Ментол

Они выступают. Чонгук говорит спокойным поставленным голосом, Тэхен переключает слайды, преподавательница смотрит и слушает. Ей что-то нравится, к чему-то она добавляет комментарии — Ким не особо вслушивается. От пустоты под ребрами ветер ходит. Проект — то единственное, что их связывает, — закончен. Закончится и урок, Тэхен снова станет веселым, дружелюбным, ярким и альтруистичным, а водолазка скроется под своей мантией-невидимкой. Ему не расскажут, откуда и как давно появились татуировки на теле одноклассника, он не проведет по ним подушечками пальцев, больше нет возможности изучить. Он не покажет свои любимые комедии, не будет цитировать каждую реплику, ведь пересматривает уже сотый раз. Он не окажется в чужом подъезде, ведь так и не узнал адрес. Зато он запомнит. Запах лимона с бергамотом, педантично убранную комнату и чужое «понятно». — Отлично поработали, — вновь хвалит англичанка, когда ученики занимают свои места. Она проверяет время на часах и поворачивается к классу. — До конца осталось пять минут, других посмотреть уже не успеем, так что можете собираться. Только! Как мышки, ладно? Ладно. Тэхен украдкой глядит на Чона, тот собирает учебники в рюкзак и сразу идет к выходу. У друзей есть такое неозвученное правило — ждать. Когда обедаешь в столовке, даже если доел, а твой друг нет, ты остаешься. Когда заканчивается урок, а твоему другу нужно что-то спросить у учителя, ты остаешься. Когда звонок уже прозвенел, но твоему другу захотелось срочно поссать, ты остаешься. Когда у тебя есть друг, вы априори «вместе». Так откуда, если Чонгук Тэхену не друг, это разочарование? Ким пытается стряхнуть подобные мысли резким движением головы, надо встретиться с Чимином. Он, в отличии от чуваков-социопатов, умеет ждать. Спускается на этаж ниже, к кабинету английского первой группы, и забегает в туалет младшеклассников, пока никого нет. Пальцы быстро чиркают колесико зажигалки. Нечего пиздострадать, все вышло так, как он хотел. Он же водолазку избегал, а для чего? Чтобы не видеть. Сейчас уже не увидит, проблема решилась сама по себе. Быстро печатает сообщение другу о своем местоположении, и откидывает голову на покрытые кафелем стены. Вкус ментола оседает на нёбе, Тэхен по прывычке пытается его слизать, и не выходит. У него вообще много что не выходит. Разбираться в чувствах, отношениях, выборах. Как будто всем вокруг эту тему преподавали, а он пропустил, потому что прогулял ради пьянок или отсыпался после ночной смены Юнги. Репетиторов и денег на них по карманам не находится, поэтому он вынужден расхлебывать пропущенный материал сам. Чимин приходит в уборную, когда сигарета почти стлела. Забавно, Ким сделал только две затяжки. — Совсем ебанутый? На этом же этаже кабинет директора, а если бы тебя спалили? — злясь, друг перехватывает из рук сигарету и тушит под краном. Красноволосый пожимает плечами. У него мозг за причинно-следственные связи не берется. Первый раз на учет становится что ли? Уже не страшно. Впервые за долгое время он чувствует поглощающее безразличие. Не эмоциональный диапазон, а биполярные американские горки. Вчера нервничаешь, боишься, чужие парфюмы нюхаешь украдкой, сегодня разочаровываешься, не скуриваешь любимые сигареты и плевать хочешь на небезопасность своего положения. Ему бы по холодной стене уборной скатиться и, не сдвигаясь с места, всю оставшуюся жизнь тут проторчать, пока весь табачный дым в одежду не впитается. Пак на что-то нервно цыкает и пихает ему жвачку, достает из рюкзака небольшой пробник парфюма и опрыскивает друга с ног до головы. В их взаимоотношениях Чимин за рациональность. Думает о рисках, последствиях, «пиздец» вон по шкале просит оценивать. Знает, как решать проблемы. Что там