Flowers Grow Where I'm Laid to Rest

      «Сяккэи» дарует Тарталье поистине чарующие кошмары. Сны Сосуда смешиваются с видениями Чайльда о Бездне и в конечном результате извергают пугающие силуэты.       Его крики, раздающиеся на глубине чернильной ямы, воссоединяются с плачем Куклы; безумные Волки Разрыва гонятся за ним, впереди него бежит Сказитель, и за их спинами простирается Каннадзука; Скирка дерётся с Аяксом, а наблюдающий за боем Вестник громко хлопает в ладоши каждому удачному удару мальчика. В это время на другом этаже витиеватой Бездны промокший под дождём Кабукимоно учится готовить мисо-суп вместе с Нивой и Кацураги.       Однако бывают совершенно спокойные ночи. В одну из таких Сосуд впервые держит меч наподобие того, как это делает добрая Эи. В следующий раз Яэ Мико рассказывает Созданию про злых кицунэ, и ранимый Сосуд пугается этих историй. Едва Яэ Мико скрывается в святилище, Эи открывает правду и шепчет сыну: — Мой фамильяр и есть кицунэ, мой милый мальчик.       Сосуд моментально меняется в лице. Он широко улыбается, крепко обнимая Создательницу. Он ещё не знает, что через сто лет появится Райдэн и затмит его.       Она будет лучше него во всём: её грациозность восхитит Эи, статика её бессмертного тела заинтересует Мико.       В безымянном Сосуде не будет нужды.       Но до тех пор он делает цветочные венки вместе с Создательницей и игривой кицунэ. Яэ дразнит его, когда у него получается самый красивый и пышный венок.       Он дарит его Эи.       Ярчайшие воспоминания Сосуда, Куклы и Кабукимоно воспроизводятся наяву, и Тарталья поражённо касается ширмы широкополой шляпы Скарамуччи, которая обретает свою форму после пожара в хижине. Фигура уплывает, и тогда Тарталья заставляет себя проснуться.       Он больше не задерживается в Павильоне.       Его ноги бредут к лагерю Кудзе, где ему безропотно помогают добраться до острова Рито. Там он находит Фатуи и приказывает выслать его в Снежную.       — Пора возвращаться домой, господин Предвестник, — говорит агент.              Чайльд запускает руку в неровно постриженные волосы — отросшие, они мешали ему, и он срезал их клинком, — проходя на палубу корабля. Он не будет скучать по Иназуме, он не хочет возвращаться в эту страну. Зачем ему что-то, кроме Его Дома, покрытого горем и льдом, глыбы которого вырастают из-под земли, убивая всё, что оказывается на пути. Дом Тартальи — храм для людей, которые никогда не молятся и верят только в шахматную доску, в свои чёрные фигуры, в Гнозисы, передвигаемые ниточками Селестии и Фатуи.       За океаном, где есть тот самый Дом Предвестника, родительская усадьба усыпана клейким снегом. В ней, отныне пустой, больше никогда не загорится свет, не будет испечено любимое печенье Аякса; но стены навсегда запомнят сказки про принцессу-лягушку, топот первых шагов Тевкра и неуклюжие танцы Тони.       На кристально-белом полотне Сказитель рисует указательным пальцем лисицу с шаром в пасти, а рядом с ней птицу с длинным клювом.       В глазах Скарамуччи мелькает эмоция, чертовски близкая к радости, когда он, подобрав в ладонь немного снега, сдувает его. Маленькие снежинки — одноцветные витражи — начинают свой танец, плавно опускаясь вниз к ногам Сказителя. Это первая зима с тех пор, как Одиннадцатый Предвестник исчез в неизвестном направлении.       Скарамучча посильнее укутывается в воротник пальто и скрывается в лесу. Острые ветки елей, ажурно украшенных сосульками, напоминают ему об Инанне, Мельпомене и Юпитере.

