Своя лепта.

      Он уже почти не помнил, что его когда-то звали Екатеринбург.       Затянутые пеленой ненависти глаза, прищуренный взгляд, расслабленное поведение и ни капли скромности не давали понять, что тот мальчик с золотыми глазами и он — один и тот же город.       Теперь это было что-то иное.       Екатеринбург не умел злиться, не умел ненавидеть других, не умел взрываться, ну а теперь…       А теперь за тупой вопрос «А че у тя такие волосы странные?» меж глаз спрашивающего мудака нацеливался ствол и вкрадчивый низкий голос спрашивал: «А ты спроси еще раз — узнаешь». Самоубийц, повторивших свою абсолютно до невозможности идиотскую хуйню, не находилось.       И зачем ему вернули его имя? По сути было наплевать, какое бы у него сейчас было погоняло. Он больше не столица Урала, больше не промышленный центр. Теперь он называл этот город не иначе как Ёбургом. И кто будет управлять им было откровенно похуй.       Уралмашевским он нравился слишком сильно. Всего лишь двадцать, а в глазах ненависти на все двести. Без родителей и семьи, нечем было бы даже шантажить. Мог с одинаково спокойно-презрительным лицом пустить на красное какого-то бедолагу соседнего опг и взять в руки лопату, батрача всю ночь в одиночестве. Сигареты не тырил, водку пил залпом не закусывая, да и в принципе, мужик в теме. Олдовый слегка со своими манерами, впрочем, это не мешало ему начистить кому-то лицо за просто так. На боль не жаловался, даж когда в драке сломал кисть и хотяб перемотать уговаривали всем Уралмашем. Боли не чувствовал. В нем не осталось того, что бы могло её почувствовать.       Ненавидел каждую мышь здесь. Каждого сраного жителя. Хотелось, чтоб все передохли, но опускаться до самоличного уничтожения ни в чем не повинных граждан было бы пиздец как зазорно, он ж не гнида. Так только, иногда пострелять в отпетых мразей с крестами на груди. Бог не дурак — все видит, суки, и вряд ли простит.       И уже было плевать, кто и кем его посчитает, опущенным петушком или же главным на районе, всегда есть заряженная пушка и презрительный гневный холодный взгляд некогда теплых золотых глаз. Давно уже без золота. Так, говно какое-то.       Честный и простой парень в нем умер вместе со словом «Свердловск».       Теперь вместо него Ёбург. Тот еще кот и подонок.       О его довольно разнообразной половой жизни вообще никто не знал, оставалась в нем еще какая-то скрытность. Но если бы узнали, что сделали, пристрелили, как черта? Ха, не смеши, он двести лет пытался это сделать, как видишь, еще вполне живой и готов перепихнуться в любое время. С кем угодно. Он мужик и сам вправе выбирать, кого трахать, ну.       Все эти выступления-заявления каких-то поциков заставляли Уралова еще больше раздражаться и курить. «Защита секс-меньшинств»… вы его вообще видели, он хоть в каком-то месте «меньшинство»? Его абсолютно бесконечно сильно заебали люди. За своё существование они поменяли взгляды на мораль тысячу сука и один раз, в край раздолбав Уралова, ну, получайте продукт ваших действий, уебаны. «Мы должны дать им права тоже!» — может да, может нет, а может пошел ты. У тебя есть право захлопнуть варежку и идти нахуй. Довольствуйся им, пока не отобрали.       Первый перепихон с парнем закончился тем, что Уралов направил ему дуло в фэйс, в желании прострелить его слишком много узнавшую о Косте бошку. Тот, почему то, не испугался, а поднял руки и выдал чет забавное. Ох, знали б центровые и синие, что Уралова раздобрит только отличное чувство юмора — шутили бы безостановочно и круглосуточно. По ощущениям вообще разницы не было. Ну тип. Человек, и этого достаточно, в принципе. Да и омерзения не было. Вообще ничего не было. Ни чувств, ни эмоций, ни желаний, только всепоглощающая ненависть и безразличие. Кажется несочетаемым? А попробуй спросить еще раз — узнаешь.       