было? Признать, оценить, а дальше? — Погнали, пока пиздюков не навалилось, — точно, они на этаже младших классов. Тэхен кивает безвольной куклой и плетется следом в столовую. Там шумно и уже много народу. Привычная Киму атмосфера — люди, гул, общение, всякое такое. Чонгуку бы тут не понравилось, он его никогда здесь не видел. Чонгук это про посиделки на ступеньках, гудение ноутбука, тихий речетатив, темные спокойные оттенки. Они как из разных вселенных. Пак как-то затирал про такие на одной из тусовок. Мол, их бесконечное множество, и каждый раз, когда мы умираем, наше сознание перемещается в другую вселенную. Наверное, Тэхен умер. Неудачно поскользнулся на скейте одной из своих подружек, приложился головой об асфальт, а проснулся уже здесь. В стремлении к чужой вселенной, из которой не был родом. Его тащат к столику общих знакомых. Там Вонги из параллели, который по зодиаку и по жизни сын маминой подруги. Из лучшего по успеваемости класса и с лучшей выдержкой в плане алкоголя. Тот, который не гей, а пидорас, потому что поскупился на взаимный отсос. Рядом с ним — Джиен, у которой на голове заколки в виде полупрозрачных бабочек с алиэкспресса. Она из тех, кто про косить под эстетику. Длинные черные стрелки, осветленные пряди, блестки на щеках, блузка на пару пуговиц расстегнута. Из одной группы по английскому, кстати. За руку ее держит Соен, переплетая пальцы. Черное каре и кожаная куртка в помещении. Она хорошо знает английский язык, но свой за зубами держать не умеет. Тэхен стреляет ее сигареты со сладким вишневым фильтром, когда свои заканчиваются. — В пятницу у Вонги предки сваливают, вы с нами? — предлагает брюнетка, нежно проведя подушечкой пальца по руке девочки с алиэкспресс. — Я вам таких коктейлей намешаю, зашатайтесь! — расплывается в довольной улыбке лучший друг, закидывая руку на спинку стула. Конечно, они идут. Один — запить сексуальный кризис своих отношений, другой — перебить въевшиеся в слизистую аромат чая чем-то покрепче. — Тэ-тэ, — Джиен забирает ладонь из чужой и опускается на нее блестящей щекой, оживляясь, — а у тебя есть страничка Чонгука? Ага, в памяти на подкорке каждый трек его аудиозаписей, а что? — Ага, — без явно лишних комментариев. — Скинь пожалуйста, — она строит милую мордашку, жмуря нос на манер кролика. — Тебе-то он зачем нужен? — хмыкает сын маминой подруги, перестреливаясь взглядом с Соен, которая не спрашивает, потому что и так знает. Сомкнутые в ровную полоску губы выдают. — Ты просто не слышал! — хихикает девушка. — У него такой красивый голос. Сегодня выступал с презентаций и, боже, никогда такого голоса приятного не слышала. Да и если подумать, симпатичный он. У Тэхена внутренности леденеют. Чонгук сегодня в школе говорил значительно больше, чем обычно, и зацепиться за приятный голос, которого не слышал, вполне нормально. Да и если подумать, действительно симпатичный. Симпатизирует. — Так скинешь? — вновь просит она, и Ким слабо кивает. Чего бы не скинуть? Они с Джиен ведь друзья. Друзья априори вместе, они друг другу помогают. И плевать, что сейчас помогать не хочется. Плевать, что хочется по-собственнически оставить не контакты, а самого чувака-социопата, у себя, одному знать его секреты под слоем одежды, скучающе напевающий голос и как ощущаются губы в пьяном поцелуе. Потому что… да просто, блять, потому. Но, противореча, пальцы быстро снимают блокировку с телефона, и отправляют девочке с алиэкспресса его контакт. Ее губы расплываются в улыбке. Взгляд у его лучшего друга и ее лучшей подруги схож. В нем плещется тоскливое беспокойство. — После плотного обеда по закону Архимеда, чтобы жиром не заплыть, нужно срочно покурить! — изрекает Вонги, хлопнув в ладоши. Он вне контекста, ему и не надо.