❀❀❀

      Он — самый интересный эксперимент Дотторе. Сказитель, конечно же, в курсе его безумных идей. Он разрешает Доктору ежедневно вкалывать ему различные лекарства, но сегодня, кажется, Дотторе вколол хреновое. Скарамучча никогда не чувствовал такой сильной слабости во всём теле.       — Розалина. — Он шагает по кругу, готовый к бою. Разгорячённый, только выкованный меч приятной тяжестью ложится на центр ладони. — Покажи, на что способна.       Он — идеальный материал для целей Дотторе.       — Жалкое отродье. — Коротким взмахом руки она порождает копьё и направляет его на Скарамуччу. Щёлканье пальцев отпечатывается в памяти Сказителя. — Помни своё место.       Кукла удивлённо хватается за грудь, Кабукимоно помогает Сосуду и вырывает копьё, а Шестой Предвестник вгоняет его в себя поглубже.       Розалина скептически поджимает губы, когда Сказитель сплевывает кровь, копьё разрывает его тело под острым углом. Без единой заминки Синьора повторяет множество коротких атак, и чистейшая разновидность тщеславия одолевает её. Мальчику придётся попотеть, чтобы задеть её своим мечом.       — Эй, Лоефальтер, — с насмешкой зовёт он. — Ты знала, что твои огненные бабочки легко умирают от Электро? — его меч вспыхивает фиолетовой энергией, и Сказитель, скользя по земле и отскакивая от неё, оказывается за спиной Синьоры и в секундном полёте срезает прядь её волос. Её ошибка заключается в том, что она слишком сосредоточена на копьях. Но этого не повторится.       Удивление появляется на лице Предвестницы так же быстро, как и исчезает. Синьора в одно мгновение возвращает себе самообладание. Созданные ею языки пламени ползут к Сказителю с неприкрытой угрозой. Розалина опасно сверкает глазами, обострившиеся инстинкты говорят ей воспользоваться мастерством.       Она следует их совету.       Сказителя сносит с ног, и на открытой коже его голеней расползаются следы от ожогов. Розалина не собирается играть с ним. Больше нет.       Теперь у неё лишь одно намерение — убить наглеца.       Скарамучча встаёт, блокирует следующий удар и наносит свой. Синьора пятится с мечом, умело вонзённым в бедро. Улыбка, которую адресует ей Сказитель, дикая. Розалина принимает её с триумфальным выражением лица. Длинные элементальные жгуты Предвестницы перехватывают руки Сказителя, и он вскрикивает, тяжело дыша. Кровь стекает по его запястьям, кожа слезает в местах, где стягиваются прутья из огня. Боль быстро становится невыносимой.       Скрежет напряженно сжатых зубов Скарамуччи звучит божественной мелодией для Синьоры.       — Роза… — Сказитель прерывается на длительный кашель и бессильно виснет на проводах Пиро. — Я ненавижу тебя!       Обожженные запястья обнажают кости. Ему больно, но эта боль не так сильна, какой могла бы быть. Всё-таки Эи позаботилась о том, чтобы её Сосуд был выносливым.       «Даже если новая кукла Эи совсем не чувствует боли. Не то что ты», — воркует детская зависть.       Синьора стремительно оказывается перед Сказителем, хватается за кончик копья, вошедшего ему в грудь, и вгоняет его до упора.       Копье находит своё освобождение меж лопаток Скарамуччи.       Он пронзён насквозь.       Слабый. Такой чертовски слабый. Слабый-слабый-слабый-слабый…       И разве для него что-то значит тот факт, что Доктор намеренно лишил его всякой силы?       Лекарство циркулирует его мощь.       — Розалина, — довольно тянет Дотторе, выходя из тени тренировочного зала, глубоко погребённого в катакомбы Дворца. — Ты как всегда добиваешь мусор. Сильные противники тебе не по зубам?       — Второй Срез? — притворно ахнув, спрашивает Синьора. — Недавно Третий прислал мне голову сумерского Плесенника. Что подготовил ты?       Дотторе молча поправляет маску на лице одним волевым движением. Когда он начинает размеренно шагать к мальчику, Розалина отпускает Сказителя, и он падает на пол, взревев в отчаянии.       Синьора спешно отходит на безопасное расстояние. Она хорошо выучила урок, однажды преподнесённый ей Дотторе, — не стой на моём пути и знай, что ты живешь у меня в кредит.       Жадный взгляд Доктора направлен на задыхающегося Сказителя, но тот не видит этого. Мальчик крепко жмурится.       — Вставай, — тихо указывает Дотторе, подцепляя пальцами подбородок Сказителя. — Я сказал тебе встать.       Скарамучча раскрывает глаза и смотрит на Дотторе ошалелым взглядом.       — Куникудзуши, вырви копье из своего тела.       Скарамучча глотает воздух, дрожь пробегает по его телу. Он, сотрясаясь от судороги, поднимает руку и жёстко вцепляется в копье.       — Какой из тебя Предвестник? Ты мусор, Куникудзуши.       — Я…я…не… — Сказитель упирается лбом в холодную поверхность пола. Он сгибается пополам, и копье смещается в его теле, сотрясая внутренности.       — Ты бездарный, — рявкает Дотторе. Он поворачивается к Синьоре и указывает ей на дверь. — Уйди, Розалина, — Срез скалит зубы на её шипение. — Дорогая, остынь. Не печалься тому, что тебе никогда не дорасти до этого создания. Его воля к жизни превосходит все твои боевые навыки.       Когда Синьора открывает рот, чтобы ответить, Дотторе одаривает её пронзительным взглядом.       — Ушла.       Мальчик, распластавшийся на полу, тихо вздыхает, ничего не слыша вокруг себя. В сознание его приводит увесистая пощёчина.       — Куникудзуши, — зовёт его Дотторе. — Подними голову, гордый ребёнок. Посмотри на меня.       Мир расплывается перед Скарамуччей, но он смотрит.       — Умница, — похвала вьётся верёвкой вокруг шеи Сказителя. Притворная доброта, которая жалит. — Прикоснись к копью и сожми его.       Сказитель хочет спросить Дотторе, не идиот ли он, потому что его запястья лишены любой кожи, и он, честно, старается не тревожить их. Он прекрасно знает, что уже видны кости.       — Делай так, как я сказал.              Со злостью и вопреки Сказитель сжимает копье в обгоревшей руке и посылает Дотторе язвительную усмешку.       — А теперь достань его из себя.       Вслед за приказом копьё со всхлипом выскальзывает из окровавленного тела мальчика.       Но, прежде чем Куникудзуши теряет сознание, с его сухих губ слетает три слова: — Я не мусор.

