Ментол

Чонгук сидел идеально прямо. Как будто спина — это его шанс на спасение. Юнги смотрел на него с той самой, фирменной, полузакрытой усталостью, которая внезапно умела видеть всё. Чимин положил ногу на ногу, кружку не отпускает. На лице — лёгкая улыбка, но глаза — работают. — Сколько тебе? — начал Мин. — Семнадцать, — быстро. — Куришь? — Нет. — Пьёшь? — Иногда... ну, нет. Почти нет. — Секс? — Чего?! Юнги не моргнул. Чонгук вспыхнул, чуть не уронил себя же. — Хорошо, — кивнул старший. — Реакция здравая. Уже лучше. — Он не сразу так начинал. Раньше Юнги просто молчал и пугал тем, что ничего не спрашивал, — Чимин хмыкнул. Блондин продолжал собеседование. — Родители? — Почти всегда в отъезде. Я живу с сестрой. — Она знает, где ты сейчас? — Да. — Она тебя прикроет, если ты не вернёшься? Водолазка моргнул. — Я… думаю… да? — Ты знаешь, кто такой Тэхен? — вдруг спросил Чимин. — Да. — Нет, — спокойно поправил Мин. — Пока нет. — Ну, — продолжает Чимин, мягче, — он сложный. В нём много всего. Иногда он будет злым, или холодным, или тихим. Старший кивает: — Или с дырой внутри, которую ты не сможешь залатать. — Или с шутками, за которыми будет пиздец, — подытожил уже Пак. Водолазка смотрит на них. Молчит. Только руки слегка сжались. — Знаю, — тихо говорит он. Юнги впервые смотрит прямо. Долго. Пронзительно. Медленно отпивает чай. Вздыхает. — Хорошо. — Всё? — удивляется Чимин. — Да. Он не врёт, — добавляет, — и не играет. — И не наркоман, — подмечает Пак. — Для Тэхена — уже плюс. Оба оборачиваются к двери — именно в тот момент, когда появляется ментоловый мальчик с подносом, печеньем, и абсолютно охуевшим выражением лица. — А че тут происходит? — Допрос, — отвечает Юнги, потягиваясь. — Но мы его не били. — Пока, — подаёт голос лучший друг, ухмыляясь. — Он чист, вежлив, красив, и честен. Оставим пока. Тэхен ставит поднос, щурится. — Чонгук, ты в порядке? — Ну… они… они очень… системные. Юнги берёт кружку. — Главное, что ты не псих. Ну, или хотя бы — совместим по диагнозу. — Мне-б сначала свой диагноз узнать, чтоб смотреть совместимость, — вздыхает Ким, присаживаясь рядом. Лицо у него всё ещё розовое, но уже не от стресса — от тепла. От того, что можно просто сидеть, слушать и не бояться быть в комнате. Чимин кидает в него крошкой от печенья. — Ты, по-моему, по всем тестам проходишь как "экстраверт с бонусным птср". — Спасибо. Завтра поменяю описание в профиле. Юнги прикрывает глаза. Тянется, хрустя позвоночником. — Дайте уже какой-нибудь сплетни. А то мы тут как на групповом терапевтическом приёме. — Ну тогда угадай, кого снова видели у хот-догов. С тем старшеклассником. — начинает Чимин с тем тоном, будто сейчас разнесёт Третью мировую. — О боже, не снова, — Юнги закатывает глаза. — Дай передохнуть, я только начал не ненавидеть человечество. — Готов? — Тэхен подаётся вперёд. — Ан Чэён. С тем самым. — Опять? — выдыхает Юнги. — Она же вроде сказала, что уходит в монастырь после прошлой драмы. — В монастырь не взяли, — флегматично замечает Чимин. — Пацаны из дворового футбольного заявили, что у неё кармическое предназначение — влюбляться в придурков. — Романтичненько, — хмыкает Чонгук. Он уже почти расслабился. Улыбается. Смотрит на всех, словно примеряет, а может ли он быть частью этого? — Не, подождите, — оживает Тэхен. — А как же та история, где она заехала стулом по парте из-за расставания? — Это другое, — объясняет Чимин. — Там был парень из эконома. Там всегда насилие. — Господи, я скучал по вам, — Юнги растирает