***

Зажигалка перекатывается между пальцев: от большого к мизинцу, от мизинца к большому, от большого… Не подожженная сигарета торчит из пухлых, плотно сжатых губ — оближешь и почувствуешь сладость яблочного фильтра. Брови у Чимина сведены к переносице, ночной ветер подхватывает пряди над ними и ерошит. Было бы чудесно, умей ветер выдувать из головы мысли, а не беспокоить темную челку. — Замерзнешь, — дверь круглосуточного открывается с тихим скрипом, и Юнги накидывает на его плечи свою джинсовку. Он переводит взгляд на игнорируемую сигарету, все еще перекатываемую зажигалку и любимое хмурое лицо. Любимое не потому что хмурое, а так, просто за свою суть. Пусть по своей сути, в ночное время суток и не под градусом оно часто было именно хмурым. — Что он сделал? — спрашивает, зачесывая мешающую Паку челку назад. Прикасаться к нему нравится. Слушать, смотреть, вдыхать. — Влюбился, — озвучивает Чимин чужое «симпатизирует» без лжи себе и окружающим. Он за это Тэхена не винит. Когда кого-то долго любишь, ты перестаешь осуждать и учишься понимать. Понимать по каким маршрутам бегают его тараканы, какого цвета крылья бабочек. Ты это не изменишь, в такие внутренности человека не залезть, даже если под руками скальпель. А попробуешь — сделаешь больно и себе, и ему, вот единственный результат. Такое дозволено только изучать, подстраиваться, доверять. И Пак правда делает все выше перечисленное, но когда человека любишь, тебе свойственна нежность. Нежность Чимина это его забота и наблюдательность. Он за другом присматривает, не потому что жаль свои пластыри на случай, если тот расшибет лоб о грабли, а потому что не желает ему боли. Ни от его рук, ни от чужих. — И отдал другому возможность забрать то, что желает сам, — добавляет Пак, когда зажигалка в его руке наконец приходит в статичное положение. — Дурак, — звучит ласково. Юнги знает Тэхена не так, как Чимин, но учится тоже его любить. Колесико зажигалки щелкает, и сигарета желтым огоньком освещает лицо младшего. Мин думает: «красивый», но вслух не говорит. Об этом знают, и знают самое главное — красивый для него. В небольшом переулке спокойно. Если честно, спокойно становится везде, когда на плечах джинсовка Юнги, в ладони его зажигалка, а рядом, непосредственно, он. Как ветер, который если мысли и не выдувает, то по полочкам раскладывает. — Пойдешь с нами в пятницу? — спрашивает, после делая долгую затяжку. Мин в их молодежной компании появлялся значительно реже из-за пар по будням и дополнительных смен по выходным. — Ты знаешь, — в ответ на это лишь вновь крепко поджимают губы. Знает. Знает, а спрашивать хочется. Верить, надеяться, даже немного мечтать. И из-за этого по телу растекается слабость от разочарованного бессилия. Чувства объяснимы, но понимание процесса не дает над ним власти. Чимину грустно каждый раз, даже если он знает, как работает его грусть. Ее пытаются контраргументировать ненавязчивым поцелуем в висок. Юнги сам многое знает, потому что разделяет и перенимает на себя. Так любовь тоже работает. — Мало, — фыркает Пак на фантомное ощущение губ по коже, и поворачивается другой стороной. Туда тоже целуют. Нежно касаются другого виска, щеки, подбородка, кончика носа, лба и, вновь слегка наклонившись, кончика губ. Чимину бы топнуть ногой и расплакаться. Он смотрит в побитый жизнью бордюр склонив голову, когда лицо охватывает жар. Спасибо, что во тьме переулка этого не видно. Но Мин ведь разделяет, видит как камера ночного наблюдения, доказывает себе прикосновением ладони к чужой горячей щеке. В глазах читает — мало. Сигарета стлела почти наполовину, неудосуженная вниманием. Он тянется ближе, лишь бы коснуться мягких губ. Успокоить, задобрить, любить. Дверь магазинчика вновь открывается, но уже посетителем. Надо вернуться за кассу. Пак не выносит и хватает Юнги за ворот, чтобы притянуть обратно к себе и впиться поцелуем. Выходит до злобы отчаянно. Соприкосновение губ хаотичное, зубы сталкиваются, недозволенность пьянит. Он прикусывает нижнюю губу Мина и оттягивает чуть на себя, чтобы снова вернуться, продлить это, забыться. Вернуться не позволяют. Лишь дышат загнанно, словно кросс бежали, смотрят болезненно, проводят по щеке извиняюще, а смотрят, блять, любовно, что внутренности перемалывает. — Я тебя когда-нибудь убью, — обещает. — Я знаю, — отвечают перед тем, как вернуться к работе.