❀❀❀

      — Екатерина, как обстоит ситуация в Фонтейне? — бормочущий голос Тартальи доносится из-под толстого одеяла. — Я отказываюсь вылезать из постели как минимум три дня.       Екатерина вздыхает и подходит к письменному столу Чайльда. Скрежет стула заставляет Тарталью поморщиться.       — Господин, — издалека заходит девушка, — Вы не можете отправить меня на Вашу миссию. Я не побью всех должников, — Тарталье неясно, пытается ли она подбодрить его или застыдить. В любом случае ему плевать. Он просто рад компании Екатерины, поэтому намерен её задержать. — Я принесла Вам письма, которые накопились за время Вашего отсутствия, — её рука тянется к коробке, стоящей под столом. Екатерина достаёт несколько писем и кладёт рядом с собой. — Итак, первое из Лиюэ от Господина М.       — Выброси его, — недовольно хнычет Тарталья. — Ему что, на пальцах объяснить, что я в нём не нуждаюсь? Глупый старикан.       — Возможно, — уклончиво отвечает Екатерина. Она чувствует себя няней капризного ребёнка. Что ж, в какой-то степени так и есть. — Следующее тоже из Лиюэ, — она задумчиво кусает губы, читая содержание письма. — Сянлин настоятельно просит Вас научить её готовить Ваш фирменный суп.       Тарталья вскакивает, садясь на кровать. Его взъерошенные волосы придают ему сонный вид, даже если этот засранец, как сказала бы Екатерина, спит по двенадцать часов в сутки и точно высыпается.       — Записывай.       — Извините?       — Четыре краба, мята, лилия калла—       Екатерина закрывает лицо ладонью, просто чтобы не придушить своего начальника.       — Ладно, неважно, — Тарталья поспешно машет руками, — я сам ей отвечу. Что в последнем?       Екатерина умалчивает, что письмо в её руках не последнее, а третье из тысячи. Она сохраняет интригу и незаметно пододвигает ногой коробку с оставшимися письмами вглубь пространства под столом.       — От… — её голос неуверенно стихает. — От Юпитера. Кого в здравом уме так назовут?       Тот факт, что настоящим именем её начальника является прозвище воина из древних рассказов, поздно догоняет её. Она не тушуется, но настороженность скользит в её осанке.       Однако Тарталья никак не реагирует.       — Господин?       — Принеси сигареты и водку, — безэмоционально просит он. — И отдай мне письмо от Господина М. Я пошлю его нахуй прямым текстом! — Тарталья разражается глупым хихиканьем. — Екатерина, бегом.

❀❀❀

      «Я жалею, что знаком с тобой. Я презираю тебя. Блять, ебаный рот, иди нахуй. Тарталья, почему ты никогда не сообщал мне о ругательствах Снежной? Панталоне научил меня этому искусству, когда я работал с ним бок о бок. Какая-то сука вела махинации в центральном Банке и… Впрочем, не суть. Итог: я опять стал ближе к людям. Представляешь, иногда я просто хожу по своей комнате и ругаюсь. Но чаще я пробираюсь в твою комнату…и смотрю на то, как ты живешь. На интерьер, на грёбаную книгу с сумерской мифологией… Ты такой ублюдок, Селестия плачет по тебе. А я нет. И не буду. Кому ты, мудак, нужен? Кстати, недавно Синьора славно побила меня. Моим рукам полный пиздец, поэтому это письмо пишет новобранец под мою диктовку. Я запугал его. Скажи, я молодец? Мне сказали, ты вернулся Домой. Ты заметил, что моя комната пустая? Если не заметил, то я ненавижу тебя. Если заметил, то… я все равно ненавижу тебя. Сейчас я в Мондштадте. Дотторе обещал починить меня, но я попросил его повременить с этим. Нам нужно встретиться. Ха! Надеюсь, тебе страшно от моей прямолинейности. На самом деле, я хочу сделать всё, чего остерегаюсь. Потом будет поздно. Дождись меня, Аякс-зачеркни-это-имя-нахуй Чайльд Тарталья. Я выбью из тебя всё дерьмо.

От Инанны, Мельпомены и Юпитера.»

❀❀❀

«Дурак. Дубина. Идиот. Козёл. Мудак. Олень. Урод. Бля, я больше не вспомю. Не вспомню. я Пьяный. Угадай что пью Ну? я скучаю Я в душе не ебу я без понятия как ты меня зацепил. Ты же весь из себя важный холодный красавчик и шорты у тебя ублюдские потому что ноги у тебя красивые. глупости. я пишу тебе глупые вещи я едва держу перо в руке и вывожу тебе эти сучьи аристократичные крючки над буквами тебе-тебе-тебетебетебе все крутится вокруг тебя я подарил тебе целый год своей жизни мне к слову в иназуме не понравилось. возможно, потому что тебя не было рядом со мной. не знаю а ты точно должен знать ответ, потому что потому что Теперь твой Черёд Складывать Пазл. я сложил Твой я вижу тебя я понимаю тебя Каникуд Куникадз Кнкдз выбери себе нормальное имя тупица Куникудзуши.

