Своя лепта.

      Костя тихонечко постучал в окошко. Другого способа провести больше времени друг с другом они не видели. Послышался легкий испуганный вздох, тихие невесомые шаги. Окно распахнулось и Сашка с испуганными глазами облегченно выдохнул, отходя от окна. Костя легко подтянулся и залез вовнутрь, тихонечко, не произведя ни единого скрипа. Аккуратно прикрыл окно за собой, едва улыбнулся. Не приобнял. — Испугался, Саш? — спросил шепотом, наклонившись к другу. — Да. Не думал, что ты так рано придешь. — Ночь темная на дворе, почему рано? — Михаил Юрьевич уснул только недавно. Пока не будем выходить, тут посидим, если застукает — мало не покажется. — Костя улыбнулся пошире. Кивнул, прокрадываясь к тахте, присел на нее, размяв пальцами затекшие кисти. — На сколько вы тут еще? — На пару дней, быть может. — Жаль… — Костя едва заметно погрустнел. С Сашей было спокойнее. Он отвлекал его почти так же хорошо, как темная душная шахта. Как стук заводских механизмов. И Косте очень хотелось, чтобы им просто позволили целые сутки говорить. Так много хотелось рассказать. Почему-то он не мог думать о том, чтобы рассказать это кому-то еще. Было страшно. А вот Сашке он признался почти сразу, еще ребенком, и тот его принял тогда, принимал и сейчас. Даже несмотря на волнения, которые были между людьми в их городах. Костя и Саша старались не испортить этим свои отношения, все-таки, воюют не они лично, а люди, пока получалось. Надолго ли, оба не знали. Старались вообще не трогать в своих разговорах ничего политического. — Ты чего такой чумазый, Костя? — Сашка слегка улыбнулся сквозь шепот, убирая листик с темной половинки друга. — Не поверишь. Татищев. Он уже уехал, но перед этим не поверишь… — Рассказывай, только тихо — Саша протянул конфетницу с какими-то заморскими вкусностями, открыв её для Кости. — Подходит и говорит, что хочет яблок. Я ему протягиваю, а он, мол нет, ты не понял, и махает рукой в сад городского старосты. У него там редкий сорт растет, розовые такие, знаешь? Я его и пытался отговорить, только… это же Юра… он даже не спросил меня, потянул просто, через забор перелез, свалился там. Не бросать же его. Полез за ним. А он уже полную рубаху яблок набрал, аж сыпятся с краёв. Ну я его хотел оттащить. Не успел. Пришлось удирать от сторожа. Чуть палками не получили… скрылись за деревьями, на земле. Вот и в листьях весь. — Яблоки-то поели? — Сашка усмехнулся, присаживаясь рядом. — Нет. Он их все растерял, пока улепетывал. В общем, ничего нового. — Костя тяжело вздохнул. Вздохнул даже громче, чем шептал историю. — Я вообще не понимаю, как я на это согласился… — Саша весело тихо хихикнул, немного ссутулившись, облокотился на стену. Понять то было нетрудно. Вот только Костя с детства ничего не говорил об этом. А сейчас они уже выглядели почти как юноши, ну, почти, лет на тринадцать. А Костя все молчал. Вздыхал только и грустнел с каждым днем. — Кажется, причина все та же? — тихонько прошептал Александр, решив, все-таки, возобновить эту тему. Сам знал, как сложно, а Костя за всей своей скрытностью просто не давал понять, как он себя чувствует, прошло ли, справился ли, понял ли, или, быть может даже между ними уже что-то… — Не говори об этом! — Чуть громче сказал Костя, зажмурился, прикрыв рот ладошкой, на пару минут задержавшись в тишине. Грозных шагов не раздавалось, поэтому оба облегченно выдохнули, посмотрев друг на друга. — Не кричи. — Извини. — Ладно. Все хорошо. Почему ты не хочешь поговорить об этом? — Потому что это ненормально, Саш. Девочки влюбляются в мальчиков, мальчики — в девочек, по другому быть не должно. — Чересчур твердо проговорил Костя, взглянув крайне грозно. Но Александр друга не боялся. Особенно сейчас, когда понимал, что правда куда хуже его предположений. В глазах так же ясно плескались ненависть и боль, но они были направлены вовсе не на Сашу. Столица прикрыл рот руками, ища хоть что-нибудь, что можно сказать. — Не должно, но бывает, Кость… Ты ведь не подчиняешь это, просто это внутри тебя и… — Не должно! — кричащий шепот резал больнее, чем если бы Уралов сейчас реально закричал. — Не должно этого быть внутри меня. Я не грешен, нет, просто испытание, просто испытание. — зашептал Костя, как молитву, дернув рукой к кресту на груди, но зашипел, опустив руку обратно. Он недавно вывихнул плечо. Но мысль полежать и поправиться дома его до одури пугала, боялся увязнуть в своих мыслях. Отдохнуть боялся тоже. — Но Кость…уже есть. — Тогда я не должен был существовать. — твердо проговорил, опуская голову вниз. — Вообще никогда. Таких людей не должно быть. — обобщая, конечно, Костя имел в виду в основном только себя, но Саша слегка нахмурился. Пододвинулся ближе и мягко положил руку на плечо, стараясь своим прикосновением облегчить боль, но не получилось бы. — Ты же не один такой. У меня в городе знаешь, какие вечера иногда закатывают. Да я уверен, что у тебя такие люди тоже есть… может быть даже Юра такой… — Костя не выдержал, запыхтев так, что, казалось, взорвется, снова причинил себе боль, слишком резко мотнув плечом подальше от прикосновений Саши. — Не говори так о нем. Он не такой. Он не грешник. Ему нравятся девочки. Нет таких, как я. — Едва слышно прошептал Уралов, все