Последняя песнь менестреля, или Поход за «Докторской»

      — Допрыгался, да, паразит? — ворчал какой-то старик, судя по голосу. — Мыкаешься тут, наживы ищешь? Ан-нет, не найдёшь!       — Да вы что, не узнаёте меня?       А вот это уже был Трясогузник.       — Ай, да все вы на одно лицо, кочерыжки неотёсанные!       Шершень попытался встать, но голова снова закружилась. Кое-как усевшись на примятый снег, он прищурился от зелёного света факела. Старика он узнал — это Гвидон Сергеич, наставник его в каком-то роде. Но если он здесь, то, выходит, не так уж далеко они от города уехали. Наповорачивали так, что почти круг сделали?       Гвидон воткнул палку рядом с ногой журналиста и навалился на неё всем весом. Раздался металлический скрип, что-то щёлкнуло.       — Как же я теперь пойду, божечки ты мой! — взвыл Трясогузник.       — А ты лежи! — Гвидон Сергеич достал из-под снега капкан, отряхнул и спрятал за пазуху. — Лежи и думай. Коли не замёрзнешь, коли кабаны дикие не съедят — к весне заживёт нога, тогда и пойдёшь.       Трясогузник пыхтел, как злой ёжик.       — Да вы… Вы чего такое несёте? У меня жена, ребёнок!       — Б-блин, я весны ждать не собираюсь, — выдавил Шершень. — Гвидон Сергеич, где тут остановка автобусная? Мне в город надо.       Гвидон обернулся и какое-то время рассматривал его.       — Яшка, ты, что ли? А-а-ай! А я-то думаю, откуда сигнал божественный в темечко идёт, что мне Вселенная говорит? — он протянул руку и помог подняться.       — А чего это у в-вас огонь зелёный, б-блин?       — Всё словечками своими мозги засоряешь, балбес! — Гвидон Сергеич замахнулся, но тут же опустил руку. — А это Витька, брат мой, праздник отмечает. Привычка городская, понимаешь. Из одной склянки в другую пересыплет порошок, смешает да в костёр швырнёт — так горит, эх! Ну чего, в избу мою пойдём, отварчик на рогах выпьем за встречу такую?       — Э… Это бы я с радостью, — стуча зубами, отозвался Трясогузник. — И отвар, и ликёр, и, что уж там, парацетамол, хе-хе!       Гвидон Сергеич сразу нахмурился, посмотрел так строго, что Шершню захотелось скукожиться где-нибудь под сосной.       — Как же тебя жизнь так занесла, Яшка, куда занесла, эх? С таким человеком не в лесу пропасть — по жизни заплутать можно! — Гвидон Сергеич повернулся к журналисту и протянул ему толстую ветку, сказав: — Кабы не искра его божественная, оставил бы тебя, шельма, как есть бы оставил.