от аякса»

❀❀❀

«Спасибо, что поинтересовался, как моё здоровье, как мои руки. Ах, точно, ты же этого не сделал. (С ними всё в порядке.) Комплимент моим ногам? Серьёзно, Тарталья? Я думал, в моей жизни не будет извращенцев. Я в курсе про шум, который ты навёл в Татарасуне. Кто сказал тебе туда отправиться? А, знаешь, мне всё равно. Мне всё равно, что ты выучил всю мою подноготную. Мне плевать на твоё мнение обо мне. Ты же мне никто? Я тоже кое-что подготовил для тебя. Ты будешь злиться, вероятно, захочешь меня убить. Единственная просьба, козлина, не ломай мне руки. Я заметил, что у вас, мои ненадёжные коллеги, вырабатывается привычка причинять вред моим рукам. Сначала ты, затем Синьора… А завтра кто? Ко мне постучится отряд Сандроне и будет ломать по одному пальцу? Она, кстати, презирает меня. Марионетка обиделась, потому что я одолел её в бою. Про позорную схватку с Синьорой я предпочту забыть. И имя у меня благородное, а не тупое. Тарталья, ты хоть имеешь малейшее представление, откуда оно у меня? (Завидуй пафосу моего письма, я сижу с ебучим толковым словарём и выбираю самые красивые слова. Такие же красивые, как и мои ноги. То есть охуенные.) Расскажи мне при встрече о своём путешествии.

Для Ахелоя.

От человека-с-лучшим-именем-во-всём-мать-его-Тейвате.»

❀❀❀

      Тарталья засыпает с письмами от Скарамуччи. Когда он завтракает, обедает и ужинает, бумага с подписью Сказителя сквозь одежду согревает его бедро. Он буквально везде носит эти письма с собой. Екатерина считает, что он сошёл с ума.       — Господин, пришёл ответ от… Господина М.       — Похуй! Я занят.       Занят, то есть играет в карты с Арлекином. Екатерина счастлива тому, что карты не на раздевание.       — Хочешь сказать, ты приготовила младенца на день рождения Педролино?       — Идиот! Не человеческого. Я подарила ему кабана, — Арлекин задумчиво кусает губы. Затем добавляет, как бы для усиления эффекта убеждения. — Кабанёнка.       Екатерина бурчит что-то неразборчивое и уходит. У неё появляется желание уволиться.       — У меня козырной туз.       — Ай, надоела! — Тарталья поднимает руки, сдаваясь. — Ты по-любому жульничаешь.       — И что? — протестует Арлекин. — Не пойман — не вор.              Она щурится, когда Чайльд через весь стол тянется за бутылкой сакэ.       — Сопляк, что это?       — Ам? Ты о чём?       — О краешке письма с эмблемой Фатуи у тебя в переднем кармане пиджака, — Арлекин закатывает глаза, когда Тарталья приобретает вид самого большого недоумка. — От кого это и почему ты носишь это с собой?       На языке Тартальи имя Сказителя. Ему приходится сглотнуть, чтобы не проболтаться.       — Какая тебе разница? — Чайльд возвращается на место и складывает руки на груди. — Никакого шантажа. Нет, Арлекин, блять, не смотри на меня так!       — Я ничего ещё не сказала, — лепечет она. Что за безумная девушка, Селестия дай Тарталье терпения. — Это от кого-то, кто важен тебе? — её тон на удивление ровный и непровокационный.       Чайльд хмурится, глядя куда-то в пол. Он находится между молотом и наковальней. Очевидно, ему ничего не стоит обмануть Арлекина. Но и говорить голую правду он точно не собирается. А вот полуправда вырывается из него.       — И да, и нет.       — Неужели кто-то из Предвестников, — Арлекин дразнит Тарталью и подпирает голову кулаком. — Точно не Синьора. Эта сука из любого душу выест. Ненавижу её.       — Блять, заткнись нахуй, — стонет Тарталья, откидываясь на спинку стула. — Ещё одно слово и я убью тебя.       Арлекин пожимает плечами на его слова.       — Я всё равно узнаю, кто тебе пишет, гадёныш.       — Попробуй.       

❀❀❀

      «Это пиздец! Когда увидишь Арлекина, то вызови её на дуэль, или как ты это называешь, не важно в общем-то. На самом деле я пишу это письмо не с целью натравить тебя на неё. Не-а. Совсем не для того, чтобы поныть тебе. Но буду рад, если пожалеешь меня. Ты знал, что в Сумеру изобрели штуку, которая может запечатлеть что угодно? Механики назвали это камерой. Купи себе одну и сфотографируй (т.е. запечатлей) свои ноги, обтянутые теми узкими шортами, умоляю себя или любую другую мелочь. Понял шутку? Ты типо такой же маленький, как мелочь… Проехали. Прошёл месяц с твоего письма. Ты всё ещё на миссии? Я лично бездельничаю, то есть проверяю миллионное количество отчётов. Здесь так тихо и скучно. Не хватает твоего присутствия во Дворце. В моей жизни. Надеюсь, ты в скором времени вернёшься. А чтобы ты не скучал, я хочу поделиться с тобой новыми оскорблениями. Запоминай. Сопляк, гадёныш, дрянь, подонок, кретин. (Переверни листок, там сюрприз.)

