Stranger Things

      …Париж всегда был красив в тёмное время суток, но зимними ночами он казался особенно прекрасен. Причудливые силуэты голых деревьев и снег, укрывающий землю плотным покрывалом — всё это придавало городу почти магическое очарование.              Но помимо этого, снег отлично глушил шаги, а Люциан, к несчастью, очень часто вынужден был передвигаться крадучись. Его пустой желудок ныл от голода, за последние два дня в нём не было ничего, кроме куска заплесневелого хлеба. Люциан очень не любил воровать, но иного выбора не было. Он был одним из бесчисленных парижских нищих, к тому же сирота. Воровство было его единственным шансом выжить.              У закрытых ворот кладбища «Les Innоcents» стояла одинокая карета. Завидев её, Люциан застыл на месте. Может быть, кто-то из богатых господ приехал оплакать своих мёртвых? Маловероятно, что карета стоит здесь без охраны, но если каким-то чудом это окажется так, то возможно, получится стянуть пару монет или какую-нибудь еду…              Люциан тяжело вздохнул, и воздух вырвался из его рта дрожащим облачком. Парня почти шатало от голода. Свежий, мягкий снег приминался под ногами, заглушая его шаги, и Люциан сумел незаметно подкрасться к карете. Заглянув в окошко, он напряг слух, ловя малейший шорох, но внутри никого не оказалось. Две лошади тёмной масти стояли спокойно, их дыхание чуть вихрилось в морозном воздухе. Вокруг царили тишина и покой, откуда-то издалека доносился тихий перезвон колоколов…              Люциан повозился с задвижкой окна, приоткрыл его и смог получше рассмотреть роскошное убранство кареты: жатый, пурпурный бархат, красивые резные свечи, заливающие всё вокруг тёплым светом. И, что самое главное — ни одной живой души!              Боясь поверить в свою удачу, юноша забрался в карету и торопливо сгрёб в кучу все ценные вещи, какие смог найти: горстку монет, кожаный кошель и элегантный мех для вина из оленьей шкуры. Перевернув кошель, Люциан дрожащими пальцами пересчитал господские монетки. Этой горстки ему хватит, чтобы не голодать целый месяц!              Изнурённому, отчаявшемуся парнишке неоткуда было знать, что всё это время за ним наблюдали. Снаружи, укрывшись за скульптурой ангела, стоял высокий, тёмный мужчина, и его кроваво-красные глаза тускло мерцали в лунном свете. Мужчина молча подошёл к карете, открыл дверь и уставился на оборванца. Он не был голоден, только что осушив на кладбище случайную жертву и там же избавившись от тела, но он был не из тех, кто отказывается от сладкого угощения, которое к тому же так любезно забрело к нему само.              Люциан подскочил от неожиданности, отпрянул назад, вжимаясь в спинку сиденья; его сердце выпрыгивало из груди от ужаса. Благородный господин не говорил ни слова, и лишь смотрел на него своими алыми глазами.              — Простите! Простите, мсье! Но я был так голоден, я не ел уже два дня и… — Люциан осёкся, когда мужчина вскинул руку в элегантной перчатке. Заслышав голос юноши, он мгновенно изменил свои планы. Парнишка не станет добычей. Во всяком случае, пока что…              — Бедный мальчик, — вздохнул мужчина голосом тягучим и сладким, как зимний мёд. — Бедный, голодный мальчик. Не бойся, малыш, я тебе помогу.              Люциан посмотрел на него с надеждой и недоверием. Поможет? Почему?              Мужчина придвинулся ближе, и Люциан невольно вздрогнул. Может, этот господин хочет купить его тело? Это было единственное, что Люциан мог продать, и он уже делал так прежде…              — Тише, мышонок. Тебе ничего не грозит.              Мужчина с улыбкой провёл рукой по грязным, чёрным волосам Люциана, и глаза юноши наполнились слезами.              — Прелестный мышонок, — задумчиво пробормотал мужчина, изучая его бледное, открытое лицо. — Под всей этой грязью скрывается такая красота.              — Простите, — шепнул Люциан. — Мне негде часто мыться!              К его губам прижался палец, и он снова замолчал.              — Как твоё имя?              — Л-люциан Лоулье.              На губах мужчины появилась широкая улыбка, и Люциан зачарованно уставился на его заострённые клыки. Он никогда ещё не видел таких зубов.              — Скажи-ка, Люциан, ты не против поехать со мной? Я поселю тебя в комнате для слуг. У меня много слуг, которые в прошлом были такими же оборванцами, как ты. Я считаю себя своего рода спасителем.              