Своя лепта.

— К Уралу, товарищи, вообще никаких претензий нет. План, судя по показателям, выполним раньше, заводы строятся, по сути своей больше мне добавить нечего. Все свободны, строим коммунизм дальше. — Костя оглядел всех тяжелым взглядом, нахмурился, собирая бумагу по столу. Да, центр Уральского округа из него вышел отличный. Дополнительная работа, контроль и строгий взгляд. Он как будто был создан для этого, несмотря на то, что всегда планировался как простой горный город. Но ответственность любил. И работать… — Константин Петрович, можно остаться? — проговорил Юра, со смешком и папкой в руках. Конечно можно, но обратиться официально было весело. — Да, товарищ, оставайтесь. — Константин кивнул, своим самым коммунистическим взглядом посмотрев на Юрия Ивановича. Тот в последнее время стал…не строже, это вообще не про него, скорее ответственнее. На таких Родина держится. Образец комсомольца. Дверь захлопнулась и Юра веселее улыбнулся. — Я тут такие чертежи сделал, хочу тебе показать. — Юра выложил их перед глазами, присаживаясь рядом, плечом к плечу. — Не знаю, что-то в голову ударяет и вот, смотри. Такие есть, и вот такие… А еще… — он быстро начал перебирать листы пальцами, выложив проект здания. — Вот что придумал. Нравится, Кость? — Костя удивленно вскинул брови, смотря, как удивительно точно, с расчетами и всеми указаниями, выполнены чертежи. — Похоже, товарищ, вы нестерпимо талантлив. — выпалил Костя, прежде, чем понял, что это комплимент, и надо было сформулировать восхищение как-то иначе. Но Юра аж засиял, гордо выпрямив осанку. — Хочешь строить? — Хочу. Мне так нравится все это делать, аж дух захватывает. Смотри. — Юра, отведя взгляд, порылся в своей сумке и неловко достал деревянную модель. — 1 к 50, между прочим. Держи. — рука слегка дернулась вперед, глаза изучающе задержались на золотых, а затем немного ускользнули вбок. — Ну, я сам сделал. Тебе. Трактор, красивый же. У меня потихоньку производство гусеничного тракторостроения идёт, вот, практикуюсь. — Тихо оправдался, но Костя, спрятав трепещущее чувство, со строгим видом забрал трактор, чуть ли не восхищенно, как мальчишка, рассматривая детали. — Спасибо, Татищев. Мне нравится. — Как можно строже проговорил Уралов, но мысль, что он сохранит этот трактор до конца времен, и пусть весь мир сгорит, все же, в голове поселилась, и он невольно прижал его к груди. — В честь чего? — В честь нашей дружбы. — Юра хохотнул, встав со стула, подходя к окну кабинета. — Я, кстати, знаешь, что еще заметил, пока ехал? — Что? — Костя все еще пялился на подарок, подавляя в себе желание либо прокатить его по столу, либо обнять Татищева покрепче. — Ты церковь взорвал? Она ж тебе нравилась, вроде, зачем? — А… Да ну его, этот пережиток прошлого. Религия — опиум для народа, товарищ, мне тут такое не нужно. — пробормотал Костя наполовину правду, обернувшись на рассматривающего Свердловск товарища. С одной стороны, хотелось, конечно, оставить напоминание о прошлом, как символ, что ли, ну, сделать из неё склад или кинотеатр, но с другой — место, которое заставляло его себя чувствовать еще более отвратительным и порочным, грязным, видеть перед своими глазами каждый день было бы невыносимо. Он же собрался менять все, так надо поменять и эту часть. Чтобы ничего больше не напоминало. В какой-то мере, это работало, пока…пока Юра не клал на него руку, например. Ладонь опустилась на плечо и сильно сжала, а его лицо выразило какую-то строгую поддержку. — Понимаю, Константин. Одобряю. — он строго кивнул, а затем расслабился и улыбнулся. Костя, по привычке, хотел плечом махнуть, но не стал, отворачиваясь обратно к столу. — Может, прогуляемся? — Мне еще нужно документы подписать. — Ой, Уралов, да ну тебя. Как был с детства трудоголиком так и остался. Пошли, говорю, отдохнем. — протянул Юра, присаживаясь все на тот же стул, скрестив руки на груди. — Вон у тебя «Колизей» стоит, ты когда там в последний раз был? — Костя нахмурился и задумался, направив взгляд куда-то в прошлое. — Так и думал. Пошли. — по плечу прилетел сильный подталкивающий к действиям хлопок и Костя, сдаваясь, кивнул, понимая, что графитовый взгляд и улыбка действуют на него все еще ровно также. ***       Уралов не сильно любил материться. Советский человек должен изъясняться грамотно, красиво и ясно, без использования нецензурщины. Но на языке вертелось только одно. Одно ёмкое русское слово, вырывающееся из глубины сердца.       