От Аякса.

Навеки твой.

(Не один ты сидишь с толковым словарём и сборниками лучших метафор и фраз для влюблённых.)»       К обороту письма прикреплён засушенный кровоцвет и клякса в виде куклы Ичимацу.

❀❀❀

      Скарамучча заливисто смеётся каждый раз, когда читает письма Тартальи. Его помощники считают, что он сошёл с ума.       — Эй, сопляк! У меня закончились чернила.       Конечно, тот самый затравленный новобранец, о котором Чайльд узнал из первого письма, счастлив новому прозвищу. Оно меняется у него каждый раз, когда приходит письмо Тартальи или Скарамучча общается с Панталоне.       Сказитель не дожидается новобранца и выходит на балкон. Он поселился в отеле «Гёте» и не давал спокойно жить другим людям уже месяц.       Но сегодня, к счастью, спокойная ночь.       Скарамучча садится на балюстраду и свешивает ноги. Письмо горит меж его пальцев. Он не может перестать перечитывать последнее предложение или смотреть на кровоцвет.       В эту спокойную ночь пустота на месте сердца Куникудзуши обливается кровью и он признаётся себе в том, что влюблён.

❀❀❀

«Это последнее письмо тебе от меня. Не издевайся надо мной, но мне надоело писать целые тома буквально ни о чём. Проще вмазать тебе в жизни, чем давать клятву и обещать, что я сделаю это. Меньше слов — больше дела. Я вычитал это выражение из сборника идиом Снежной. Я себя таким обогащённым никогда чувствовал. Собственно говоря… Поезжай в родительскую усадьбу. Мне не стыдно и не жаль. Я не способен на эти чувства. Не упрекай за ложь. Если ты примешь мой поступок, то я… так уж и быть, Аякс, не зачиню драку с тобой в первую минуту нашей встречи. Воссоединения. Ты назовёшь это так? (Переверни письмо.)

От Куникудзуши.»

      На обратной стороне листа прикреплены фотокарточки Скарамуччи с новобранцем, фестиваля в Мондштадте и белых бедер Сказителя.

❀❀❀

      — У тебя есть семья? — Тарталья стоит к Арлекину спиной. Перед ним — бескрайний океан. Такой знакомый и родной. Может, он его семья? Это не так.       — Нет, никогда и не было, — Арлекин качает головой. Она подходит к Чайльду и начинает раскачиваться на пятках, как на шарнирах. — Почему ты спросил?       Тарталья издаёт горловой звук, который Арлекин никак не идентифицирует. Она не догадывается, на что он похож.       — Мне кажется… — Тарталья вздёргивает подбородок и смотрит на небо. Оно скорбит и радуется вместе с ним, — мне кажется, я потерял её и обрел в один и тот же день. У меня новая семья… Моя вторая. Для него — четвёртая.       — Сегодня ты неожиданно откровенен, сопляк.       — Я, блять, влюблён в него. Я так влюблён в него, что простил ему убийство моей семьи! Он убил их всех.              Арлекин ласково улыбается — теперь и у Тартальи нет родных. Кроме Куникудзуши. Чайльд ведь всё время говорит про него?       — Пошла нахуй, — он хлёстко отбивает щебень носком ботинка. — Меня этому Скарамучча научил.       — Чему?       — Посылать Вас всех нахуй, — Чайльд сухо ухмыляется. — Сохраняю семейные традиции: ругательства. Самые лестные комплименты от меня и моего… Неважно.       Моего парня, чуть не проговаривается он. А потом думает, что уже похуй и нечего терять, поэтому исправляется:       — И моего парня.