***

      Роза фотокарточку Шершня с собой не носил. Нахрена оно надо, если эта мордаха каждый день перед глазами, попробуй забудь, как выглядит. А Жилин требовал для составления ориентировки. Не вытерпев неторопливого расспроса про то, как Шершень одет был и прочее, Роза схватил листок и ручку и стал рисовать.       — Вот, блин, тюбетейка его кожаная, нахрен. Вот очки. — Он заштриховал два кружочка на месте глаз. — Не, он, блин, в темноте стёклышки поднимает, тут прозрачные должны быть. Усики, блин, вот такие, только рыжие, ю ноу?       Жилин покосился на рисунок.       — Так это ж Шершанский Яков Осипович, тысяча девятьсот шестьдесят пятого года рождения! Я только сегодня его портрет на снежинки пустил. Ты гляди, как похож! У-ху-ху-ху-у!       — Ну! — Роза нетерпеливо забарабанил по столу. — Шершень, Шершняга, Яшка, ю ноу? Короче, блин, гражданин-товарищ-полковник, найти его надо, пока, нахрен, не замёрз. Он в своей куртяшечке, модник, нахрен, превратится в какой-то хладокомбинат, я вам кричу.       — Ну хорошо. Где искать, есть версии?       — Не знаю… — подала голос жёнка журналиста. — Рынки, может, гастрономы? Юрочка за колбасой должен был сходить.       Роза хотел было сказать, куда, по его мнению, тот должен был сходить, но промолчал. Грубить при женщинах не в его стиле.       — Не-не-не, блин, ща закрыто везде, ваще не вариант.       Майонез для салата он так и не добыл из-за этого, пришлось незаправленным малышкам вручать.       — Короче, больницы, морги, телестудию я обзвонил, не было их нигде. Подвал наш и общагу медушную проверил, на всякий… У меня, блин, остаётся только один вариант, — Роза не удержался и сделал драматическую паузу — уж больно внимательно его слушали. — Старозубова навестить, ю ноу? Вдруг, блин, звёзды, нахрен, так сошлись, что наши потеряшки свою загадку шизушную отгадали или ещё каким-то образом на него вышли, задним мозгом, нахрен. Только директор его, тот ещё, блин, кисель, адресочек мне отказался давать, послал… Я, блин, при дамах не стану повторять, куда и как.       — У-у, да за такую оперативность, голубчик, я бы тебе медаль выдал! — Жилин засиял, как тарелка барабанная. — Сколько ты времени сейчас сэкономил, этак мы и до полуночи дело раскроем. На службу к нам не хочешь?       — Нет, блин, спасибо, я уже служу этой… — Роза вспоминал-вспоминал, как там эти богини мифические по именам называются, но на ум ничего не приходило. — Музе, короче.       Товарищ Жилин начал докладывать своим по рации. Не в силах усидеть на месте, Роза стал слоняться по отделению. Из камеры тем временем раздавался голос Катамаранова:       — Т-ты мен-ня околдовал-ла чар-рами люб-бви…       Эта песня из каждой магнитолы звучала. Как будто, блин, в комплекте к машинам её выдавали. Едешь на концерт или с концерта в такси — в обоих случаях будет она играть.       — Ну, нахрен, коллапс! Меня муза ща огрела, товарищ Жилин, я знаю, где адрес Старозубова достать!

