Шаг за шагом

      — Во сколько завтра тебя ждать?       Рейх смотрит на совсем поникшего Союза и не уверен, в чем кроется причина. Сожалеет ли он обо всем и не знает как сказать, чтобы вежливо отказаться от нежелаемых обязанностей или ждал чего-то другого от этого дня. В любом случае сейчас переживает лишь немец, что это будет их последняя встреча. Почему? Он сам избегал общества и грезил о том, чтобы томиться в четырех стенах. И разве не Рейх лучше всех знал СССР как того, кто не сдается просто так, его уверенность в успехе иногда казалась безумной, но по чистой случайности оправдывала себя. Сейчас Рейх параноидально надеялся, что чужой кризис не затронул эту любимую часть характера.       — Я могу взять ключ? — развернулся СССР, посматривая не ниже лица немца. — Меня беспокоит, как можно связаться с тобой ночью, если что-то случится.       — Может тогда останешься?       Мысленно Рейх гордится своей сохраненной невозмутимостью. Лицо так и норовило выдать его неловкость и трепет в голосе, но он успешно прикрылся другими причинами. Во сне ничего его не беспокоило, но знать об этом СССР не обязательно.       — Хорошо, что ты сам предложил, — Союз самодовольно приободрился, будто только этого и ждал, подольше тянув время.       На самом деле за порогом его ждал разве что одинокий отель и бессонная ночь в бесконечном потоке мыслей, которые давили бы одна на другую, пока не заболит голова. Союз страшно не хотел оставаться в одиночестве. Оно изъедало незаметно, в простой рутине, со временем он терял смысл в бытовых вещах, зачем есть или спать, все сереет как в немом кино и останавливается, а даты давно смешались, превращаясь в один бесконечный день. СССР согласен на что угодно, лишь бы вновь не оказаться в нем. Спать на полу или на кухне уже не так плохо.       — Мне нужно переодеться и я хочу воды. Разложишь постель и вообще замечательно.       Союз незаметно закатил глаза, открывая дверцу чужого шкафа, чтобы найти, в чем спит Рейх. В голове, конечно, был некоторый удобный образ с отсутствием одежды, но не в их случае. Даже не удивился черной шелковой пижаме, принося в чужие руки. Для того, кто не имеет личных отношений и сторонится людей, Рейх уж больно старался над внешним видом, причем в том русле, которое СССР нравилось. Поменьше цветастости, побольше утонченной лаконичности. Трудно сказать, ему всегда это нравилось, или выработалось в отношениях.       — А часто ты предлагаешь у себя ночевать? — невзначай уточнил Союз, когда до него дебрями дошла мысль о своей исключительности в этом вопросе. — В моем анамнезе есть пункт, что ты людей к себе не подпускаешь.       — Я надеялся, что ты опустишь этот момент, — вздохнул немец.       — Ох, нет-нет-нет, это важно, — СССР давил с нахальной изощренностью, будто знал ответ, но услышать его гораздо важнее, чем знать. Уговорить Рейха произнести то, что он не слишком-то хочет.       — Важно для дальнейшего лечения или важно лично тебе?       Рейх хитро сощурился, перекинув вопрос, как в обратную сторону дуло пистолета. Если бы существовала сыворотка правды, они оба отрезали бы себе языки.       — А если… — СССР склонился тенью над чужой кроватью, пугая немного сильнее, чем любая сыворотка. У многих существовали методы страшнее для получения честного ответа. — Важно лично мне?       От неожиданности Рейх впал в легкий ступор, в котором пытался выкрасть время для ответа. Может не своего, но того, который бы объяснил, от чего в его сторону начали открыто нападать. В плане, нет, они не идиоты, чтобы не понимать каких-то очевидных вещей, но эмоции и чувства даже для таких существ были сложнее ядерной физики. Рейх бы предпочел никогда ничего не чувствовать, но раз это невозможно, то хотя бы спокойно давать название своим чувствам. И сейчас это было… смущение страх. Страх быть честным.       — То лично тебе я не скажу.       