❀❀❀

      Тарталья первый находит Скарамуччу. Преследует его до гостиницы в Фонтейне и хватает за руку, приказывая обернуться.       — Ты заметил меня сразу, — цедит Чайльд. — Не притворяйся невинным.       Ахелой наконец возвращается к Мельпомене.       — Идём.       Чайльду плевать куда. Он сжимает ладонь Сказителя в своей и наслаждается его ворчанием о том, что он сопливый засранец и вся эта ласка бестолковая и тупая. Скарамучча, идущий нога в ногу с ним, кажется нереальным. Они не виделись два года. Два года — большой срок. Это могли быть два года совместных драк, моря вредной еды, адреналина от убийств и поцелуев.       Тарталья откладывает последнюю мысль на потом. Они успеют наверстать упущенное.       Когда они в тишине минуют регистрационный зал отеля и поднимаются на шестой этаж, где живёт Скарамучча, Тарталья останавливается, и его жест стопорит Сказителя.       — Ты серьёзно ничего не скажешь? — Чайльд подозрительно всматривается в Скарамуччу.       — А должен? Мы оба знаем всё, что надо.       Тарталья недовольно бурчит себе под нос, а затем спонтанно сгребает Сказителя в охапку. Веснушчатый кончик носа ведёт от скулы до виска, после чего Чайльд отчаянно зарывается лицом в шею Скарамуччи. Мальчик в его руках брыкается и кричит, ругательства жестокие и одновременно с этим дружелюбные, но попытки Куникудзуши безуспешны. Аякс нежно фыркает, оставляя лёгкий поцелуй на его загривке.       — Покажи мне свою комнату, — Тарталья отрывается от Скарамуччи и смотрит на него глазами котёнка. — Пожалу-уйста.       — Засранец, — Сказитель закатывает глаза, нараспашку открывая дверь. Она почти сносит Чайльда, и Скарамучча не может не ухмыльнуться. — Со мной не будет просто.       Тарталья кивает и потирает ушибленное место.       — Я уверен, что справлюсь.       Мальчик ничего не отвечает, проходит вглубь комнаты, до письменного стола, и упирается в него бедром.       — Ты серьёзно ничего не сделаешь? — передразнивает он.       У Тартальи пересыхает во рту от вызова во взгляде Сказителя и внутренности скручиваются в узел. Его откровенно приглашают подойти, и Чайльд не смеет противиться этому.       — Кто из нас ещё извращенец, если ты до сих пор носишь эти шорты, — горячо шепчет Аякс, и Скарамучча слегка выгибается, когда его придавливают к столу. — Ты красивый до боли. Люди это видят, — его ладонь устраивается на щеке Сказителя, едва поглаживая. — Они видят то же, что и я.       Совершенство. Они видят совершенство. У Скарамуччи кружится голова от невысказанной части предложения.       Аякс видит совершенство в пустоте в его грудной клетке, он знает, что Сказитель — божество, и Бог внутри него силён, как никто другой. Но несмотря на это Аякс желает быть с Куникудзуши. Желает обладать Богом.       — Ты считаешь так… — он прикусывает кончик языка, ощущая тёплое дыхание Тартальи на шее. Чайльд прокладывает дорожку поцелуев до его подбородка, и Сказитель шумно дышит, блять, он лишён дара речи от такой непривычной, но давно обещанной ласки. — Ты считаешь так, потому что влюблён в меня, — его слова звучат почти как скороговорка.       Он чувствует зубы Аякса на коже.       — Это правда, — соглашается он, его низкий голос заставляет Скарамуччу задыхаться. — Ты нравишься мне, чертовски, блять… — мысли путаются, и Тарталья поднимает голову, чтобы посмотреть в глаза Сказителя, словно только он может навести порядок в его сознании. — Ты буквально сводишь меня с ума, Куникудзуши.       Руки Тартальи находят бёдра Сказителя и поднимают его, сажая на стол. Острые колени заковывают Чайльда в клетку. Ткань натягивается на бёдрах Скарамуччи, обнажая больше нежной кожи. Тарталья не хочет быть где-то ещё. Он мечтает остаться здесь, забыть о титулах и о предназначениях.       Короткие вздохи срываются с их губ, когда Тарталья отчаянно прижимает их пахи вместе.       — Аякс.       Чайльд замирает от того, как любовно звучит его имя. Звук, наполняющий его сердце спокойствием и умиротворением.       — Аякс, поцелуй меня.       Блять. Тарталья тянет Сказителя за волосы, и тот удивлённо округляет глаза, прежде чем Чайльд припадает к его губам и вытягивает из него стон, жаждущий и сладкий.       Первое, что чувствует Куникудзуши на губах Аякса, — это привкус фонтейнского имбирного печенья, и позабавленно улыбается в поцелуй, неумело отвечая. Он запускает пальцы в волосы Аякса, и где-то на задворках поплывшего сознания Скарамуччи появляется мысль, что теперь у Тартальи ещё больший беспорядок на голове, пряди вьются сильнее, чем прежде.       — Не отвлекайся, — от приказного тона у Сказителя поджимаются пальцы на ногах, он инстинктивно издаёт стон, и ему так похуй, что он ведёт себя так развязно и… по-человечески пошло.

— Мы должны присматривать за людьми, мой мальчик.

— Почему? Разве они не справятся сами?

— Люди — очень хрупкие существа, Куникудзуши. Такие же хрупкие, как и всё, что не является божественным и вечным.

      Куникудзуши приоткрывает губы, прижимаясь к Аяксу всем телом. Ножки стола трещат под ним, поясница упирается в стопку с документами, и Тарталья сбрасывает её на пол, толкая Сказителя, чтобы он полностью лёг на поверхность стола.       — Обхвати меня ногами, — мурлычет Аякс, языком проводит по уголку рта Куникудзуши и целует в щёку. — Ты неплохо целуешься для того, кто делает это впервые.       — Мне всё равно, — огрызается Сказитель, поворачивая голову вбок. Он облизывает влажные губы и впивается взглядом в цветочный горшок, стоящий в углу комнаты, чтобы перевести дыхание.       — Не выдумывай.       Глаза Аякса тёплые. На Куникудзуши никогда так не смотрели. Влюблённо и так, словно сокрушат весь Тейват, скажи он хоть одно слово.       Но Аякс уже отомстил за него.       — Я храню твой кровоцвет у себя под подушкой, — признаётся Сказитель, всё ещё не глядя на Тарталью.       Он чувствует иррациональную потребность в том, чтобы заботиться о человеке перед собой.       — Я ношу твои письма с собой, где бы я ни был. И фотокарточки. Особенно ту, где твои бёдра—       Сказитель пинает его ногой.       — Мне кажется, я начинаю жалеть, что выслал тебе её.       — Не-а, — искры веселья окрашивают зрачки Тартальи. Куникудзуши продолжает смотреть на цветок. — Вставай, — зачем-то говорит Аякс и следом поднимает Сказителя на руки, прижимая к груди. Мальчик ругается за невозможностью сделать что-либо ещё и зло поджимает губы.       До самого рассвета Аякс рассказывает Куникудзуши про путешествие в Иназуму, про то, как разрубил тело Микоси клинком Нагамасы и оставил в комнате Сказителя сам клинок, дощечку из построенной им хижины и букет засушенных кровоцветов из Павильона «Сяккэи».       