лицо. — Аж захотелось пива. Или уволиться. — Ты и так работаешь в аду, зачем тебе два? — поддевает красная тоника. — Спасибо, Тэхен. Я вот как раз хотел поделиться, как сегодня второклассница пыталась купить у меня игристое. — Второклассница?! — Чонгук в голос с Кимом. — Да. С фальшивым паспортом и зубной щёткой в рюкзаке. Сказала, что это "для матери". — Убедительно, — прыскает Чимин. — А потом пришёл старик и попросил «самое дешёвое красное, чтобы забыть». Я спросил — что именно. Он сказал — жизнь. — Это я, — поднимает руку Пак. — Я просто в кепке был. Чонгук смеётся. Сначала тихо. Потом громче. Тэхен тоже. Юнги впервые улыбается по-настоящему. — Ладно, — Чимин — довольно щурится, бросает в рот последний кусочек печенья и вытирает пальцы о коленку, — раз уж ты всё ещё сидишь тут, не убежал и не стал звать маму — значит, прошёл. — Добро пожаловать в клуб извращенцев и бедных, — добавляет Юнги. — Хотя, если говорить про «извращенцев», — он скользит взглядом к потолку, — это уже скорее про Хосока. — Кто это? — подаёт голос Чон. Чимин поворачивается к нему с крошкой печенья на губе: — А, ну это отдельная каста. Он у нас святой покровитель вписок и падших душ. — И квартиросъёмщик с божьей печатью. Его хата — наш главный штаб, если не лень подниматься на пятый этаж без лифта, — Тэхен прыскает в кулак. — Под шафе открывает дверь фразой «пошли нахуй», но потом первым наливает, — вспоминает Юнги с ноткой нежности. — Ритуал. — Там же была эта, как её… Минни? — вспоминает Чимин. — Рыжая, с татухами на пальцах. — Младшая сестра Сокджина, — подтверждает Тэхен, кивая. — Её тоже сначала боялись, потом полюбили. Как и всех. — Она на первой же тусовке назвала Тэ «ходячей эстетикой» и прикинулась, что ворует его джинсы. — Ну, не прикинулась, — поднимает бровь Ким. — Она реально их унесла. — У нас вообще прекрасный коллектив, — протягивает Чимин. — Вонги — сын маминой подруги. Гений и гей с отключённой опцией «взаимно». — Пидорас, — поправляет красная тоника, и все молча кивают в солидарности. — Джиен и Соен — эстетика с алика и сарказм в кожанке, — продолжает лучший друг. — Устраивают влв драмы и спорят по-английски о значении слова «шлюха». — Каждый раз как сериал без сценария, — заключает Мин. — Но все свои. — Он поворачивается к Чонгуку.— И теперь ты — тоже. Не спрашивали, но вписали. И тут уже не выдерживает Тэхен. Лыбу давит — по-настоящему. Потому что его «чувак-социопат» больше не один среди шума.  — Кстати, — вспоминает Чимин, откидываясь глубже в кресло, — Хосок опять собирает всех у себя. — Опять? — стенает Юнги. — У меня после прошлого раза рубашка до сих пор макаронами в сырном соусе воняет. — Потому что не надо было садиться рядом с Джиен и открывать контейнер прямо на коленях, — фыркает Тэхен. — Я думал, это десерт. — Десерт из ядерной вонючки, — хрюкает Пак.  — Она меня подставила, — заключает Мин.  — Сто процентов. Хитро выждала момент, — продолжает подначивать брюнет. — Когда? — спрашивает Тэхен, не обращая внимания на их перепалку. — В эту субботу, кажется. Минни уже в чате шумит, — лучший друг тут же включается. — Соен пишет, что будет с новой подругой, — добавляет, листая диалог на мобильном. — У нас у Соен девушки обновляются чаще, чем японское порно на компе Хосока, — Юнги прикрывает лицо ладонью.  