Чёрный хрусталь

      Прочитанное, по всей видимости, Эмеку несколько напугало.       — Вы ведь не п-прогоните меня? Не прогоните? — услышал Оливер шёпот Эмеки. Он надеялся увидеть радость, так, чтобы лицо парнишки озарила улыбка — такое редкое для него явление. А в итоге увидел страх.       — Конечно, нет, — возмутился мужчина и обнял Эмеку за плечи. — Это значит лишь то, что ты свободен, Эми, а я не допущу того, чтобы ты попал снова туда, откуда выбрался. Захочешь остаться здесь — останешься. Захочешь отправиться куда угодно — никто тебя не удержит. Но я всё так же хочу, чтобы ты был со мной. Ты будешь, Эми? Хочешь этого?       — Буду. Хочу, нечего и спрашивать, — вздохнул юноша. — Но вольная…       — Ты будешь со мной свободным человеком, потому что сам этого хочешь, а не потому, что тебя держат кандалы. Для меня это ценно. Понимаешь?       Эмека кивнул, внимательно глядя в глаза мужчине. Оливер улыбнулся и притянул парнишку в свои объятия. Спина Эмеки была напряжена, но под тёплыми ладонями быстро расслабилась.       — К тому же так я буду знать, что ты в безопасности, — продолжал Оливер. — Я куда старше тебя. Вдруг со мной что-то случится?       — Не говорите так!       — От того, что я не буду об этом говорить, положение вещей не изменится. Я старше, у меня постепенно отказывает нога, а ещё мы живём на Гаити. Вокруг нас пираты, рабы и Карибское море. Просто прими это, Эми. Ты и сам знаешь, как может обернуться жизнь. Я хочу, чтобы даже в плохие времена, даже без меня, ты смог жить без страха. Теперь ты свободен. Так я буду за тебя спокоен.       — Спасибо, господин, — прошептал юноша, растрогавшись. Он доверчиво уткнулся лбом в плечо мужчины и крепко вцепился пальцами в его камзол.       Оливер гладил его по спине и улыбался. Такого мира на душе он не чувствовал, наверное, со времён безмятежного младенчества, когда для полного счастья нужны были только сон, молоко матери и её ласковые руки. Сейчас Оливер как никогда понимал, что встал на путь правильных поступков. Отослал от себя неверных и преподнёс бесценный дар самому дорогому, самому верному человеку. Ведь он заслуживал этого дара, разве нет?       — Я не господин тебе теперь. Мы равны и я, как владелец Ист Купера, предлагаю тебе работу, Эми.       Эмека отстранился и немного удивлённо взглянул на мужчину.       — Станешь моим управляющим. Подручным, то есть. Будешь мне помогать, как и раньше, с документами и прочими делами. Только уже как свободный человек. У тебя будет жалованье, выходные и свои личные покои. Согласен?       Ответом стали крепкие объятия.       — Вот и отлично, — улыбнулся Оливер. — А теперь собирайся в город. Съездим к портному. Мой управляющий должен быть хорошо одет. Вечером у нас много дел. Нужно отобрать новых рабочих в дом и конюшню.       — Да, господин, — кивнул Эмека. Он разомкнул объятия, а на попытку Оливера возразить против привычного «господин», закрыл его губы коротким поцелуем и впервые сделал это с улыбкой. — Не бранитесь, господин. Мне нравится звать вас так. Ведь можно?       И парнишка выскользнул из комнаты быстрее, чем плантатор успел осознать, что только что произошло. Такая игривость Эмеки была чем-то новым. Он улыбнулся уже второй раз, а сегодня ещё и поцеловал его сам! Вот уж невиданное дело, но это Оливера не могло не порадовать. Иногда он задумывался, а в самом ли деле Эмека любит его. Может, путает с любовью благодарность? Чувствует себя обязанным? Или просто выбрал первого же доброго человека в качестве иконы? А с другой стороны, любовь бывает разная. Если Эмека любит вот так, то разве это плохо?       Потирая в непривычном для себя смущении губы ладонью, Оливер усмехнулся и побрёл одеваться сам.       — Кикиза! Выходной костюм мне!       Кикиза угадала с костюмом лишь с третьего раза, но Оливер вовсе не разозлился на неё. Привыкнет со временем. Куда теперь торопиться-то?