      — Я должен буду спасать людей, когда ты отдашь мне своё сердце?

Эи бережно надевает на голову Куклы венок, сплетённый из сакуры, травы наку и бесцветных цветов, названия которым ещё нет.

— Ты способен спасать их и без моего сердца, мой милый мальчик.

❀❀❀

      — Я не сделаю тебя счастливым.       Куникудзуши пожимает плечами, за напускным безразличием скрывается рана. Рана, нанесённая человеком.       Сколько стежков на твоём отсутствующем сердце? Сколько шрамов скрывает твоя грудная клетка?       — Я не сделаю тебя счастливым, но могу кое с чем помочь, — голос Аякса такой чертовски щемящий. — Мне кажется, воссоздать твое сердце из пепла — это мое исключительное право.       Сосуд в неверии качает головой, в то время как слёзы блестят в глазах Куникудзуши. Он смаргивает их, они срываются, приземляясь на его ладони.       — Ты так говоришь, потому что влюблён в меня.       Они оба понимают, что статусы Предвестников не разрешают им быть счастливыми. Но влюблёнными…       Сказителю плевать.       — Я и не отрицаю, — Аякс, приглашая обняться, протягивает Сказителю руку. Так по-человечески глупо.       Странник медленно моргает. Нет смысла отрицать, что Чайльд — умелый мастер. Может, благодаря ему они научатся принимать свои имена, свои раны и себя? Может, все маски будут сброшены?       Сказитель стирает влагу с бледных щёк и растягивает губы в кривой улыбке, наконец выдавая своё согласие на все, что ни предложит Тарталья, ведь Куникудзуши влюблён в него.

— Что, если я понравлюсь людям? — скромно спрашивает Сосуд, когда Эи аккуратно расчёсывает его волосы.

— Тогда они будут веселить тебя. Улыбка не сойдёт с твоих губ, а тихое спокойствие не покинет тело. Люди называют это любовью, мой милый мальчик.

❀❀❀

      Они тайно видятся в каждом уголке Тейвата. Сказитель уютно устраивается на пледе и пододвигается ближе к Тарталье. В этот раз в Сумеру.       Бедром к бедру, рука к руке. Их взгляды адресованы только друг другу.       — В день, когда ты поцеловал меня, я вспомнил, что иногда люди выражают близость… иначе. Ты делал это?       Куникудзуши руководствуется интересом. Незнанием и тем, что Боги не занимаются сексом, так что откуда ему знать тонкости этого низменного занятия.              Щёки Аякса немного краснеют, он прочищает горло, прежде чем ответить.       — Да.       Скарамучча недовольно хмурится.       — Что да? Расскажи мне.              — Проще показать.              Куникудзуши закатывает глаза и обводит свой силуэт рукой.       — Тогда не разочаруй меня.       — Никто не трахается в кустах, — объясняет Аякс. — Видимо, кроме тебя.       Если кто-то и стесняется подобных разговоров, то точно не Чайльд. Да, он покраснел, когда Скарамучча буквально спросил, опытен ли он. Но это уже в прошлом. Сейчас же Тарталья, кажется, преследует цель развеселить Сказителя, а не провести краткий экскурс в интимную составляющую людей.       — Я хочу сделать это с тобой. В чём проблема, болван, удовлетворить меня?       — Нет, только не здесь. Я не хочу искать ближайший отель со стояком, — стонет Аякс, кривя губы. — Это будет равносильно тому, что мы подойдём к каждому жителю Сумеру и объявим им, что выходим замуж, но сначала нам надо потрахаться, поэтому, милые жители, покиньте город на полчаса.       Куникудзуши хватает Аякса за шею, наклоняя к себе. Он обхватывает губы Тартальи своими, оторопело целуя.       Ладони Аякса, словно по привычке, забираются под накидку Скарамуччи, сжимают рёбра и устраиваются на спине, пока его поцелуи доставляют Куникудзуши запретное наслаждение, в котором тот не готов признаться.       — Ой, всё, — придерживая Сказителя за челюсть, бормочет у его губ Аякс. — Ты перестараешься, и тогда моё предсказание сбудется.              Куникудзуши отползает от него и садится в позу лотоса. Его разгорячённые щёки пылают под сиянием луны. Покусанные и припухшие губы краснеют лишь сильнее, когда Сказитель облизывает их. Он чувствует себя необычно.       Ему любопытно, узнает ли Эи, что он делает? Любит смертного, целуется с ним и хочет с ним потрахаться.       Ищет сердце, позволяет Дотторе подавлять его божественность и разрешает никчёмным Предвестникам избивать его, пока Доктор выявляет его способность к регенерации.       (На его голенях ни следа от атак Синьоры.)       — О чём задумался? — интересуется Аякс с озорными звёздами в глазах. Куникудзуши замечает пожар его волос и накручивает рыжую прядь на палец.       — О Вечности.