Чимин поворачивается к Чонгуку, как будто между прочим: — Тебя, кстати, зовут. Хо сказал, — зачитывает, — «Этот твой новенький — пусть идёт. Посмотрим, как держит водку.» — Меня? — водолазка моргает. — Ага, — кивает Тэхен, чуть смущаясь, но с явной гордостью. — Ты теперь в списке. — Список составляют по итогам двух факторов, — подаёт голос Чимин. — Вменяемость и чувство юмора. Тебя внесли с пометкой «прошёл с первого взгляда, но подозрительно милый». Юнги хмыкает. — Что нужно взять?  — Алкоголь и закуску, — говорит Тэхен. — Но не умничай. Никакого сидра с базиликом и нарезки из манго. — Принесу лапшу. И сухарики. — Женюсь.  — Тэхен! — Шучу. Они смеются. И в этот момент Тэхен ловит себя на мысли: впервые за долгое время ему не нужно прибиваться к незнакомым компаниям и притворяться, что ему не одиноко, пока его лучшие друзья долбятся в десна на узкой кухне. В этот раз — он не фоновый. Он — с кем-то. *** На кухне пахнет чем-то солёным, пивным и пластиковым. Гирлянда на стене мигает, будто перебирает эмоции. За дверью — музыка: то слишком громкая, то почти пропадающая. Колонка работает с перебоями, или это Тэхен своим присутствием сбивает сигнал всех звукопроизводящих устройств — загадка. Кто-то проходит мимо, смеётся, кто-то громко хлопает дверцей холодильника. А Юнги и Чимин — сидят за столом. Два стула. Одна кружка. Две пары усталых глаз. — Ты реально здесь, — хмыкает Пак, откусывая чипс. — Я уже думал, что ты и правда женился на том алкомаркете. Младший немного подшафе. Разум чист, а язык ватный. Старается не двигаться лишний раз, чтобы вертолеты не взлетели.  — Свадьба на следующей неделе, — отзывается Мин, с серьёзностью доставая сигарету и прикладывая к губам, но не поджигает. — Ты будешь шафером. — А я думал, я невеста. Юнги не отвечает. Только натягивает капюшон и смотрит на него дольше, чем обычно. Потом всё-таки говорит: — Ты — слишком хороший для меня. И это вроде шутка. Но она звучит как истина, в которую верит бошка с выкрашенными в блонд волосами. Чимин выдыхает. Злится, тянется за стаканом, и злость свою сглатывает вместе с «хуйню не неси». Не для этого сегодняшний вечер. Глаза шипит. Наверное, от тусклого света конфорки над плитой. Смотрит в сторону, где в узком коридоре, кажется, смеется лучший друг со своим социопатом. Краем губ — мягкая улыбка. Голос — усталый, но светлый: — Он вроде держится. — Кто? — Тэхен. Я всё думал — сорвётся. А он... держится. — Впервые не сам. — Ага. Чимин замолкает на долю секунды, снова пьет, и продолжает. — Но всё равно — поглядываю. Мало ли. — Конечно, — кивает Юнги. — Ты всегда за всех переживаешь, — чиркает колесико зажигалки. Подкуривает. — Я просто люблю. Мин молчит. Потом резко встаёт, берёт бутылку пива и садится обратно. — Я стараюсь, — «я тоже». — Я знаю, — тихо. Он кладёт голову на плечо Чимина. Тот не шевелится. Только чуть-чуть поворачивает лицо к светлым волосам. — Вот же мы с тобой, — произносит он, едва слышно. — Как две половинки недописанного эссе. Вроде про одно, но будто из разных факультетов. — Ничего. Когда-нибудь сдадим. — Если не выгорим. — Или не сбежим. Снова проходит кто-то. Смех. Шум. Крошки под носками. Пак считает, сколько времени прошло. Не в часах — в «с тех пор, как он последний раз остался у меня», в «сколько кружек чая я сделал сам», в «когда в последний раз мы не просто лежали рядом, а действительно были». Он мысленно прокручивает статистику:   Мин отвечает на сообщения через два часа сорок минут, видит сторис спустя четвре,  и появляется только тогда, когда совсем поздно. У Чимина склад ума эмпатично-математический. Любовь - в процентах, пиздец - в десятибалльных шкалах. У него всё делится по оценкам: «Плохо» — это когда Юнги