***

Снова находить себя здесь неприятно. Сюда приходят, чтобы остаться совсем в одиночестве среди потрескавшихся стен, разбитых бутылок и пустых балончиков краски. Пахнет сыростью и мокрым цементом. Немного знобит. Тэхен подбирает с пола камень и швыряет в давно разбитое кем-то окно. Кидает еще один. И еще. Камни в досягаемости вытянутой руки закончились. Он толкается затылком о разрисованную стену, и закрывает глаза. Сюда приходят, чтобы пить и думать. В одиночестве Ким не пьет, потому что не хочет стать для матери ее первым семнадцатилетним сыном алкоголиком, а думать он не умеет. Зачем пришел? Чимин всегда говорит, что тревога без причины это убеждение ложное, что у чувств причины есть, просто мы не всегда их знаем. То может быть прошедшее событие, а сознание слоупочит, и до него доперло только сейчас. В сознание Тэхена наверное тоже что-то доперло, но он не так часто читал википедию, чтобы понимать, что именно. Зачем пришел именно сюда до него тоже доходит с крайними помехами. Как если бы суть всего происходящего была золотой пластинкой Вояджера, которую до неизвестного адресата в космос выкинули, а когда дойдет — хуй знает. Летает там где-то, на расстоянии двадцати пяти миллиардов километров. Закрывать глаза кстати было плохой идеей. Бурное воображение — дерьмовой привычкой. Перед ним мелькают заколки-бабочки, украшенные толстым слоем блеска щеки, расстегнутая белая блузка. Для чего то рядом всплывают татуировки на предплечьях с закатанными рукавами, темный карий взгляд и родинка под губой. Жилистые руки по хрупким девичьим бедрам, водолазка и покрытые розовым лаком ногти по ней, длинные стрелки под цвет чужих волос и песни под гитару. Они бы канонично смотрелись вместе. Ну знаете, то самое клише про золотистого ретривера и черного кота. Не про черного кота и тревожную чихуяхуячку, Тэхен, блять, очнись. И он возвращается в мир. Тупит в промерзшую реальность пустыми глазами, пока вдалеке не слышатся чьи-то шаги. Нельзя потерять то, чем не владел, это даже звучит глупо. Убиваться по этому — еще глупее. Тэхен дурак, Юнги был прав. — Тебя ищут, — Ким смотрит сквозь говорящего. Тот об этом прекрасно осведомлен, потому присаживается прямо напротив, чтобы игнорировать стало сложнее. Школьник кривит губы, все же спотыкаясь о парня взглядом. Не изменился. Короткие белые волосы, лисий разрез глаз, пахнет мефом и мятным орбитом. Из-за него ментол полюбил. — Как ты мои два кеса по карманам? — бесцветно напоминает. Появляется сильное желание закурить, но последняя пачка была высосана часа два назад. — Я не верну, — Чихен всегда говорит точные вещи. В нем нет загадок, недоговорок и неоднозначного «понятно». Не вернет. Почему? — сам выбери, ты обо всем в курсе. Тэхен выдыхает через прикрытые губы и немного жмурится. Белобрысый отвечает усмешкой. Его чужая раздражительность забавляет. — Чего тебе надо? — не ходит во круг да около, никогда смысла не имело. — Поглядеть, — ну конечно. Чихен если и употреблял, то ради впечатлений. Он ради них живет, не жалея ни себя, ни окружающих в достижении «чего-то новенького». Не разделяет понятия общественной морали, и если у Тэхена есть своя из палок и разбитых бутылок кое-как выстроенная, то у бывшего ее нет вообще. Развалилась наверное году на девятнадцатом. Ему всегда нравилось поглядеть. На людей, их реакции, мысли. Он внутрь не просто скальпелем, бензопилой пробирался, выворачивая и изучая. Таким, как Чихен, известно о чужой боли лишь со стороны исследовательского любопытства. У таких, как он, шкаф со скелетами прозрачный. Такие, как он, не сердца, а человеческие грани, трещины и кубик-рубика в коллекции собирают. — Знаешь, когда услышал, что ты вновь потерялся, — костлявые пальцы мечутся по карманам, пока не нащупывают пачку сигарет, — это было последнее место, где я думал тебя искать, — он поджигает ментоловую и кидает пачку школьнику. — Все-таки, помню ты хотел сжечь тут все к хуям, — его бледные губы растягиваются в сытой улыбке. Тело поддается вперед — в глаза выдыхают едкий дым. — Ан нет, сидишь, рычишь на меня, как обычно. Ким на подкинутую пачку смотрит с отвращением. — Не ломайся, — поджав сигарету, Чихен вытягивает руку и тычет в лоб младшего пальцем. Тэхена пробивает на мелкую дрожь. — Отъебись, — цедят сквозь зубы. Неправильное определение дали. Ким не рычит, скорее шипит — рёв не прорезался. Как котенок перед гепардом, только и остается что хвост пушить и клычки показывать. Шаг влево, шаг вправо — сожрут. Но Тэхен не для того ебанутый, зато по своему, его в дураки не ради забавы кличут. Его страх перед этим человеком ни мысли, ни осознание потенциальной опасности, это так, физическая реакция, всего-то швы со шрамов расходятся. Он в клетку сам залезает, у них с бывшим черта общая — любознательность. Наперекор физическому отторжению, затылок отрывается от стены. Ким наклоняется ближе, и берет Чихена за грудки искусственно нежно, между лицами остаются пары сантиметров. — Я твои сигареты вместе с пальцами переломаю, — голос становится тихим, заботливым. Ладонь выпускает из захвата ткань светлой футболки. Стряхивает с нее свои прикосновения и толкает. Желательно в самую бездну, откуда белая тварь родом. В действительности Чихен приземляется на лопатки, даже не сопротивляясь. — Пока тебе удавалось только ломать свою жизнь, — задумчиво изрекает, уставившись в торчащие балки на обвалившемся потолке. — Что же будет дальше, русалочка? — не обращение, а цедра выжатого лимона в глотку. Тэхен подымается на своих двоих. Он выше, но не сильнее — молодой еще. — Бегаешь ото всех, прячешься в нашей заброшке. Скучаешь что ли? Не скучает. Белобрысого не наблюдалось здесь полгода. Это Кимово место, это его баллончики из-под краски, это его разбитые бутылки, это его камни, это его трещины. Надо уходить. Проваливать как можно скорее, пока чужой голос не впитался в стены. — Но занятнее всего другое, — Чихен поднимается на локтях, чтобы окинуть взглядом спину, — зачем ты пришел? — вопрос остается липким дегтем на ребрах. Тэхен сам не знает, и ему бы поторопиться в выводах, чтобы разгадать свой кубик-рубика самому. Не позволить забрать. Бегает загнанным хомяком в колесе. От Чонгука, Чимина, теперь вот, от своего прошлого, Чихена. Ножками перебирает по разбитой в некоторых местах лестнице заброшенного здания, а сердце в грудной клетке мечется из стороны в сторону. Не в ладах он с этим колесом равно так же, как с собой. Оно его раздражает своей беспрерывностью, прямой ответственностью за мозоли на пятках, беспощадностью к нему, как к загнанному животному. От набирающегося темпа сдавливает горло, дышать становится сложнее, а спину жжет давно прошедший лисий взгляд. У Тэхена не мысли, а спутанные провода наушников, не чувства, а перемолотое мясо, не влюбленность, а страх удушающий, не «пиздец», а нарицательное ранее никем не придуманное. И как все это разбирать да по полкам складывать он не знает. Заняв последнее место в забитом автобусе, Ким открывает чат с Чонгуком и замирает. Последнее сообщение про проект по английскому раздражает конкъюктиву глаз, и Тэхен клянется себе, что покраснела она не из-за раздирающих сожалений. Пальцы леденеют, когда открывают клавиатуру. Он снова застрял — ни вперед, ни назад. Трескается. Сообщение набрать не получается. Подушечка пальцев застревает в паре миллиметров от, и Ким пялится на экран. Когда тот темнеет, Тэхен видит в отражении свои хмурые брови, и искренне желает выкинуть мобильник в открытую форточку, лишь бы разлетелся на осколки, пока школьника не застала та же учесть. Можно он будет ломать предметы вместо себя? Можно разобьет ключницу вместо себя? Можно выкинуть на проезжую колесо хомяка вместо себя? Можно разгадать материальный кубик-рубика вместо своего? Голова со стуком приземляется к ледяному стеклу автобуса и скатывается вниз. Хочется в детство. На годка так четыре назад, когда в носоглотке не застревали чужие ароматы, всякие ублюдки не угощали любимыми сигаретами, а в математике буквы не появились.