госпожа обмануть меня!       — Дура, — согласился Оливер. — Что тебе стоило погнать Амелию из кухни, как ты поступала с Эмекой? Да даже со мной! Даже я здесь был не хозяин! Десять лет вы вольно жили в моём доме, но стоило появиться Амелии, как вы тут же стали верны ей. Так что завтра и ты, и твои дочери, отправляетесь вслед за ней в Маригот. Будете служить ей там. Содержать виллу. Присматривать за госпожой. Присматривать пристально, Маньяра. Госпожа нынче в тяжести, и я очень расстроюсь, если моё дитя погибнет ещё до появления на этот свет. Очень сильно расстроюсь. Боюсь, я выйду из себя и не смогу поручиться, что не убью никого в порыве гнева. Понимаешь, Маньяра?       — Да, господине.       — Вот и славно. Условия и вам, и ей, одинаковые. Одна её попытка прервать беременность — и виселица для вас всех. Это понятно? Милости моей больше не ждите.       Маньяра виновато опустила голову. Оливер тяжело встал со стула. Опёрся на трость и собрался уже уходить, как вдруг…       — Абена, хозяйне, — опомнилась кухарка. Она схватила младшую дочь за локоть и, с надеждой глядя на господина, подтащила её ближе к нему. — Абена ничего не знать. Она ни в чём не виновата, хозяйне! Оставьте её здесь!       — Удивительно, Маньяра. Ты ещё не забыла, что такое забота… Абена? — окликнул девушку мужчина.       — Да, господин?       — Ты остаёшься здесь или отправляешься с матерью?       — Здесь, — прошептала девчонка и заплакала.       Оливер кивнул и вышел, захлопнув за собой дверь.       Эмека, хранивший до этого момента молчание, снова коснулся ладонью плеча мужчины.       — Вы так милосердны, господин.       Плантатор невесело усмехнулся и коротко обнял раба за плечи свободной от трости рукой. Теперь он не видел смысла прятать свою симпатию к Эмеке. Завтра все, кто желал им зла, кто зубоскалил и разносил сплетни, покинут Ист Купер. В доме давно пора провести уборку, своего рода очищение. Кухня останется без кухарки, а конюшня без конюха, но всегда можно заменить их другими людьми, новыми, кто сочтёт за счастье выбраться из бараков на прикормленное место.       — Прогуляйся со мной…       — Хорошо.       Они вышли прочь из дома. Медленно, рука об руку пошли по утоптанным песчаным тропинкам Ист Купера, вдоль зарослей тропического леса, мимо кипятильни и тростниковых полей. В один момент Оливер ощутил нестерпимое желание взять за руку своего верного мальчишку, что и сделал незамедлительно. Так и шёл. Одним боком наваливался на трость, а другим — на крепкую руку Эмеки.       — Что Абену здесь держит? — задумался вдруг Оливер вслух. — Она девчонка совсем, и отказаться ехать с матерью…       — Я не уверен, господин, но, кажется, Маньяра бережёт её от Буру, и сама Абена тоже его боится. Он странно смотрел на неё. При вас не решался тронуть, но там он станет единственным мужчиной, и…       — Он же стар, — нахмурился Оливер.       — Тем меньше у него терпения, господин. Уж я-то знаю. Я видал таких мужчин, — тихо и как-то очень спокойно произнёс Эмека. — Они торопятся воспользоваться тем, что их тело ещё на что-то способно. Так они доказывают сами себе, что ещё могут. Капитан тоже был немолод, но…       — Я понял, Эми. Хватит. Не надо об этом.       — Как скажете.       Дальше шли молча. Оливер думал о том, что к своим юным годам Эмека уже приобрёл слишком много болезненного опыта, слишком многое пережил, и нельзя сказать, что этот след окончательно сгладился в его душе. Вовсе нет. Когда рана долго болит и с трудом заживает, на её месте образуется рубец — грубая кожа, которая почти ничего не чувствует. Грубая и уродливая.       На спине Эмеки было много таких мест. Но в душе? Кто узнает теперь, сколько таких в его душе? Может, он и хотел бы горевать по своему втоптанному в грязь детству, по своей истерзанной невинности, но сейчас уже просто не в состоянии плакать. Плакать не помогало, становилось лишь хуже. Крики не помогали тоже.       Помогло бы тогда только одно: чтобы кто-то добрый и сильный вступился за юного униженного мулата и забрал из этого кошмара. Но, увы, такого человека на пути Эмеки не оказалось.       «А может, это я?»       Оливер покосился на парнишку и увидел на его лице редкое, как снег в пустыне, явление — мягкую еле заметную улыбку.       — Ты улыбаешься, — мужчина и сам не удержался.       — Да, господин.       — Почему?       — Просто мне очень хорошо сейчас. Когда я с вами, всё, что со мной было, кажется просто дурным сном. Как будто и не было этого. Как будто я всегда был в Ист Купере, просто почему-то забыл. Пойдёмте домой? Я сделаю вам ванну и массаж. Вотру масло в ваше больное колено. Хотите?       — Звучит заманчиво. Идём.       Дома Эмека всё сделал так, как и обещал. Долго таскал с кухни вёдра с тёплой водой, чтобы сделать для господина ванну с розовым мылом. Приготовил на прикроватном столике настоенные на маслах травы для его больного колена, а также тот флакон с арабским маслом — уже для спины или же любого другого применения. Потом по настоянию Оливера и сам принял ванну тоже.       Правда, одежды на смену у него особо не было, и ему пришлось выходить к господину в одном лишь халате на голое тело, и то одолженном у него же.       — Пожалуй, пора нам с тобой снова съездить к портному, — улыбнулся Оливер, глядя на мулата, утонувшего в его халате.       Эмека оглядел себя и молча сел на колени перед мужчиной.       — Давайте я полечу ваше колено.       Оливер послушно вытянул вперёд ногу, а на вторую опёрся локтем и замер. Пошевелиться боялся, чтобы не спугнуть такой интимный момент и подольше любоваться представшим перед ним зрелищем. И вроде ничего особенного: смуглые ладошки Эмеки, блестящие от масла; чёрные мелкие кудри на голове, шея с капельками влаги, и край халата, что съехал у парнишки с одного плеча. Перед Оливером сидел обычный человек. Многие сказали бы, что второго сорта, рабское отродье. Но почему же тогда мужчина не мог отвести взгляда? Он искренне считал то, что видит — прекрасным.       — Эми… — шёпотом позвал он и сразу же утонул в тёмных глазах, когда Эмека поднял на него взгляд. Доверчивый и одновременно твёрдый. Боготворящий. Влюблённый.       Оливер потянул юношу к себе за край халата, а сам медленно склонился навстречу. Губы встретились в нежном поцелуе. Мужчина почувствовал, что Эмека отвечает, как умеет. Что он вздрагивает изредка от удовольствия, а после встаёт на ноги. Оливер провёл ладонями по его шее и плечами, так что в итоге большой халат вовсе съехал на пол, оставив юношу обнажённым.       Эмека чуть покраснел от стыда за свою наготу.       — Иди ко мне… — прошептал Оливер, притянув парнишку к себе за талию. Провёл носом по его прессу, поцеловал живот и прихватил губами коричневую горошинку соска. — Ты ведь не против провести эту ночь вместе?       — С вами — что угодно, — признался Эмека. — Я знаю, что вы не сделаете мне больно.       — Милый, милый Эми… Никогда не сделаю.       Ладонь мужчины скользнула по бёдрам парнишки вниз, обхватила кольцом полувозбуждённый член и после вырвавшегося у мулата короткого стона спустилась ниже, к сжатому входу в его тело. Мышцы поджались от прикосновения.       — Не зажимайся, Эми.       — Я вовсе не собирался…       Оливер плеснул масла на свои пальцы и снова коснулся кольца мышц. Легко проник внутрь сначала одним пальцем, затем двумя. Не хотелось думать, у всех ли бывает так же легко, или это всё из-за печального прошлого Эмеки, но уже спустя пару минут юноша был готов. Его член прижался к животу, а лежащие на плечах мужчины ладони подрагивали. В отсутствии взаимности уж точно не обвинишь…       — А как же вы? — спросил немного виновато юноша.       — Я в обиде не останусь, — усмехнулся Оливер. — Ложись рядом со мной.       Пока Эмека немного пошатываясь, заползал на кровать, Оливер избавился от последней одежды и быстро накрыл своим телом смуглое тело мулата. Оцеловал его шею, исполосованную шрамами спину — всю до последнего дюйма, будто пытался этими отчаянными поцелуями залечить их, уничтожить, перекрыть чем-то более приятным. Он чувствовал, что юноша сначала зажался, а потом стал таять в его руках и под его прикосновениями.       — Господин… — прошептал он.       — Эми… Я вхожу.       Эмека распластался на кровати, готовый быть с ним и под ним, как только господин захочет. Развёл ноги в стороны, приподнялся на локтях, чтобы иметь возможность заглядывать на происходящее из-за плеча.       Оливер смазал маслом член и протиснулся в тело парня так аккуратно, как только мог. Прижался губами к основанию его шеи, огладил сильными ладонями рёбра.       — М-м…       — Больно?       — Н-нет…       — Ох, Эми…       Оливер двигался плавно. Ускорял темп и тут же одёргивал себя, что под ним не шлюха, чтобы вбиваться в него, как голодному до ласк матросу. Тем более, что Эмека так ярко отзывался именно на ласки… Ловил губами воздух, стонал в подушку, извивался. Казалось, поцелуи, прикосновения и нежные слова доставляют ему в сотни раз больше удовольствия, и Оливер понял, наконец, что так оно и есть. Эмека был с мужчинами до него, хоть и не по своей воле. Они брали его, как доступное тело, овладевали, пользовались, но вряд ли кто-то из них хоть раз повёл себя с парнишкой бережно, как с хрусталём. Не от самого соития он так дрожит, а от проявлений любви, нежности и доверия.       Оливер заметил, что Эмека излился, уже когда заканчивал и сам. Он просунул руку под его бёдра в намерении помочь парню дойти до пика, но наткнулся уже на влажные брызги и поникший член. Эмека опередил его, но не стал останавливать и позволил господину сделать всё так, как хотелось ему самому, в своём темпе. Или просто привык не обращать внимания на своё тело, а лишь отдавать себя как куклу для утех? Скорее второе. Горло сжалось от этой мысли…       — Эми… — хрипло позвал Оливер, придавив парнишку своим телом.       — Д-да? — слабо отозвался юноша.       — Ответь мне честно, прошу тебя. Ты со мной не только потому, что я твой хозяин? Ты ведь по доброй воле со мной?       — Я с вами, потому что вы мой Бог, господин. Даже будь я свободен, я остался бы с вами. Я счастлив, что вы этого хотите, потому что иначе я не смог бы и надеяться…       — Я… — произнести простую фразу из трёх слов оказалось сложнее, чем осознать её для себя, но Оливер очень постарался. — Тебя… люблю, Эми.       — Что вы такое говорите, господин? Любовь это же что-то такое… очень большое. Это на всю жизнь. Я не обижусь, если вы остынете ко мне. Я — раб. И мужчина. И ещё чёрный. И ещё я грязная подстилка, которую уже потаскали. Как вы можете любить кого-то вроде меня?       — Эми, посмотри на меня.       Эмека поёрзал, выбираясь из-под тела Оливера, и удобно устроился рядышком, робко взглянув мужчине в глаза.        — Могу любить. И хочу любить. Не то, кто ты, а то, какой именно. Добрый, чистый, заботливый, ласковый. Ты красивый, Эмека, просто поверь тому, что видят мои глаза. Мне неважно, кто ты, потому что всё, что ты перечислил — не твой выбор и не твоя вина.       По щеке Эмеки скатилась слеза, и он поспешил укрыться в объятиях Оливера. Мужчина счёл это слезами радости и сам не сдержал улыбки. Так, обнимая самого преданного и родного человека, он уснул до самого утра.

***

      Утром дом опустел. В нанятый для дальней дороги дилижанс погрузили вещи Амелии и пожитки её рабов. С унылыми лицами заняла место в салоне и сама девушка, и Маньяра с Ифе. Все они тоскливо и виновато смотрели на дом господина Купера. Ифе долго лила слёзы на пару с Абеной, но в итоге, когда на козлы забрался Буру, дилижанс тронулся с места.       Абена ещё пару минут поплакала на крыльце дома, но вскоре ушла в кухню, где пока ей предстояло быть за хозяйку.       Кикиза неуверенно махнула ладошкой вслед дилижансу, но явно не испытывала грусти по поводу уезда госпожи и злой кухарки с грубым конюхом. Взятая в дом изначально в качестве горничной, она поспешила выполнять свои обязанности: убирать за госпожой покои, перестирывать текстиль и готовить комнату кухонных рабынь для новых жильцов.       Очищение Ист Купера состоялось.       Оливер проводил повозку взглядом, обнял смущённого Эмеку за плечо и увёл в дом. Предстояло много работы.       Они поднялись сегодня в кабинет на диво резво — Оливер и не вспомнил, что у него болело вчера колено. Сели за свои рабочие места.       Эмека по обыкновению принялся начищать пёрышко мягкой тряпочкой и листать учётную книгу, когда перед ним лёг лист бумаги, над которым Оливер провозился не меньше получаса, пока парнишка спал.       — Что это?       — Читай.

Я, Оливер Джеймс Купер, данной бумагую подтверждаю, что дарю рабу Эмеке за преданность его и заслуги вольную грамоту. Отныне и навсегда Эмека может считаться свободным человеком со всеми присущими этому статусу правами. По традиции именования вольному рабу присваиваю я фамилию Купер. Вольная написана мною лично, в здравом уме и трезвой памяти.

Дата. Подпись.