Собрания? Какие к черту собрания? А, у меня, я ж центр… плевать, сами разберутся. Все — что можно было предложить им сейчас — застрелиться или впасть в спячку. Потому что что? — правильно, — похуй. Дефицит? Звучит как венеричка. Жрать нечего? Ну, значит пора кой-кого крышануть, потому что охуел, мажорик.       Юра? Вы про Гагарина? Так он еще в шестидесятые умер. Какой другой? Я больше никаких не знаю.       Все мысли о том, что он чего-то там не заслуживает, не достоин и всякие прочие в общем-то абсолютно тупые размышления уже не забивали его голову, он устал от этого настолько сильно, что было похуй. Да и додумывать за людей тоже очень заебался. Он просто предложит вариант — если нет, то и катись, если да, ну, будет весело. А еще было весело смотреть, как питерские людишки расступаются перед ним, идущим тяжелой походкой по аэропорту. Его, может, тоже крышануть? Не, Сашк будет против. Закурил прям на выходе, тяжелым взглядом посмотрев на полицая, улыбнувшись, но так жестоко, что у молодого офицера, несмотря на наличие табельного оружия и полномочия, выступила испарина на лбу. — Значит, чтоб наладить отношения, ты решил взять билеты на «Титаник»? — Сашу можно было бы описать в данный момент как язву. Огромные зрачки на пол лица, вместо рубашечки и пальто — помятая ветровка. Посмотрел с прищуром, ухмыляясь. — Да. Насколько я помню, тебе такое нравится. — Ёбург отвел взгляд в сторону, одернув кожанку вниз. Саша, хотя теперь скорее Саня, закатил глаза и расхлябанно развернулся, скрещивая руки на груди. Оглядел лицо, шею, усмехнулся, отводя взгляд в сторону. — Типо драма? Ладно, но ток не думай, что я растрогаюсь, как раньше. Времена уже не те из-за какого-то фильма так переживать. — Само собой. — немного раздраженно проговорил Костя, взглянув на Питер. — Пойдем уже. — У нас еще 10 минут, а у меня есть кое-что интересное, хошь? — Хошь. — проговорил Костя, растянув уголок губ в улыбке, вообще не излучавшей тепло или радость.       Блять…и если поначалу было ржачно весело, то потом приход накрыл повторно и криминальные авторитеты тупо залились слезами, расчувствовавшись так сильно, что, не сговариваясь, после сеанса пошли к Саше домой, громко обсуждая трагедию. Дома подотпустило, и, чтобы мысли, что что-то от прошлых Санкт-Петербурга и Екатеринбурга в них осталось, не травили больше душу, Саша предложил нечто интересное. Незаконное, но как бы и плевать. Еще и водочкой сверху шлифануть, ммм. Саня снял ветровку и тут Ёбург точно впервые за это время что-то испытал, увидев истыканные руки. Впрочем, всего лишь оглядел и пожал плечами, че с ними случится, даж от передоза не подохнут. — Мда, Сашк… — Свою печень видел? Ну так и не выебывайся. — Любой другой уже бы вытирал кровь из носа, но Саша был удостоен чести не получить мощным кулаком в своё личико.       Приход словил довольно быстро, как и Костя, ток тот портить свои вены не стал, просто закинулся чем-то из Сашиного склада. И мир поплыл. Сначала мягко размазывались краски, окружая всё заметной серой тенью, затем медленно закружилось, и на пустых однотонных стенах начали проявляться странные геометрические образы, своей яркостью раздражающие глаза. Ржали над какой-то хуйней, пока окончательно закрывшие серую радужку зрачки не оказались слишком близко.       