Прятки с тенью

Топкапы. Покои Хюррем султан. Утро, 20 августа. Температура хасеки не спадала всю ночь. Она словно горела изнутри, то и дело тряслась в припадке. Кости ломило так, словно ее избили и бросили под колеса кареты. Временами она открывала глаза, говорила что-то невнятное и снова погружалась в мучительные сны. Сулейман всю ночь провел рядом с женой и ни на секунду не сомкнул глаз. Держал ее за руку, целовал горячий лоб и гладил рыжую макушку. Ее мучения причиняли ему боль. Совсем как год назад, когда по глупости он чуть не потерял ее. Солнечные лучи наконец осветили покои после мрачной ночи. Новый день — новая надежда. На другом конце дворца, в своем кабинете, великий визирь провел не менее тягостную ночь. Он расхаживал по комнате, пытаясь выкинуть из головы все мысли о ней. Только вот всё тщетно. Сильнее ее внезапной болезни его раздражал тот факт, что султан провел с ней рядом всю ночь, а он даже не может приблизиться к ее покоям. В вспышке эмоций паргали не заметил, какой бардак устроил: разбросанные книги, разбитая ваза, подсвечники на полу… — Черт возьми… — пробормотал себе под нос и рухнул на диван. Не прошло и четверть часа, как он услышал знакомые шаги. Видимо Сулейман все же вернулся к себе. Чтобы проверить догадку, Ибрагим вышел из кабинета и спросил стражников, те подтвердили приход султана. Не теряя больше времени, Ибрагим направился в гарем. Еще было очень рано, поэтому шанс с кем-то столкнуться был не велик. Да и к тому же, ему было все равно. У входа в ее покои стоял Сюмбюль ага, который, увидев визиря, сразу же засуетился. — Паша Хазрет Лериииии, — ага поклонился и приставил руку к лицу, — вам же нельзя сюда! — Сюмбюль, перестань, мы уже проходили это. Ты лучше скажи, как там госпожа. — Жар, хвала небесам, немного спал. Госпожа спит, паша. Ибрагим кивнул и прошел к двери, а прежде, чем войти, дал приказ никого не впускать. Через минуту он уже стоял у изножья кровати и задумчиво смотрел на нее. Она спала крепким сном, даже не догадываясь о его присутствии. — Что ж ты так все заворошила. Я же просил тебя… — устало произнес Ибрагим. Глубоко вздохнув, он прошел вперёд и опустился на край кровати. Его рука невольно потянулась к бледному лицу султанши: он прижал ладонь к ее лбу, пытаясь проверить температуру. Не горит — все хорошо, поправится. Об ином он и думать не хотел. Рука опустилась к щеке, а затем достигла тонкой шеи, на которой не было привычных украшений. Она лежала в этой шёлковой постели в одной лишь белой рубашке, и ничего, кроме окружающей ее роскоши, не выдавало в ней статус госпожи. Настоящая Хюррем, о которой знал лишь паргали, могла позволить себе быть такой только во сне. — Я все исправлю, — он добрался до ее тонких пальцев и сжал их в своей ладони, — ты просто поправляйся скорей. Мне нужен твой голос. Нужен твой смех…

***

Топкапы. Год назад. Прекрасная летняя ночь. Идеальное время, чтобы прогуливаться по саду под проливным дождем, с разбитым сердцем и без капельки надежды на былое счастье. Хюррем потеряла счет времени. Она все шла и шла, куда ноги ведут, и надеялась на скорую смерть. Внутри ее распирало от обиды, от боли и разочарования. Она задавала себе лишь один вопрос: неужели он действительно не понимает, как жестоко с ней обходиться? Даже если все эти рабыни, включая Фирузе, для него всего лишь развлечение, факт остается фактом: каждая ночь с другой женщиной убивало любовь Хюррем, оставляя в ее сердце все меньше теплых чувств к этому мужчине. Ночь четверга, их ночь, подаренная другой, стала последней каплей. Она чувствовала эту пустоту внутри. Эту долгожданную свободу от любви, что так сильно истерзала ее душу. Вся безграничная любовь, словно по щелчку пальцев превратилась в ненависть до последней капли. Любовь, за которую она так упорно боролась, исчезла в один миг. Ночь никак не хотела отступать. Дождь не прекращался. Она совершенно одна забрела в этот глухой лес в поисках перерождения. Кто бы мог подумать, что эта ночь разбила не только ее сердце. Великий визирь османской империи, лишившийся единственного ребенка от любимой девушки, шел навстречу хасеки. Было темно. Зоркий глаз Ибрагима разглядел рыжие локоны лишь когда оказался в паре метров от нее. — Госпожа? — все еще не веря своим глазам, обратился паргали куда-то в пустоту. Хюррем вздрогнула, услышав его тихий голос. Она сделала еще несколько шагов вперед и прищурилась, чтобы убедиться в его присутствии. — Паша? Что вы забыли тут? Она пыталась быть прежней, говорить с насмешками и иронией, но ничего не выходило, ведь вместе с любовью к Сулейману исчезла и необходимость соревноваться с кем-то за его благосклонность. Ее нутро так и кричало: забери его себе, Ибрагим, мне не нужен больше этот султан. — Могу задать вам тот же вопрос. Те же чувства испытывал ее враг. Он не меньше нее был сыт по горло этой династией. Жена его убийца, друг перестал им быть уже давно, дети принадлежали не ему… По иронии судьбы, единственная родная ему душа стояла прямо напротив. Как жаль, что осознал он это так поздно. — Вы наверное уже в курсе моего поражения. Чего же ждете? Злорадствуйте, паша. Ибрагим покачал головой. Сквозь эту тьму он рассмотрел в ней совершенно другого человека. Перед ним стояла не кровожадная змея, а хрупкая девушка, с которой жизнь обошлась невообразимо жестоко. Совсем как с ним. В следующий миг он схватил ее за кисть руки и, потянув к себе, заключил в крепкие объятия. Она закрыла глаза. Не было желания что-либо говорить и уж тем более вырываться. Не было страха, ненависти, злобы. Только его теплое дыхание на холодной шее, что проникло в самую душу. — Ты совсем замерзла, Хюррем султан. — Мне всего лишь разбили сердце, паша… Они нашли спасение друг в друге. Выбросили прочь свои прежние чувства, закрыли на замок сердца и стали единой душой, что жило лишь ради мести.