***

      Ноги отогрелись, а после отвара из носа потекло. Гвидон Сергеич с братцем бинтовали ногу Трясогузника. Перед этим втирали мазь на травах, от которой вонь на весь дом стояла такая, что глаза слезились. Так и сидел Шершень: шмыгал носом, утирал рукавом глаза и отворачивался — чтобы не увидеть какую-нибудь марлю окровавленную.       — Ну как же вы сразу меня не вспомнили? — спросил Трясогузник.       Оказывается, у него дочка недавно родилась. Прямо тут, в этом доме.       — А ты поживи с моё, — ворчал Гвидон Сергеич, — посмотрю, какие твоя память экивоки будет выдавать. А у меня вообще профессия вредная. Буфером становишься между земным и космическим, созерцаешь всю эту взаимосвязь и единство, вакуумы, вихри, лазурь божественную, гривы огненные, одно в другое — сознанием всё не ухватить, а ты постарайся, подвинь и расширь! Чтобы через темечко и сразу в руку пошло, и чтобы правду не исказил лишними мыслями, паразитами вдохновения… Каждому бы если было дано, как бы мы все зажили, эх!       — Очень интересно вы рассказываете!       — Не понимаешь, да? — Гвидон Сергеич покачал головой и зацокал. — По глазам вижу, что не понимаешь. На Яшку посмотри, поучись. Вошёл в храм искусства, в кузницу творца — и заструился глаз. Энергия пронзает и через слезу выходит, душа очищается.       Шершень не стал разрушать эту версию и тихо радовался, что когда-то случилось близкое знакомство с художником. Иначе сгинул бы в лесу.       Однажды после дикой пьянки он сел в автобус. Мало того, что номер был не тот, так он ещё и проспал всю дорогу. В итоге высадился в поле с какими-то дачниками и пошёл за ними — вдруг там почта есть, можно будет хотя бы в город позвонить, Розе сказать, чтобы забрал его.       Шёл-шёл, и вот у этого самого дома встретил Гвидона. А тот его начал завлекать к себе отварчиками разными, самогонкой на бруньках, на заворотушечке… Лето было, да ещё похмелье — как тут мимо пройти.       После первой Гвидон стал сокрушаться, мол, морячок свататься к Зойке уехал, и теперь картины некому показывать. Шершень вспомнил, что однажды очень проникся «Межгалактической вертихвосткой», рассказал Гвидону, что был в жизни такой опыт, что дух захватило, глаз не отвести, и о потребностях физических забываешь. И произнёс название картины. Гвидон тогда за сердце хватался, чуть не плакал, сказал, что есть в Шершне искра и стал обещать передать свой талант, раскрыть все тайны. А Шершень согласился — решил, что обложки для альбомов потом рисовать будет.       Спустя пару чарок Гвидон стал картины показывать, а Шершень говорил, что на них видит. И, видимо, угадывал замысел, потому что Гвидон в эйфории схватил гармонь и пустился в пляс.       На втором бидоне отвара началось обучение. Тогда-то Гвидон и стал Гвидоном Сергеичем, наставником. «Ничего, что рука трясётся — это вибрация космическая, к ней привыкнуть надо», — говорил он, а потом палитрами швырялся.       Домой Шершень вернулся только на следующее утро. С синяками на руках, краской в волосах и полотном, которое Розка окрестил «Красно-блин-зелёная сивушная дичь». На самом деле это была роза, только абстракционистская. Тогда Шершень полностью понял кручину Гвидона-художника. И к краскам больше не прикасался.       Трясогузник после лечения и отварчика приободрился и стал рассказывать, как их занесло в лес. Шершень будто протрезвел, слушая эту дичь со стороны, и ему очень захотелось домой.       — Это кто ж так дорогу ищет, а? — Гвидон Сергеич стучал кружкой по столу. — Глянь, Витька, на это поколение новое — бестолковые головы, пустые! По звёздам только и можно ориентироваться, для того они и даны. Ты ведь сам говоришь, журналист, что он морячком был!       — Радистом, вообще-то, — поправил его Трясогузник. — И что это за ориентир такой, не подскажете?       — Шэ-Жэ-Один! Шея Жирафа, кочерыжка! На ней три звезды, тебе первая нужна — та, что у головы. Аккурат у Полярной. На север показывает, то есть. Только ничего ты сегодня не найдёшь.       — Это же почему же? — Журналист завёлся, видимо, совсем окреп. — Я и не такое искал! Да-а, вы, наверное, передачу мою не смотрели…       Гвидон встал и отдёрнул с окна занавеску.       — На небо-то посмотри! Темнота, да и только! Беспросветная темнота, как в головушке твоей. Уводи его, Яшка, подобру-поздорову.       Из часов на стене вылетела кукушка. Коллапс. На вечерину общажную опоздал. Комендантшу умасливать он не умел совсем, по части красноречия у них больше Роза выступал. Оставалось только одно — в окошечко лезть. На четвёртый этаж. Но это потом, сейчас была проблема поважнее.       — Б-блин, а на чём отсюда до города-то добраться?

***

      — Приступаем к следственно-розыскным мероприятиям! — торжественно объявил Жилин, надевая шинель. — Патрули в курсе, сообщат, если заметят их. — Он поправил шапку и повернулся к своим заявителям-соискателям. — Вы, гражданка Восьмиглазова, остаётесь дома — вдруг заявится ваш муженёк, а мы его зазря искать будем. У вас, молодой человек, соображалка, смотрю, работает. Лишняя голова не помешает, со мной поедете.       Оба покивали и стали собираться.       — Игорь, а ты тут присмотришь за Жетоном, хорошо?       Игорь отмалчивался. Уснул, что ли?       — Товарищ Жилин, а его здесь нет, блин, — сообщил волосатик, заглянув за решётку.       Полковник даже не удивился. Столько раз это повторялось, что и неинтересно уже. Надевая на Жетончика шлейку, он сообщил по рации:       — Первый, это Девятый. Катамаранова тоже ищем.       Жетон смотрел такими умными глазами, что сердце щемило от умиления. И идея кое-какая в голову пришла.       — Гражданочка, мужа вещь какая-нибудь есть? На случай, если след придётся брать.