Шаг за шагом

      Руки страшно тряслись. И дело не в алкоголе или врожденной предрасположенности. Внутри заселилась нервная привычка, при виде его, всё тело тяжелело, а душа сжималась под неописуемым чувством. Германия, уже будучи долгое время взрослым и вразумительным человеком, занимавшем должностные обязанности над своей страной, при виде СССР возвращался в детство. Маленький жалкий отпрыск под взглядом того запомнившегося мужчины жался сильнее к отцу, надеясь на защиту. Тогда отец был в его глазах самым непоколебимым стержнем.       Сейчас Германия знал, что нет такой вещи или человека, которого нельзя сломать. И его отца ломали до щепок, которые рассеются от дуновения.       Время прошлое, заслуженное. Но как можно мыслить бездушно и объективно, когда речь идет о родном отце? Даже если тот сам уверяет, что все произошедшее самая милосердная форма наказания. И то, что отказавшая половина тела это не хуже, чем лишиться мизинца.       И сейчас перед Германией объявилась старая детская обида. Единственный, кто мог повлиять, кто молчал на объявленный приговор, кто на правах победителя не выразил свою точку зрения. Кто дал остервенелым союзникам придумывать самые изощренные формы наказания.       Прошлое не требует долгих раздумий. Были причины, у каждого свои, не каждый готов ими делиться.       Руки продолжают трястись и Германия прячет их за спину, вежливо кивая головой. Он никак не ожидал увидеть прошлое воплощение спустя тридцать лет отречения и развала страны. От размытого в голове образа остались лишь внешние признаки: СССР выглядел непримечательнее любого мужчины около сорока, сталь в зрачках сменилась усталостью и внешний вид больше не был строг и выдержан. Время слишком меняет людей, особенно тех, кто живет гораздо дольше остальных.       — День добрый, — формально кивнул Союз, не имея в виду, что сейчас «день» и он «добрый».       — И вам. Столько времени прошло, — выходило натянуто. Германия даже не предполагал для чего к нему явится бывший Советский Союз. Разве ему проблем не хватало? Позвонить бы России и высказать пару ласковых за то, что не предупредил. Хотя, может эта встреча незапланированная. — Вы приехали по какому-то делу? Россия мог бы связаться со мной, если что-то срочное и я-       — Я еще не выжил из ума, чтобы надо мной опекунство от сына оформляли, — перебил его СССР, чужие слова показались некоторым оскорблением. Никто не должен следить за его действиями, еще и связываться заранее. — В отличие от других.       Германия нервно сглотнул. Всё стало гораздо яснее, к какой теме клонил русский. Но зачем и с какой целью? Отец уже второй десяток лет живет отшельником от внешнего мира и выводит из себя тысячу сиделок, которых находит Германия. И самого Германию не подпускает с заботой. Ради того, чтобы от него отстали, выучил все новомодные гаджеты.       — Хотел узнать, где сейчас Рейх, — прямо озвучил СССР, не ходя вокруг да около.       — Зачем вам? — Германия ощетинился, будто на него готовились напасть. Ему уже не десять и сопли жевать он не намерен.       Союз задумчиво потупился на одном месте, а потом уставше выдохнул. Похоже он готовил этот монолог в своей голове все время, пока не оказался здесь. Нужно было правильно донести.       — Сколько по людским ты живешь?       — Почти восемьдесят, — в какой-то момент цифры перестают иметь значение и уже устаешь считать.       — А у меня второй век идет. Когда правишь, то не замечаешь этого, год за пять, а потом почти триста. Не получится уже у меня, конечно, отметить, — СССР задумчиво засмотрелся на чужой рабочий стол, заваленный одними документами, даже чашку чая негде поставить. Легкая ностальгия кольнула в бок. — Много ли бывших воплощений остались живы? Только время учит завидовать мертвым. И, знаешь, с людьми связываться себе дороже, они мрут как мухи.       — Вы хотите пообщаться с моим отцом, потому что чувствуете себя таким же отвергнутым?       — Да.       — Нет.       СССР скосил взгляд на Германию, дожидаясь объяснений. Конечно, все было и так кристально понятно, но объективных причин препятствовать встрече он не находил. Каков смысл, когда обиды канули в потоке других событий, мало ли у Союза врагов что ли было, чтобы теперь каждого избегать. Признаться честно, между собой они все были далеко не друзьями. Просто их дуэт стал каким-то прототипом заклятых врагов. Союз плеваться хотел от лицемерия и отбеливания своих поступков на фоне чужих.       — Вы не тот, кого он бы хотел видеть, — Германия не уверен. Он никогда не спрашивал. Рейх, кажется, обзавелся внутренним психологом, ведь личной неприязни к русскому не питал, власть есть власть, территории есть способ ее достижения.       — Да брось! — Союз не воспринимал отказ, он не просто так дошел до точки, когда беседа с Рейхом была самым захватывающим развлечением. Но кажется Германию это не разжалобит. — Я узнал, что у него так себе дела. То ли рука то ли нога… Не в лучшем состоянии. А мне врачи советуют найти занятие по душе, — СССР опустил факт того, что «врач» в его случае психотерапевт, а его душе хочется в петлю. — Пришел как-то к тому, что поговорить не с кем. Ты пойми меня, я зла не желаю. Мне душу бы как-то облегчить, да полезным себя почувствовать, выместить эту, как ее, по-современному… Травму. Я сколько думал, что мне все равно, а сейчас нет. Одиночество творит страшные вещи.       Германия с трудом держал серьезное выражение лица. Его отцу также одиноко. Также плохо. Но он не подпускал к себе никого, хотя тоска была его верной спутницей. Загружал себя творчеством, любыми доступными навыками, а иногда проскальзывала эта нить пустоты вокруг себя. Германия — другое поколение, ему не до больных родственников, но он прикладывал столько усилий, чтобы сделать жизнь Рейха немного лучше. И чувства СССР он понимал, как свои, насколько сложным решением было явиться сюда и просить разрешения встретиться. Рейх, хотя бы, был ограничен в способах покончить с собой. А Союзу мешала только лень натянуть веревку на шею.       — Понимаете, дело не в том, что я волнуюсь за ваши взаимоотношения и старые перепалки. Просто… у отца не простуда или перелом руки, — Германия потер висок, наблюдая, как меняется выражение лица СССР. — Он не может двигать нижней частью тела.       Союз обработал информацию, сначала восприняв ее уж больно небрежно, как знание о привычке грызть ногти или заикание. Потом визуализировал, что имеется в виду, настороженность откликнулась в напрягшихся плечах. Это не та информация, которой он располагал. Кто-то заикался о тяжелой простуде, другие о затяжной депрессии, что-то там болело или сломано, но никак речь не шла о парализованных конечностях. В какой период? По причине? И безвыходно ли?       — Прям… совсем-совсем не может?       — В физическом плане да. Но… ему никогда не говорили, что это навсегда.       СССР заинтересованно выдает полуулыбку, пугая Германию до глубины души ходом своих мыслей, который он не мог отследить. Это, конечно, безумно, и в своем роде ничем не лучше чем зайти в горящий дом. Но предвещало что-то интригующее. А неизвестные чувства и самодовольство потребовали от себя невозможного.       — Значит я подниму его, — хмыкнул СССР. Германия бледнел на глазах.       — Это невозможно.       — Ты только что сказал, что диагноз не окончательный.       — Но он уже давно не надеется!       — Это неважно. Надежда — пустая отмазка для слабых. Я знал Рейха как язвительного упрямца.       — Пятьдесят лет назад!       — Люди не меняются.       — Да чтоб вас!       Германия возмущенно смотрел на слишком уверенное лицо СССР, будто ему подвернулся шанс скататься в санаторий или завезти дома минипига. Весело и необычно. Как бы не так! Уход и лечение ужасно тяжелое занятие с физической стороны и не меньше с моральной. Рейх отверг более сотни сиделок, уговаривавших самыми разными методами, искавших подход к нему разными способами. Диагноз на лицо — все твердили как один — дело не в ногах. Дело намного глубже, болезненнее и покрыто семью замками, и первый ключ — доверие. Рейх не доверял людям, у них совсем другие проблемы, другая жизнь, сквозь которую они не поймут участь отвергнутых бессмертных воплощений. Поэтому слова СССР… Имели под собой некоторый фундамент к успеху.       — Если отец ступит хоть шаг — я приползу на коленях с извинениями, что сомневался в вас, — на языке Германии это было согласием. В крайнем случае Союза пошлют также, как и всех остальных. Будут порознь дальше покрываться пылью. — Скажите честно. Ваше желание помочь ему ведь идет из того же, что вы хотите помочь себе?       — Именно. Я чувствую себя нужным, он получает помощь дилетанта, все в плюсе.       — Дурацкая затея, — высказался Германия, записывая на желтом листочке для заметок адрес.       Союз получил единственную нужную вещицу, ускользая в проем двери. Впервые не проблемы сваливаются на голову ему, а он намеренно ищет встречи с ними.