***

Султан стал ее игрушкой. Визирь — любовником. Теперь каждый, кто вставал на ее пути, испытывал на себе всю ее жестокость. От Фирузе она избавилась не потому, что ревновала, а лишь чтобы дать пример своим врагам. Раскрыв маску персидской шпионки, Хюррем вынудила султана выслать рабыню из столицы. Всего то через пару дней пришла весть о ее гибели: тело девушки нашли в лесу. Глаза были выколоты, а вместо них красовались бриллианты, что султан подарил ей из-за мнимой любви. Следующей стала Фатьма, мерзкая рабыня, что посмела поднять руку на хасеки. Хюррем велела запереть ее в заброшенной хижине и поджечь. Обгоревшие останки нашли на другой день. В вине Хюррем сомневался лишь дурак. Однако с помощью своего нового союзника, она не только избежала наказания, но и доказала причастность Махидевран к бунту в гареме. Вместе с верной Фидан, ту отправили в ссылку в самый дальний санджак. Ибрагим прощал Хюррем все. Абсолютно все. Исполнял любой ее каприз, делал все, чтобы она смеялась, словно от этого зависела его жизнь. Весь мир отходил на второй план, когда на горизонте появлялась она — его спасение. Его новый смысл жизни, его воздух, источник его жизненных сил. Хюррем рядом с ним была той самой хрупкой девушкой. Если раньше она тратила свою энергию на борьбу с ним, то сейчас отдавала всю себя ему, когда редкими ночами им удавалось уединиться. Их объединила общая боль, что впоследствии переродилась в неистовую страсть. Чувства могли бы перерасти в нечто большее, если бы судьба вновь не решила их рассорить, разрушив их хрупкий союз длиною в девять долгих месяцев. Врагов становилось все меньше, однако оставался один, который был опаснее всех — шехзаде Мустафа. Хюррем припрятала для него особую месть. Однако затея ее была весьма опасной, поэтому Ибрагим велел ей подождать подходящего момента и взял с нее словно, что без него она ничего не предпримет. Хюррем тогда не стала перечить. Согласилась подождать, ссылаясь на то, что паргали сложно смириться со скорой кончиной подопечного. Однако ужасное событие, что настигло султанскую семью во время поездки в Манису, перечеркнуло все. На шехзаде Мехмеда совершили покушение. Он еле выкарабкался, а Хюррем четко уяснила: медлить нельзя. Без ведома Ибрагима, она организовала ответное покушение на старшего наследника…

***

Не имело значения, почему и как ее план сорвался. Мустафа, естественно, был в бешенстве. Он выехал в столицу с твёрдым намерением наказать преступника, кем, по его мнению, была хасеки. Хюррем же отрицала свою вину. Стояла на своем, и, естественно, султан поверил ей, и после непродолжительного фиктивного расследования обвинения упали на персидского шаха. А вот Ибрагим прекрасно догадывался обо всем. До глубины души пораженный поступком Хюррем, с невыносимой обидой на душе, которая будет мучить его несколько месяцев, он не нашел другого утешения, как сорвать свой гнев на виновника ее неудачи. — Ты кем возомнил себя, пес поганый, что посмел посягнуть на жизнь шехзаде? — Я не виновен… не виновен… — Рустем захлебывался собственной кровью и едва мог произнести что-то, находясь в сырой камере, прикованный цепями. — Ты живым отсюда не выйдешь, можешь напоследок излить душу. Ибрагим сжал его шею так сильно, что белки паши целиком наполнились кровью, а лицо посинело от застоя крови. — Хю… Хю… Ибрагим ослабил хватку, чтобы мерзавец все-таки выдал свою госпожу. С одной стороны визирь был крайне доволен проделанной работой, но с другой ему стало так противно от того, что его хасеки окружали такие бесхребетные подонки. — Госпожа будет очень расстроена, узнав о твоём предательстве… — с насмешкой протянул паргали. Увидев зловещие глаза Ибрагима, Рустем понял, какой ужасной участи обрек свою госпожу. — Нет… не выдавай ее… прошу… пощади… — из последних сил молил паша. Ибрагим же, чтобы окончательно его добить еще и морально, признался в том, что скрывал даже от самой Хюррем. — К твоему счастью, — он подошел к нему совсем близко и прошептал на ухо, — любовь Хюррем султан мне слишком дорога, чтобы я позволил какому-то оборванцу, вроде тебя, отнять ее у меня. На лице Рустема застыл ужас. Неужто недостаток кислорода в мозгу вызвал настолько абсурдные галлюцинации? Не может быть такого. Пока паша пытался переварить услышанное, Ибрагим достал любимый нож из кармана. Он приставил лезвие к горлу Рустема, и поймав на себе его умоляющий взгляд, с ухмылкой воткнул острый конец ему в кожу. Кровь хлынула на лицо Ибрагима, но это его ничуть не смутило. Он медленно, наслаждаясь последними воплями врага, полностью разрезал его глотку. — Шакал.