устал, «Хуже» — когда молчит, «Катастрофа» — когда смотрит в глаза и не остаётся. В черепной коробке кабинет психоаналитика. Вот дубовый, ровный стол, кресло с ортопедической спинкой, бумажные салфетки, жалюзи на окнах, перед глазами - конспект под каждого «пациента», что в сердце селится. Он садится за стол, открывает отчетный журнал на странице с вымученным именем, берет ручку…  Чернила растекаются синей кляксой. Бумага впитывает, всасывает, как жаждущая и обезвоженная. Вот он - Мин Юнги. Расчётная сетка сбита, цифры не сходятся, но блять — красиво. Страницу вырвать рука не поднимется. Хочется оставить. Сохранить. Сказать: «Да, моё». Юный психоаналитик не хочет считать подобное — ошибкой. Крутит эпитеты на языке, руками в краску заливается, думает: «да нет же, это… как искусство, за рамки выход, это дышать помогает». Мин пахнет как ветер, который залетает в окно так резко, что сдувает лишние мысли. С ним — сложно, а без него — ничего не укладывается. Они оба в этой застрявшей сцене, сжирающий себя же уроборос. Он — любит. Юнги — старается. Но между «старается» и «получается» — целая временная пропасть. Иногда она слишком глубока, чтобы её просто перепрыгнуть. Чимин любит пересматривать «назад в будущее». Пересматривать и наивно жалеть, что не сможет построить машину времени. У него для того ни машин, ни гаража, ни терпения. А ему бы хотелось. До скрежета зубов хотелось, чтобы все решалось простым нажатием на педаль. Вдавил в пол и вот — сидишь рядом со своим суженным ряженым, у которого ни подработки, ни универа, ни кругов под глазами, ни тремора в пальцах, а одна сплошная стабильность. Хорошая, желательно, удаленная работа, свободные вечера и виски с колой из одной трубочки. Или сдал назад — лагерь. Солнце печет, на носу толстая черная оправа, в руке ладонь мальчишки с еще темными, густыми волосами, с которым и в реку босиком, и первые поцелуи делить. До уника - годы, до отбоя - часы, и только они вдвоем на лавке, в самом далеком закутке, впервые познают прикосновения друг друга.  Самое отстойное, что любви недостаточно, какой бы искренней, яркой и нежной та не была. За любовь, — именно любовь, — не купишь даже жвачку. Ей не прогреешь батареи, не наденешь как зимнюю куртку, не ляжешь на нее спать. Все это мирское, необходимое, и эта необходимость - злит. Все это нужно даже не для жизни - для выживания. К несчастью, без второго некому будет любить.  Любовь, с мягкой затылочной костью, ложится на плечо так, будто никогда не уходила. С голосом, от которого внутри — тишина. С руками, пахнущими работой, табаком, и чуть-чуть — ими обоими. — Я хочу тебя, — факт. Стабильный, ничем не рушимый, твердый кремень.  — Сейчас? — Мин тянется взглядом по острым скулам просящего.  — Сиюминутно, — кивает брюнет, поднимаясь со стула.  И это ненормально нормально для них. Как ладонь ложится в чужую, как двое пропихиваются сквозь узкий коридор, как Чимин ловит момент, собирает секунды по крупицам из тех, что есть в арсенале их бедной любви. В такие моменты нормально не видеть. Двигаться резко, быстро, смазывая детали и, тем более, лица препятствующих тел. Это нормально, что короткая больнично-белая макушка мелькнувшая в прихожей для него не более, чем визуальный шум. Тот силуэт под глазами у другого выжжен, а Пак не система видео-наблюдения - за всеми не уследишь. Не когда по телу ломка, черепная коробка в чернилах измазана, а сердце справа по курсу.  