СССР понимающе покачал головой, но совершенно ничего не понял. Ну почему Рейх не может быть чуточку сговорчивее? Может снова принести коньяка?       — Тогда я останусь при мнении, что эта честь выпала лишь мне, — уверенно и с насмешкой проговорил СССР. Рейха растормошит только злость. — И только меня ты хотел бы видеть, да?       — Откуда в тебе столько самоуверенности?! Нет!       — Мне лечь рядом?       — В коридоре.       — Не переживай, я не ворочаюсь, — СССР рассмеялся, естественно, он займет место на диване, но Рейху не лишним будет поволноваться, что им придется не убить друг друга во сне.       — Пфх, как же, — Рейх закатил глаза, его основания переживать подкреплены некоторым опытом совместных ночевок. Стоит только вспомнить. — Или хочешь сказать, что тогда это было…       — Специально? — Союз расплылся в улыбке, пока немца одолевали шок и возмущение.       — Ты невыносим! Ты же знал, что мне это не нравилось. Жарко, не пошевелиться, еще и держишь крепко. Это не смешно! — Рейх даже с места приподнялся, будто его мало что останавливало, чтобы задушить СССР. Все-таки некоторые старые обиды имели место быть по сей день.       — Может и не смешно. Но забавно.       Рейх промолчал, лишь бы не добавлять другому поводов насмехаться. Освежившаяся память будто вернуло его в то время, когда единственной причиной разбегаться являлись летние ночи, когда не хочется даже находиться вместе. Немец терпеть не мог жар, и дополнительный обогрев ситуацию только ухудшал. Сейчас люди придумали кондиционер.       — Так ты принесешь мне воды? — попытался сплавить Рейх, чтобы не поднимать нежелательные темы.       

***

      К ежедневным процедурам привыкаешь и уже на автомате берёшь нужную таблетку, готовишь и живёшь в новом ритме, где время от времени спрашиваешь как дела, ведёшь перепалку или тихо вместе пьёте чай, кидая неодобрительные взгляды после прошедшего спора. Но чай все равно вкусный, печенье сладкое, и уже даже смешно от того, в каком мнении они там не сошлись. В любом случае это шло на пользу. Рейх казался чуть живее, Союз не возвращался к гложущим мыслям и можно было сосуществовать вдвоем в этом тандеме бывших. Бывших друзей, любовников, врагов, государств. Всё «было». Но то, что есть, сложно описать, разве что принять. У Рейха «есть» СССР, а вот у СССР… Так глубоко он не позволял себе думать.       Рейх просто разрешает быть.       Это, конечно, не всегда воспринималось в таком русле. Существовали периоды, пока Союз был точно уверен, что у него всё есть. И это «всё» — Рейх.       Но можно быть спокойным, пока он нужен с физической стороны, как помощник и собеседник. И если это кончится, если Рейх сможет идти, страшнее всего вскрыть в себе это темное вязкое желание привязать к себе обратно. Хотелось верить, что при подобном раскладе найдутся силы просто уйти, если попросят.              Союза беспокоило одно, что никуда немец не хотел выбираться. Распахивай окна, балкон, но на улицу ни ногой. И СССР поставил себе цель вытащить Рейха погулять следующим днем. Пока тепло, светит солнце, набираться витамина Д. Говорят, что это способствует улучшению настроения и общего состояния, чему бы Союз оказался очень рад, если на Рейха это окажет положительное влияние.       Весь день лил дождь.       Можно было подумать, что Рейх способен вызывать дурную погоду, когда ему угрожают вытащить прогуляться, но это из разряда фантастики, а лёгкий дождик не помеха, чтобы осуществить задуманное. И когда Союз положил около немца уличную одежду, тот только скептично осмотрел предложенное.       — Мы идём дышать чистым воздухом.       — А также промокнуть до нитки, простудиться, словить пневмонию и умереть. План отстой, — Рейх упрямо вернулся к своему монитору.       — С каких пор ты такой пессимист? Там всего лишь дождик моросит, нам даже зонт не понадобится.       