❀❀❀

      Скарамучча настойчив. Лучший в разведке и шантаже, он быстро добивается желаемого.       — Иди ко мне.       Ноги Сказителя превращаются в желе, когда он встаёт перед Аяксом, сидящим на краю кровати. На Тарталье — синий халат, рукава которого закатаны до локтей.       На Куникудзуши — чёрная юката с розовыми вставками. Она сшита на заказ, и это было одним из условий Аякса: первый секс должен запомниться как хороший опыт и они должны подойти к этому ответственно. Аякс говорит верные вещи. Скарамучча слишком далеко от его простых исчислений.       Аякс тянется к поясу юкаты и аккуратно развязывает его. Успокаивающе ведёт по бокам Куникудзуши, постукивает пальцами по талии. Скарамучча ненавидит невинность и сокровенность, что он чувствует.       Семья. Такое громкое слово, но одновременно с этим немое. Сказитель опускает руки на макушку Аякса и прижимает его голову к своему торсу. Язык того обводит соски Куникудзуши, губы обхватывают один и посасывают в известном только Аяксу темпе.       Это приятно. Всё, что делает Аякс, приятно.       Они — семья. На миг Куникудзуши распахивает глаза, потрясённый мыслью, что теперь он обязан Аяксу.       Заботиться о нём до самой смерти, быть рядом.       У Куникудзуши есть и другие цели.       Сердце-сердце-сердце-сердце-сердце.       — Скажи, если я делаю что-то не так, — просит Аякс, и что-то разбивается в Куникудзуши. То, как заботливо звучит Аякс, разрушает его.       — Ты делаешь всё правильно, — хватая ртом воздух, отвечает Скарамучча.       Аякс оголяет его тело, юката сброшена на пол. Он уверенным движением стягивает нижнее бельё Сказителя и, бросив мимолётный взгляд на его полувставший член, утыкается в одно из бёдер, вдыхая запах мыла, оставившего след на коже.       — Ты можешь развернуться для меня? — прямо сейчас Аякс смотрит на него с чёртовым обожанием, самый преданный из всех, кто почитает Богов.       Куникудзуши без слов поворачивается к нему спиной и подчиняется, когда на поясницу ложится ладонь, приказывая выгнуться. Дыхание Аякса становится тяжелее от вида молочных ягодиц. Он разводит их руками и с изнурительной медлительностью лижет вход.       Волнение подступает к горлу Куникудзуши, и шёпот имени Аякса превращается в длительный стон, когда язык, увлажняя и согревая, кружит вокруг его входа. Простая короткая ласка губами сменяется тем, что Аякс проталкивает язык внутрь, неприкрыто трахая им, и Куникудзуши мог бы умереть прям так, едва стоящий на ногах, без опоры для рук, выгнутым задом, толкающимся навстречу лицу Аякса, и влюблённостью, удушающей его существование.       — Аякс, — как молитва, как приказ, как просьба, как спасение, как сердце. Пожалуйста, помоги мне быть лучше, даже если для меня никогда не найдётся места в этом мире. — Прикоснись ко мне.       Грубые пальцы ложатся на член Скарамуччи, выверенно проводят по основанию, большой палец смахивает предэякулят с головки. Куникудзуши выламывает, и он поддаётся назад, насаживаясь на язык Аякса. Рычание Тартальи заземляет, но Куникудзуши слишком близко подошёл к краю, чтобы задумываться о чужом возбуждении.       Неужели секс — это настолько греховно сладкое событие, что Боги недооценивают его?       — Аякс, сильнее.              От нужды в голосе Куникудзуши Аякса прошибает мурашками, и он интенсивно двигает языком и рукой, создавая капкан наслаждения для Божества в его руках.       — Кончай, — от повелительного тона внизу живота Скарамуччи разливается тепло, и он, опустив голову, кончает с именем Аякса на губах. — Теперь ты можешь отдохнуть.

❀❀❀

— Яэ Мико, мне нравится находиться в твоём святилище, — делится с кицунэ Сосуд в одно из столетий. Дощечки с предсказаниями шумят от лёгкого дуновения ветра.

— Здесь всегда спокойно, даже когда Эи с Макото спорят о насущном.

— Я думаю, святилище такое волшебное, потому что ты его хозяйка. Любое место становится лучше, когда с тобой тот, кого ты любишь. У тебя есть такой человек, Мико? — он зовёт её так, как делает это Эи. Сердечно и бережно.

      Кицунэ нежно смеётся, звук её хихиканья теплится в памяти Сосуда.

— Конечно, например, я люблю ароматный тофу.

      — Это не человек!

      — Мальчик, людей лучше не любить. Ты можешь о них заботиться, но любовь к ним погубит тебя.

      Сосуд хмурится, позволяя печали проникнуть в своё существование.

      Жрица скрывается в святилище, а мальчик с мечом в руке срывает все дощечки, бросая их на пол.

Пусть они лучше никому не достанутся.