***

      Спустя месяц в конюшне уже вовсю заправлял делами молодой чернокожий раб Айко, низкорослый и ширококостный, как бутылочное дерево. С лошадями он ладил отлично, в упряжи и амуниции разобрался быстро, но ничерта не понимал ни по-английски, ни по-испански. Зато, как случайно выяснилось, говорил на одном диалекте с Кикизой и по первому времени приказы хозяина передавала новичку она, а потом он научился понимать короткие фразы вроде «Приготовь возок» или «Распряги лошадь».       В кухню Оливер взял одну из женщин из бараков, большегрудую и крутобокую, которую звали не просто Рудо, а мама-Рудо. На неё указала та же Кикиза. Описала она эту женщину как добрую, тихую и жалостливую тётушку, которая работала наравне с молодёжью и часто утешала их, непутёвых, если что случалось. Всех своих многочисленных детей она растеряла по миру не по своей воле, а по рабской судьбе, поэтому чужих, пусть даже и великовозрастных, принимала тепло, как родных.       Мама-Рудо влилась в ритм хозяйского дома так, будто была в нём всегда, но выражалось это вовсе не в хамоватости и самоуверенности, как у её предшественницы Маньяры. Кухня, как по волшебству, стала уютным местом, откуда больше не слышались крикливые указания и подначки. Независимо от того, когда Оливер проходил мимо, там всегда звучали лишь тихие разговоры, шкворчание масла в сковородах, звяканье посуды и иногда — смех Абены или Кикизы.       Мужчина заглядывал туда в ожидании подвоха и видел, как женщины мирно готовят или наводят порядок, обсуждая при этом что угодно, но только не чьё-то грязное бельё, а когда работа в кухне заканчивалась, они выходили на крыльцо и, сидя на ступеньках, занимались штопкой и починкой одежды.       Тогда дома и вовсе воцарялась тишина, работать в которой было одно удовольствие. Только свежий морской ветер шумел пальмовыми листьями под открытым настежь окном кабинета и сидящий за рабочим столом Эмека поскрипывал пёрышком по бумаге.       Эмека выглядел теперь солидно, как настоящий европеец. Он был в приличном костюме из добротной ткани, белой сатиновой рубашке и даже тупоносых туфлях с пряжками. Оливеру нравилось смотреть на него за работой. Тогда парнишка забывал о своей робости и становился серьёзным и увлечённым. Он старательно держал прямо спину, а перо в его пальцах двигалось плавно, как у какого-нибудь французского мальчишки-пансионера, которого учили и письму, и грамоте.       Но ведь Эмеку тоже кто-то учил? Почему раньше Оливер не догадался спросить об этом?       — Эми…       — Что, господин? — поднял взгляд юноша, опустив кончик пера в чернильницу.       — Кто тебя учил грамоте?       — Я плохо помню, господин. Это было так давно, что кажется, будто и не было…       — И всё же… Где ты жил до рабства? Приют? Семья?       Эмека задумался и долго смотрел в окно.       — Честно говоря, я даже не знаю, было это или мне всё приснилось, господин. Какое-то… какое-то место, вроде как поместье, но не как у вас, не с сахаром. И места другие. Меня стали учить вместе с каким-то белым мальчиком на год-два младше меня. Помню чернила. Только бурые, а не как эти. Вот… Чернила помню, а лица расплылись. Думаю, этого и не было вовсе.       И с этими словами Эмека вновь макнул перо и продолжил своё дело.       Оливер же не стал его больше ни о чём спрашивать. Если Эмеке проще думать, что этого не было, чтобы сохранить душевный покой, пусть. Тяжко, видимо, вспоминать то, что так внезапно сменилось на одиночество, рабские кандалы, плети и пиратские трюмы.       Предположений у мужчины по поводу происхождения Эмеки было немало. Одно то, что он мулат, давало простор для фантазии. Его отцом мог быть британский колонист или плантатор, испанский миссионер или чиновник. Любой белый, у которого есть свои угодья и хоть одна домашняя рабыня, которой не повезло попасть в его постель. Белый мальчик, с которым начали учить Эмеку, вполне мог быть его сводным братом. Зачем учить? Чтобы воспитать из внебрачного ребёнка второго сорта хорошего слугу, управляющего или дворецкого. Зачем продавать в итоге? А кто же теперь это узнает…       — Ты такой красивый, Эми… — невпопад сказал Оливер.       Юноша вновь поднял взгляд и зарделся.       — Спасибо, господин. Вы тоже.       — Вот уж сомнительно, — хохотнул мужчина. — Ты закончил?       — Одна строчка осталась.       Оливер позволил Эмеке дописать и убрал из его рук и перо, и тряпочку для его протирки. Протёр инструмент сам и положил на подставку, а юношу схватил за руку и потянул к себе. Эмеке пришлось подняться со стула и обойти стол вокруг, чтобы в итоге оказаться у Оливера на коленях.       