Люциан широко распахнул глаза, в его измученной душе затрепетала надежда. Ему дадут работу? Крышу над головой?! Он отчаянно хотел поверить благородному господину, но, несмотря на юный возраст, давно успел усвоить болезненный урок — нельзя верить людям на слово.              — Люциан, — рука мужчины нежно обняла его за лицо, и юноша понял, что не может не смотреть в эти чарующие рубиновые глаза. И чем дольше он в них смотрел, тем быстрее таяла его нерешительность.              — Пойдём со мной, милый мальчик. Тебе ничего не грозит.              Люциан улыбнулся. Впервые за много лет он ощутил покой и счастье. Он по-настоящему почувствовал себя в безопасности. И потому согласился поехать в поместье Бейонда Бёздея…              L вздрогнул, резко проснулся и уставился перед собой огромными, невидящими глазами, перед которыми всё ещё кружился снег. В ушах продолжали звонить колокола Нотр-Дама. Через какое-то время звон утих, сменившись привычным гулом компьютерных мониторов.              Когда Носферату спали, их сновидения были богаче и красочней, чем любые сны людей. В своём сне L снова был шестнадцатилетним сиротой Люцианом Лоулье.              Не вставая, он свернулся в клубок, пытаясь привести в порядок мятущиеся чувства. С того момента, как Лайт сделал своё предложение, прошло четыре дня, и всё это время было наполнено лишь грёзами и беспокойством. L не мог найти утешения ни во сне, ни наяву. Соитиро Ягами требовал встречи с сыном, но ему было отказано. И L, и Ватари знали, что шеф Ягами не посмеет раскрыть кому-либо их тайну, но он всё равно стал источником нежелательных сложностей.              — L?              Из-под одеяла показалась черноволосая, жутко растрёпанная макушка:       — Да, Ватари?              — Ягами-кун объявил голодовку. Говорит, что не станет есть, пока тебя не увидит, — Ватари неодобрительно поджал губы.              L прикрыл глаза, чувствуя, как желудок сводит от призрачных мук голода. Прошло столько веков, а он до сих пор помнил, каково это. И ему стало тошно от мысли, что Лайт решил уморить себя голодом. «Я преподам ему урок. Покажу, что такое настоящий голод!»              — Тогда скажи ему, что скоро он почувствует такую пустоту, какую и представить не мог, — сказал L и, ссутулившись, вышел из комнаты. На его лице ясно читались раздражение и боль.              Ватари вздохнул и печально улыбнулся. «Кому, как не тебе это знать, Люциан?»       

†††

      Лайт скрипнул зубами и обнял рукой живот. В последний раз он ел три дня назад, и даже его непреклонная решимость и упрямство были серьёзно подорваны и держались на тоненькой ниточке. Тело трясло от мучительного голода. Скоро ему придётся поесть. Это пытка!              «На которую я пошёл сам. Следовало знать, что не стоит давить на Люциана. Я имею над ним власть, только когда он находится рядом со мной».              Послышался звук открываемой двери, и Лайт слабо поднял голову. При виде бледного, растрёпанного Носферату его глаза радостно вспыхнули.              — L! — прохрипел он.              — Лайт, — прохладно приветствовал L. — Ты жалко выглядишь.              — Как и ты, — со слабой улыбкой отпарировал Лайт.              — Может быть. Но не я здесь умираю с голоду.              «Я мог бы поспорить. Ты изголодался по моей крови», — подумал Лайт, но не стал озвучивать свою мысль. Ему нужно было подманить L поближе.              — Я хочу есть. Не могу больше это терпеть. С моей стороны было очень глупо так делать, но я лишь хотел ещё раз тебя увидеть, — Лайт свернулся на кровати калачиком и жалобно округлил большие, янтарные глаза.              Такая демонстрация невинности заставила детектива фыркнуть.              — Ты никогда прежде не голодал, верно, Лайт?              Парень с несчастным видом кивнул.              — Нет, конечно же, нет. Ты рос в окружении любящих родителей, которые желали тебе только лучшего, — L достал мобильник и быстро набрал сообщение. — Ватари принесёт тебе что-нибудь поесть. Я советовал бы тебе есть медленно, чтобы не впасть в шок.              Лайт прищурил глаза. L говорил, как эксперт, по всей видимости, у него был богатый опыт прошлого.              — Расскажи мне о своём детстве. Ты сказал, что родился четыреста лет назад, верно?              