Дверь ванной захлопывается. Щелкает замок. Тут пахнет дешёвым мылом, влажными полотенцами и мятной зубной пастой. Пак чувствует запах родных запястий и дешевого пива. Чимин срывает с Юнги капюшон, ладонями вжимается в скулы, целует — так, как будто надо срочно дожить. Блондин слабо дергается, но тут же растворяется — отдаёт, как умеет, всем телом, без слов. Он не борется, не спрашивает, позволяет. Позволяет вжимать в стену, сжимать запястья, срывать с плечей толстовку, обнажая знакомую кожу — бледную, с венами, с тёплым табаком под ключицами. Пальцы Пака на спине — как гвозди в память. Он не теряет времени, не имеет права. Оба знают: время всегда утекает, даже если его держать зубами. Мин дрожит — не от страха, а от того, насколько хочет. И Чимин это видит. Рука уже ныряет в карман джинсов — всегда с собой. Пачка со смазкой, презервативы, как амулет на удачу. Юнги знает: у Чимина всё всегда под контролем, кроме него самого. Младший поворачивает его спиной, немного нагибает к раковине. Вода капает, но её не слышно — только дыхание, тяжёлое, сбитое, горящее. Смазка холодная. Пальцы горячие. Юнги задыхается уже от первого касания. Чимин водит по входу — неторопливо, но настойчиво, заставляя выгибаться, бормотать что-то нечленораздельное, просить. Первый палец — плавно, не глубоко. Блондин сглатывает, руки вцеплены в края раковины, вены вздуты, лопатки напряжены. — Посмотри, — шепчет Пак, — в зеркало. Над раковиной — тусклое отражение. Тело блондина выгнуто, волосы растрёпаны, щёки горят. Губы приоткрыты, брови заломлены — он не знает, что страшнее: смотреть на себя или смотреть, как смотрит Чимин. — Ты весь тут, — мурчит младший, — в каждом миллиметре. Второй палец входит чуть резче. Юнги дергается. Искрит. Пак чувствует, как сжимается изнутри — живо, жарко, как будто просит сильнее. И он даёт. Он разводит пальцы, медленно, будто режет воздух. Движения внутри — как ножницы по шелку. Раз — и всё дёрнулось. Два — и Юнги не сдерживается, стонет низко, губами в сгиб локтя. Младший проводит языком по изгибу позвоночника, ниже, к пояснице — лижет, как будто откусывает. Потом впивается зубами в плечо — резко, жадно, — отмечает. Как пёс по-своему. Ему тесно в джинсах. Член давит в ткань, самообладание просачивается сквозь ладони. Он раздражён возбуждением, тяжело выдыхает, толкается бедрами в воздух. Второй рукой стягивает молнию — рвёт, сбивается. Пальцы скользят по ткани, он выдёргивает себя наружу — пульсирующего, готового. А Юнги в зеркале — горячий, растрёпанный, распахнутый. И взгляд у него такой, будто всё уже случилось. Будто он давно отдан.  — Не тяни, — срывается старший, голос хриплый. — Рано, — шепчет Чимин, целуя его в шею. — Ты не до конца… — Плевать. Он выпрямляется — только чуть, плечи дрожат, мышцы на спине тянутся под кожей. Заводит руки назад — нащупывает его. Гладкая, пульсирующая плоть в ладони. Пак замирает — в шоке, в восторге, в предвкушении. Юнги опускается сам. Медленно, но без лишней подготовки. Без остановки. Без страха. — Блять… Юн, — шепчет младший, вцепляясь в его бёдра. Головка входит — плотно, тяжело, почти с болезненной сладостью. Блондин не стонет — зарывается зубами в собственную ладонь, дышит часто, дрожит каждой мышцей. Но не останавливается. Он хочет. До боли. До конца. Когда сажается полностью — глубоко, жадно, до упора — оба замерли. На секунду. Мир перестал двигаться. Всё, что есть — это скользкий жар внутри, пульс в животе, и взгляд в зеркало. Чимин прижимается сзади, руки скользят по животу, по груди, впиваются в бёдра, целует между лопаток, а Юнги