же, за крест схватившись, сжав его так, что все четыре стороны больно вонзились в его ладонь. Прикрыл глаза, тяжело дыша, и просто старался успокоиться. Саша всегда умудрялся сделать с ним что-то чудное, впрочем, подогреваемое искренностью, которая была в нём. — Я. — Что? — Я такой же. В смысле… для меня никогда не было разницы. — Саша тяжело вздохнул и пододвинулся поближе, за плечи заставляя Костю выпрямиться и посмотреть на него. Уралов взгляд поднимать не соглашался, поэтому пришлось немного извернуться, чтобы поймать его. — Не знаю, от чего так… Я даже не уверен, что влюблен, просто… я не знаю, почему так. Может, потому что слишком много рассказов от Михаила Юрьевича наслушался, что раньше это вообще не считалось чем-то грешным, может, просто вижу и чувствую, но я никогда не ставил на себя эту метку. Просто… если ты действительно думаешь, что таких как ты не должно было существовать, то я могу сказать тебе, что для чего-то, да должны, и есть, и всегда были и будут, Костя, миленький, перестань. Мне так больно слушать, как ты мучаешься. Бог же всех любит, да? Значит, и тебя любит. Каким бы ты ни был. — тихонечко проговорил Саша, заметив, как Костя морщит лицо, пока он аккуратно ощупывал пальцами перевязанное под рубахой плечо. Тяжело вздохнул. Синяки и царапины на теле друга были в гораздо большем количестве, чем в резвом детстве, он видел, как Костя выматывается в полях и заводах, кажется, во всем, за что бы не взялся. — Лучше бы не был. — буркнул Костя последнюю фразу, извратив её смысл. Саша нахмурился, слегка встряхнув друга за плечо. — Как мне доказать тебе? — Прибей. Взорви мой город и скажи, что так было нужно… — прошептал Костя, отводя взгляд. — Мир станет лучше. — Саша нахмурил тонкие брови, в злости пытаясь сказать что-то еще, только ответа не находилось. С каким спокойствием и безнадегой проговорил это его лучший друг, Боже. Дай ты ему ума понять это, а не только силу и ненависть. Желание умереть тоже грех, Кость. — Не буду я тебя убивать. — Убей пока есть возможность. Пока людей мало и можно это все построить где-нибудь не здесь. Подальше, поближе, перенесите к Юре. А когда уничтожите, постройте новый, в другом месте. Может, тот выйдет правильным… — признался Костя о своих желаниях, снова отвернув голову от друга. Проговорил прямо в глаза, спокойным тихим шепотом, и даже брови не нахмурились. Так, как будто думал об этом уже очень давно и уже тысячу раз смирился. Лицо Александра исказила боль. Он тоже опустил взгляд, взяв ладонь Кости в свою, аккуратно, испугавшись его реакции, поднеся её к сердцу. — Не говори так. Не надо так думать. — Саша терялся. Не знал, что сделать, а из-за переживаний чувствительной души просто забыл все те красивые слова, что говорят в таких случаях. — Я…я обещаю тебе, что когда-нибудь будет все хорошо. И каждый будет на твоей стороне. Ты только… попробуй поверить…что ты не ошибка. — поверить в это он не мог и сам. Вот только Косте надо было дать надежду хоть на что-то, хоть совсем крохотную, до того момента, как он смириться с этим. А потом… потом будет легче. Наверное. Мир всегда менялся, всегда все переворачивалось с ног на голову, мораль в один день могла стать наказуемым, что уж тут рассуждать о человеческих сердцах… — Саш… — он поднял голову, посмотрел на едва сияющее во мраке ночи золото. — Я могу доверять тебе? — уверенно закивал, сжав руку в своих посильнее, заползая пальцами в ладонь. — А я тебе? — Костя один раз наклонил голову, расслабив руку. — Ты хочешь что-то попросить? — Да. Поцелуй. — Зачем? — Саша не испугался и не удивился, лишь приподнял бровки. — Мне некого больше об этом просить. Совсем. Вдруг мне только кажется? Что я к нему чувствую что-то другое, не дружбу? — А если ты вдруг поймешь, что чувствуешь это только к нему? — спросил Саша, и Уралов впервые скривил губы. — Ты справишься? — Справлюсь. Нет выбора. — Саша кивнул. Своей романтичной натурой он всегда мечтал о первом поцелуе с кем-то любимым. Ну, знаете, как в книжках. В тайне мечтали оба. Но дети так быстро сталкиваются с настоящим. И Саша был готов сделать это для Кости. Потому что в каком-то роде он его тоже любил, не так, но все же. И поэтому Саша быстро подлетел к Косте и поцеловал его в губы. Уралов, почувствовав что-то доселе неизвестное, отпускать Сашу далеко не стал, притянув его к себе за смятую на груди рубаху, в простом желании выяснить, что он чувствует.       Небеса не рухнули. Молния не поразила грешное тело. Язвами не покрылась кожа. Да даже гнев божий в виде грома не долетел до ушей Кости.       Но и облегчения не наступило. Не было того, что да, мне не нравится Юра, мне не нравятся мальчики, я ошибался. Если бы подтвердились данные факты, и то было бы яснее. Но стало еще более темно и непонятно. Он же прямо сейчас делает что-то неправильное, недопустимое! Пока обнимает столицу за тонкие плечи и едва касается его губ, он явно должен что-то чувствовать. Отвращение, омерзение, но чувствовал их только к себе лично. Страх, гнев, не знаю, боль — да нет, не было. Было, если честно, так обычно, но от этого ненависть к себе вспыхнула с новой силой. А еще, где-то далеко на задворках души — к тому, что обещанного Богом наказания за грех так и не случилось тогда