Судя по дребезжащим по стеклу каплям, Рейх мог определить степень «моросения». И та была на грани ливня, хоть и периодически затихало, только барабанило знатно, по собственной оценке минут пять хватит, чтобы не оставить на себе сухого места.       — Я не сунусь туда, — сразу предупредил Рейх, что его можно даже не уговаривать.       — Тебе и не нужно. Я сам тебя вытащу. Вопрос только в чем. И я бы советовал в таком случае тепло одеться, — Союз кивнул на одежду, переглядываясь с немцем пару секунд.       — Тебе меня совсем не жаль?       Несмотря на недоброжелательное отношение к идее, Рейх все же принялся переодеваться.       — Мне жаль, что ты совершенно не видишь мир за окном.       — Я прекрасно все вижу, у меня хорошее зрение и большое окно.       Союз потер висок и выдохнул. Сам он долго не мог оставаться в тишине собственной квартиры, хоть та и была обустроена по всем его убеждениям о комфорте, но в ней все также хотелось повеситься. В чужой уже не так тяжело, но желание время от времени бесцельно выбираться на улицу никуда не делось.       В этот раз Рейха подхватили на спину, словно раненого, а тот и вел себя, будто его несут в самое отвратное ему место. Для спокойствия в руку он все же взял зонт, который сразу раскрыл на улице, укрывая обоих от капель дождя.       Союз не имел цели этого выхода, ноги куда вели, туда и шел, имея небольшой, но недовольный груз.       — Ну и нужно было выбираться наружу? Кому нужна эта ружа, холодно, так еще и дождь.       — Перестань вредничать и просто наблюдай, — Союз не уверен, что хотел показать, но видел сам нечто завораживающее.       Рейх прикусил губу, настолько из него хотели выйти едкие слова и убеждение вернуться, пока они недалеко. К счастью СССР шагал медленно и картинка перед глазами долго не менялась, что действительно заставило изучать окружение. Но вокруг завеса дождя, влажный асфальт, блестящий от слабых лучей солнца. За территорией комплекса домов уже шел парк, в центре уделяли большое внимание озеленению. На дорогу стали выползать черви, от чего немец поморщился и увел взгляд, уже на круги в лужах. Один за другим. Множество от капель, большие от шагов.       — Не ходи по лужам, — попросил Рейх, укладывая подбородок на плечо. Тонкий запах жасмина прошелся по рецепторам один раз, чтобы хотеть вдохнуть еще.       — Здесь везде лужи, — посмеялся легонько Союз, забираясь на бордюр, пришлось немного покачаться, чтобы устоять. — Я до сих пор люблю дождь, он всегда предвещал что-то хорошее. Будто смывал маски и все наконец становилось честным, каким и должно быть.       — Слишком поэтично и надуманно, — фыркнул немец.       — Разве тебе не нравилось бегать под дождем?       Рука немца дрогнула, уже не так крепко держа зонт. Союз остановился, то ли отдохнуть, то ли дождаться ответа. На лицо попала первая влага и он вопросительно повернул голову, но обоих уже ничего не укрывало, а Рейх сложил зонт. По его лицу капли скатывались как слезы, и очень быстро промокли волосы. На языке вертелся вопрос, но уже, наверное, неважно.       — Нравилось, — немец не знал, сожалел ли об этом или просто констатировал факт. — Ну и знаешь ли, раньше мы тоже не просто так мокли. У тебя дурацкие затеи, но выиграть пари, этот азарт, это того стоило. Я ведь всегда побеждал.       — Давай без искажения действительности, не всегда.       — Я точно помню, что ни один раз не пришел вторым.       — Можешь и дальше себя в этом убеждать, но это не так.       — Ха? Чем докажешь?       — Каков был приз?       Рейх уловил на чужом лице усмешку, это не то, о чем Рейх мог спокойно говорить сейчас. Отрицать прошлое он бы не стал, но подробности в некотором роде смущали. И это тот момент, когда невозможно сделать вид, что сердцебиение не учащается, а лицо не розовеет на пару тонов.       — Проигравший… целует победителя, — Рейх стиснул чужие плечи за то, что его вынудили это произнести. Глупая двусмысленность и несложные параллели.       — Верно. И кто же постоянно целовал? — Союз ощутил, как одежда начала тяжело виснуть на нем и немце. — Вставал на носки и тянулся, чтобы получить свое, но по сути нарушал свои же правила. На самом деле я никогда не чувствовал в этом соревнования, а уж тем более себя «проигравшим», по итогу-то я все равно забирал приз.       — Что за идиотская логика? Это была всего лишь формальность! Но спор-то был! Если смотреть на факты, то ни одного честно выигранного поцелуя ты не получил, — возмутился Рейх, ведь СССР, по сути, был прав с точки зрения выгоды. И нигде не докажешь, что кто-то уходил «ни с чем».       — Тогда самое время это исправить, — бросил внезапно Союз, ускорив собственный шаг, что от луж начали расходиться легкие брызги. — Вон тот дом через дорогу. Кто первый, тот и выиграет.       — Как ты себе это представляешь? Я же… — Рейх присмотрелся к нахально-хитрой улыбке, улавливая и без слов, что заведомо он проиграл. Нет, это же против правил, хоть тех условно не существовало. И вторая обеспокоившая мысль, разве придется действительно отдать честный приз. — Я не согласен на это. У меня даже нет шанса.       — Не драматизируй, ты все еще можешь мне мешать. Или самому дойти первым, я обещаю не жульничать.       Рейх закатил глаза от этих поблажек, да и какое-то время еще надеялся, что Союз воскликнет, что пошутил, поязвит и повернет в другую сторону, забыв об этом. Так ведь проще всего. Но с каждым метром приближения немец будто сам себя убеждал, что шутки в словах не было и от него ожидают ровным счетом то, что ожидают. И за проходящую минуту менялось волнение на трепет, сомнение на ожидание. Насколько Рейх не против очередной глупой игры, да и поддаться на ее условия, внутри только горячо тянуло в районе сердца и зрачки следили, как долго до этого дома, почему нельзя было выбрать ближайшее дерево. Азарт уже был не от бега, а предвкушения, как он из принципа повторит о нечестности, но все равно поцелует. От мыслей даже немного побаливало в животе, явно дохлые бабочки пытались пошевелиться, но затем дрогнули пальцы ног и ко всем ощущениям присоединился испуг. Союзу стоило стать гомеопатом, заставлять людей сидеть под дождем, кричать на шарик и вкусно есть, тогда придет волшебное исцеление. Но вряд ли это сработает с хрупкими людьми.       На пробу немец приложил усилие, чтобы пошевелить стопами, и мышцы едва поддались, но импульс движения подали. После выдачи приза Рейх обязательно скажет. И может все станет лучше, легче, и через время СССР снова не сможет прийти первым. Рейх хочет потешить этой возможностью последний раз, а от повеселевшего настроения положил ладонь тому на глаза. Хоть как-то выразить протест, что в его стиле.       Но Союз остановился сразу, практически у перехода, взяв чужую ладонь в свою. Бледная и ледяная, как от русской зимы. СССР хмуро смотрел на ее дрожание и с каким-то усиленным рвением повернул в обратную сторону.       — Почему ты не сказал, что так замерз? — не сбавляя шага, Рейха поменяли в положении, прижав спереди в попытке укрыть от дождя и по возможности согреть. — Холодный, не отличить от трупа. Еще и дрожишь. Черт, Рейх, ты ведь с температурой сляжешь.       Союз хоть и дразнил за беспокойные речи о простуде и пневмонии, но иногда забывался, что сам может часами сидеть в проруби, но другие даже не отойдут зимой от обогревателя. И в таком случае злился и на себя, и на то, что умный и упрямый Рейх не останавливал, когда нужно.       Рейх промолчал, удаляющийся дом болезненно отрывал не случившееся, уже прекрасно распланированное будущее. И все из-за собственной неустойчивости к холоду, слабости и никчемности, которые теперь ныли на подкорке души. Ему не было холодно. Даже теплее, чем под одеялом и с горячим чаем, возможно самым знойным днем, никогда не было так тепло.