L подтащил стул к решётке и сел. Он не рисковал снова заходить в камеру. Лайт Ягами теперь принадлежал ему. Его жизнь принадлежала ему. Даже бог смерти не посмел пойти против зрелого Носферату, и L достаточно легко получил как тетрадь смерти Лайта, так и право на его жизнь. Рюк не показался ему особенно умным существом, однако L предположил, что инстинкт самосохранения у шинигами был на довольно высоком уровне. Когда L рассказал ему о падении Киры, Рюк вволю посмеялся, после чего неохотно направился на поиски ещё какого-нибудь «интересного» человека, с которым можно было бы поиграть.              Лайт сердито нахмурился: L, похоже, не собирался подходить к нему, вполне довольствуясь тем, что просто сидел и смотрел на него через решётку.              — Я расскажу тебе, Лайт. А заодно преподам урок о том, что такое голод на самом деле, — ответил, наконец, L и устремил на Лайта пристальный взгляд своих тёмно-угольных глаз. — Я родился четыреста лет назад в небольшом женском монастыре на окраине Парижа. Моя мать была шлюхой, а отец… Что ж, я не знаю, кем он был. Если честно, даже моя мать вряд ли знала об этом. Как бы то ни было, добрые сёстры приютили её в то время, когда все прочие отвернулись. Но во время родов у неё случилось кровотечение, и она умерла, едва успев дать мне жизнь. Тогда уже не очень добрые сёстры решили, что её кровавая смерть, а также дата моего рождения говорят о том, что я, вне всякого сомнения, дитя демона, проклятый подменыш. Они запеленали меня и отнесли в сиротский приют «Ле Флёр». Пока что неплохо звучит, да?              Лайт, заворожённый рассказом настолько, что почти забыл о голоде, покачал головой.              — Всё оказалось не так. Я рос в лохмотьях, немытый, голодный, заедаемый вшами. И голод… — L тряхнул головой, его глаза потемнели от воспоминаний. — Это было похоже, как если бы в моём животе была дыра. Мучительное, ноющее ощущение пустоты сводило с ума. Тебе этого не понять. Ты не способен понять.              Лайт впился ногтями в собственные ладони, и лёгкое жжение напомнило ему о том, как глупо он поступил. L был прав. Он такой ребёнок…              — Но я постараюсь хоть немного обрисовать тебе это. Мне было семь, когда я увидел то, что навсегда оставило во мне шрам. Когда я закрываю глаза, я до сих пор это вижу. В ту ночь умерла одна из нас: маленькая рыжеволосая девочка по имени Табита. Дети из нашего приюта умирали часто, кто-то от холода, кто-то от болезней, иные просто от истощения. Мы даже считали, что таким детям повезло, — L горько рассмеялся и покачал головой. — Я до сих пор помню глаза этой девочки. Красивые, очень яркого зелёного цвета, они могли бы затмить самый бесценный изумруд. Она умерла и… я проснулся от того, что её окружили другие дети. Поначалу я решил, что они молятся за упокой её души, но потом… до меня донёсся запах. И звуки.              Ладонь Лайта взлетела ко рту, живот свело спазмом. Отчего-то он уже знал, что L собирается сказать, и пришёл в ужас от того, что вот-вот услышит.              — Лайт, ты должен понять, что мы не ели шесть дней и были всего лишь детьми. Они взяли тупой нож для масла и кромсали её, как могли. У неё уже не было глаз. Эти прекрасные зелёные изумруды были съедены первыми и… их маленькие ручки и личики были измазаны в крови, а эти звуки… Mon Dieu, звуки, с которыми они вгрызались в её плоть и жевали её…              Лайта вырвало. Но его желудок был пуст, поэтому не смог исторгнуть ничего, кроме желчи. На глаза ему навернулись слёзы. «Он говорил, что видел такое, о чём я и подумать не смею. Господи боже, что я наделал?!»              — Вот что такое голод, Лайт. Это отчаяние. Голод — это монстр, который убивает бесчисленные тысячи людей каждый божий день…              В подвал вошёл Ватари с подносом, на котором стояла миска супа, хлеб и сыр.              — Так что ешь свою чёртову еду! — прошипел L с нескрываемым презрением.              Лайт шмыгнул носом, вытер глаза и неуклюже потянулся к подносу. Осмелившись посмотреть на L, он наткнулся на яростный взгляд тёмных глаз и стыдливо опустил голову. А потом в полном молчании съел всё, что ему принесли.              L вскочил со стула и почти бегом покинул подвал; по его спине ручьём струился холодный пот. Ему нужен был сахар. Ему нужен был комфорт. Ему просто нужно было перестать думать хотя бы на одну грёбаную секунду.              Ему нужна была кровь.              Он был голоден…