Мужчина усадил его боком к себе, обнял крепкое молодое тело, и, забравшись ладонью под камзол, провёл ею по рубцам шрамов, которые чувствовались даже через чуть влажную ткань рубашки.       Уткнулся носом в его смуглую шею и вдохнул природный запах тела мулата, облагороженный невероятной чистоплотностью парнишки.       — Вы хотите прямо сейчас? — неуверенно спросил Эмека, и Оливер усмехнулся. Нет, сейчас не хотел. Чуть позже — да, но сейчас он обнаружил в себе лишь всплеск всепоглощающей нежности, которая и заставила мужчину утянуть Эмеку к себе, обнять его и коснуться губами виска рядом с мелкими шоколадными кудряшками.       — Нет, просто захотелось обнять тебя. Ты ведь не против?       Эмека с улыбкой покачал головой и обнял мужчину в ответ. Голову уютно уложил ему на плечо и неловко, как бродячий кот, потёрся кудрями о мужскую шею.       — Я тут подумал, — сменил тему Оливер, прикрыв глаза в удовольствии такого спокойного и доверительного момента. — Подумал, что тебе пора доверить работу посерьёзнее. Через неделю-другую я поеду в Маригот проверить порядки, чтобы Амелия чувствовала мой контроль и не придумала какую-нибудь каверзу. Тебе предстоит несколько дней присматривать за плантацией и отправлять судно без меня.       Эмека охнул в испуге.       — Но разве я справлюсь?       — Справишься. Мы вместе договоримся обо всём, я представлю тебя как своего управляющего и капитану, и господину Брийе — начальнику порта. Тебе останется только проследить за погрузкой и проводить шхуну в путь. Я в тебя верю, Эми. Тебе это по силам.       — Как скажете, господин, — кивнул парнишка и, явно подумав о чём-то, нервно затеребил пуговицу на камзоле. — А… если слухи о нас уже вышли за пределы плантаций? Что тогда? Это ведь бросит тень на ваше доброе имя.       — Мы на Гаити, Эми. Здесь правят деньги, а не доброе имя. Слухи же не стоят ни пенни. Главное, что мы оба можем друг на друга положиться. Ты на меня, а я на тебя.       — Я сделаю всё, чтобы не подвести вас, — тихо подытожил Эмека.       Оливер кивнул и затих на какое-то время. От тепла тела Эмеки и его запаха, от щекочущих кудрей и его ладоней на плечах, он почувствовал, что захотел… то, о чём юноша спросил его пару минут назад. Прямо днём и даже не в постели!       — Эм… господин, вы, — залепетал парнишка и чуть поёрзал, ощутив, видимо, некоторые изменения в состоянии мужчины.       — Да, Эми. Не принесёшь ли масло из спальни?       — Может, стоит всё же перейти туда? — робко улыбнулся Эмека.       — Здесь тоже вполне уютно.       Эмека, по всей видимости, согласился с господином, потому что сию минуту вышел из кабинета и вернулся со склянкой восточного масла. Мгновение, и он прижат сильным телом к стене. А ещё через минуту его кюлоты уже спущены вниз, а ладонь Оливера скользит на мягком пока члене, посылая по телу волны огня.       — Господин…       — Эми? — выдохнул Оливер ему в шею и мягко поцеловал под ухом. Сильным движением руки подцепил его колено, и если бы не держал в таком положении сам, пожалуй, юноша уже давно упал бы, потеряв равновесие. — Будь добр, открой масло.       — Я испорчу одежду.       — А ты осторожно открой.       Эмека, как мог, осторожно откупорил бутылёк и окунул в него два пальца. Чтобы не заставлять Оливера пачкаться, сам завёл ладонь вниз и скользнул пальцами в своё тело. Это было юноше внове. Сам себя к близости он ещё не готовил, но нашёл такой поступок даже логичным. Он ведь знает своё тело лучше, чем Оливер, и сможет понять, когда уже будет готов.       Он понял это на третьем поцелуе, куда более жарком, чем первом.       Убрал руку, отвёл её в сторону и простонал от особенно чувствительного движения Оливера по члену.       — Господин… — прошептал.       Оливер понял призыв. Надёжнее подхватил Эмеку под колено, направил член в смазанный маслом и податливой вход в тело юноши и плавно толкнулся внутрь. Вышел наполовину — и обратно, ещё более глубоко. С каждым толчком он всё теснее прижимал парня к себе и всё более жарко целовал его шею и лицо.       Эмека в долгу не оставался. На каждую ласку он отвечал тем же, но вдвое больше. Так, в молчании одаривая друг друга ласками и поцелуями, они пришли к пику почти вместе, а потом ещё не одну минуту стояли, прижавшись и друг к другу, и к обколоченной тёмными деревянными панелями стене рабочего кабинета. Взмокшие и перепачканные в собственном семени.       — Вам хорошо, господин? — прошептал Эмека.       — Хорошо. Мне просто прекрасно… А тебе?       — И мне. Хотите ванну?       — Хочу. А ты?       — И я тоже.