Пиздец!       И, читая этот уголовный кодекс, присланный из Москвы, он просто был готов побиться головой об стенку. Чертовый уголовник, вот, кто он теперь. Он, самый главный коммунист на всей русской земле, мать твою, теперь отправится в лагерь за подрыв советской власти. Шпион и контрреволюционер. Извращенец. И снова это мерзкое слово, которое он ненавидел всей душой. И на протяжении всего дня, заевшей граммофонной пластинкой, крутилось у него это в голове. Преступник. И все его действия теперь начинали казаться еще более неправильными. Конкретно его, да. Ведь, признаться, после революции он перестал понимать, где заканчивается его дружба и начинаются другие чувства, он видел, что позволял себе и ему слишком много в последнее время. Потому что сейчас, наверное, в изменениях, они оба нуждались в поддержке друг друга, но…он действительно забыл о том, насколько глубоко это неправильно. А Юре что? Ему то, такому, все ни по чем было, дают трогать, и ладно. И он имел на это право, но только не Костя. Который вдруг почему-то решил, что, обрушая грех, он неожиданно избавится от причины или же вдруг, лишившись гнета «высших сил», поймет, что он правильный. Как бы не так, урод. Если даже и не грех, то статья то, как раньше, останется, и будет еще жестче. Потому что ты испытываешь это. К своему другу. К человеку, который считает тебя своим другом, ты испытываешь что-то настолько отвратительное.       А вот Юре сейчас было хорошо. Он прилег на колени, зачитываясь книжкой, пока Уралов делал вид, что занимается тем же, на самом деле погружаясь во все больший страх и отчаяние. От мысли, что он мог допустить тот факт, что Юре нравится ластиться к нему не в том смысле, в котором Юра действительно прижимался к нему. И что он вдруг решил, что все наладится, что он допустил прикасаться к нему своими грязными извращенскими руками. И что даже у себя в уме заикался о том, чтобы… пришлось сжать зубы, едва не сломав их друг об друга, и сильно зажмуриться. И с ужасом осознавал, как ему на самом деле нравились все эти касания немного прохладных ладошек к себе. Надо это прекращать. Прекращать, чтоб никто не увидел, чтоб, главное, не заметил Он, потому что терять его из-за того, что ты ошибка, не хотелось больше всего на свете. Именно как друга, как товарища. И никогда, никогда больше не допускать о нем таких мерзких мыслей. — Юра, встань. — выпалил, даже прежде, чем успел додумать мысль. — А? Мне и тут удобно. — проговорил Юра, обратно прижимаясь к колену. — Прекрати, Юр, вставай давай. — Костя настойчиво потянул его за плечи вверх, и парень неохотно поднялся, сделав недовольное лицо. Возможно, ожидал, что Костя встанет, но тот остался сидеть, неподвижный и нахмуренный. — Что согнал то? — Юра упал на плечо, устраиваясь снова. — Нога затекла? — поднял голову вверх, на него, взглядом слегка зацепившись за золото, улыбнулся, и, наверное, Костя был уверен, что дернулся в этот момент вперед. Это как…когда тебе говорят о чем-то не думать. Ты и не думал до этого, вообще, но вот сейчас, когда сформулировал это, так чётко и ясно сказав себе твердое «нет», эта мысль стала единственной твоей одержимостью. И Костя почувствовал. Знакомое тепло в животе, слабое, но уверенно перетекающее вниз. Ужаснувшись, он, закаменев, резко поднялся с дивана, откинув Юру, просто ушел курить, холодной сдержанностью заморозив помещение.       Юра и хотел было открыть рот и спросить, но почувствовал это снова. Не мог объяснить, ведь не понятно, для него же это просто был резкий и неоправданный абсолютно ничем поступок. Так что рот прикрыл и сел в угол дивана, молча продолжив читать книгу, которая уже была не столь интересна. Опять сделал что-то не так? Вот только что…