выдыхает, тихо, срываясь: — Двигайся. Пока я не начал умолять. И Чимин начал. Сильнее, чем собирался. Быстрее, чем хотел. С тем жаром, что накапливался неделями, ночами, разговорами через сон и влажными пижамными штанами. Он трахает его как нужно. Как обещал. Как заслужено. С усилием, с ритмом, с дыханием в самое ухо. Как будто каждый вход — как вдох. И каждый выход — как стон. Блондин опирается на него, тяжело дышит, пальцы до побелевших костяшек вжаты в край раковины, а он чувствует всё. До дрожи. До судорог в бёдрах. До пульса в позвоночнике. — Господи, — шепчет Юнги, — ты меня убьёшь. — Зато никуда от меня не денешься, — отвечает Чимин, и его голос горячий, хриплый, влажен, как поцелуй. Он не просто входит. Он прожимает. Ставит акценты — сильнее, чуть выше, медленно выныривает и вновь погружается, до основания. Юнги всхлипывает. По-настоящему.  Чимин обхватывает его грудь, одной рукой накрывает сосок, другой — ладонь на живот. Держит, как за якорь. Толчки становятся глубже. Стабильнее. Он вжимается лбом в лопатку, шепчет: — Слышишь, как ты меня берёшь? — Слышу… — Запомни.  Мин не может ответить. Он только двигается навстречу — бедрами, спиной, всем телом, которое уже давно отдано. Он внутри него не как гость — как то, что давно должно было случиться. Они двигаются синхронно — как если бы вместе учились танцевать, и теперь вспомнили ритм. Бёдра скользят, живот к спине, пальцы — в промежности, на пульсирующей плоти. Чимин ловит момент. Проводит языком по плечу, всасывает кожу, выгибает чуть сильнее, рукой сжимает член, в ритме с движением, не даёт расслабиться, разрывает. — Чимин… ещё, ещё, пожалуйста… — старший стонет. Хрипло. Резко. До мурашек. — Ты просишь — я даю. Всегда. Он ускоряется. Но не теряет вкуса. Каждое движение — как укус. Как затяжка. Как поцелуй языком в сердце. Юнги подаётся — навстречу, навстречу, пока не остаётся сил. И когда толчки становятся короткими, рвано-неистовыми, а дыхание — хриплым, он кончает. Ярко. С выдохом меж губ. На пальцах Чимина, в его ладони, изгибаясь всем телом назад — как будто прощается с собой. Пак — после. Его оргазм — на выдохе, с почти беззвучным стоном, внутри Юнги, глубоко, где оседает всё — любовь, тревога, нежность. Он целует его между лопаток, на затылок, в плечо, и просто держит. Не говорит. Презерватив щёлкает, соскальзывая. Младший стягивает его аккуратно, словно что-то хрупкое, важное, личное. Завязывает, бросает в крохотную мусорку под раковиной. Шорох пластика почти теряется в звуке капающей воды из вечно сломанного крана. Юнги молчит. Нагибается, натягивает джинсы — медленно, всё ещё подрагивая в пальцах. Пояс туго ложится на бёдра, напоминая о возвращении в реальность. Но пока — только частично. Они ещё в ванной. Ещё внутри этого момента. Чимин садится на закрытый унитаз, выдыхает — тяжело, глубоко. Как будто только сейчас разрешили дышать. Протягивает руку: — Иди сюда. Юнги поднимает взгляд. Чёрные, чуть затуманенные глаза. Всё ещё немного изнутри. Он делает шаг, позволяет взять себя за кисть. Позволяет втянуть в себя, как в гнездо. Чимин сажает его на колени. Плотно. Нежно. Так, как будто больше никогда не отпустит. Обнимает. Лицо утыкается в спину. Губы прикасаются к косточке под затылком — не поцелуй, а клятва. Словно "я здесь", словно "сейчас всё будет хорошо". Блондин расслабляется. Медленно. Мышца за мышцей. В голове Чимина — тишина, но не пустая. Тёплая. Медовая. Уютная. Он не думает о завтра. Не считает минуты. Не анализирует. Он просто держит его.