Сознание просыпалось проблесками. И началось все именно сейчас. Когда Саша в своем опьянении потянулся ближе. Бешено двигались зрачки, по неестественному странно пульсируя в разные стороны. Ухмылка была такой несвойственной. А еще он расплывался цветными пятнами, все смешивалось и искажалось так сильно, что проснувшееся ЧТО-ТО просто охуело в секунду. Саша делал что-то ненормальное, явно тянулся, явно надавливал на плечи и явно хотел что-то неправильное сделать. Костя встал с дивана и отстранился, смотря на искаженную картину реальности, как Саша, со своей ухмылкой, поднимается и подходит к нему, положив руки на плечи, тянется, совсем близко. Костя остановил его, держа за руки. — Да ладно тебе, было же уже. Прост щас будет немного больше. — Ты не в адеквате. — А ты че, больше голубизной не отдаешь? Быстровато переобулся. — Саша, это не ты. — он резко потянулся вперед и едва задел губы, чуть-чуть успел коснуться, прежде чем Костя оттолкнул его за худые плечи. Милость сменилась на гнев и Саша сильно ударил его по рукам, кулачками по груди. Было не больно. — Че ломаешься! — Костя сжал губы и поймал его руки в свои, прижав к себе, понимая, как недовольно и надменно смотрят огромные зрачки в его душу. — Засос на шее есть, значит точн ебешься, а че щас включил? — Просто ты не соображаешь. — Да пошел ты, предатель! — Саша сморщился, оттолкнув его, и развернулся, только проснувшаяся от наркоты совесть не дала отпустить. Быстро притянул за плечи и обнял со спины, так сильно зажав, что тот, хоть и пытался сопротивляться и пнуть посильнее, не выдержал, зарыдав, медленно и слабо повиснув, опускаясь на колени. Костя сел вместе с ним в руках, чувствуя только то, как пульсируют виски и в его предплечья впиваются холодные пальцы. Сквозь всхлипы услышал надрывным шепотом. — Я так скучаю по нему… — Я знаю. Я тоже по нему скучаю, Саш. — вырвалось что-то уже порядком забытое. Такое мучительное сейчас, что нос уткнулся в худое плечо.       А на утро… на утро снова жестокий взгляд и абсолютное безразличие к обколотой руке лежавшего на животе рядом с ним парня. Приходы свои не вспомнили пока, поэтому решив, что весело провели время, пожали руки в полной уверенности, что общаться будут. Особенно когда теперь есть какие-то новые общие интересы. Пускай даже и такие, все равно.       Чувства просыпались толчками, сопровождаемыми невыносимой мигренью. Редко, но в памяти пробегало что-то. Какой-то отголосок его души, давно похороненной. Выпивал за её упокой, но та все никак не хотела умирать, хоть лопатой добивай, честное слово…       Водка вызывала чувства, трезвая голова — воспоминания.       Мучительные.       Он все равно бы не смог злиться вечно, прекрасно знал об этом, но поверить в то, что уйдет какое-то десятилетие на то, чтоб остыть, было трудно. Должен был пройти минимум век. А то и два. Чтобы от сердца отлегла вся та раздраженность, вся та ненависть, которая так долго грелась в нем.       И началось все с того, на ком закончилось. С Юры. С осознания той маленькой вещи, что он ни в чем не виноват, и никогда не был, как бы сильно Косте не хотелось, чтоб это было так. Решение о том, чтобы выкинуть Челябинск из своей жизни казалось таким правильным, но по итогу он просто послал человека, который считал его своим другом, нахуй, не объяснив причины, потому что не мог себе позволить такой роскоши, как откровенность.       Затем на Сашу, охотно проводящего с ним время за какой-то запрещенкой. Это был не Романов, нет, это было что-то другое, что-то больное и поломанное во всех смыслах. Друг никогда не был таким, но особенно пугало то, что он и не собирался останавливаться. А Костя только все усугублял в моменты, когда совесть спала, подначивал что-то принять, выпить, натворить бед. Потом, конечно, она снова просыпалась и укоризненно смотрела прям в полуживую душу, но поначалу вспышки сознания были короткими.       Аню он ненавидел, казалось, за просто так. Просто за то, что она девушка. За то, что её любить позволено, а вот любить Юру — нет. За то, что тот мог, да нет, даже не мог, а должен был любить её, а она его, и вот у них уже семья, счастье и покой. И он прогонял их из своей жизни с той мыслью, что пока его не будет, они, наконец, сойдутся и забудут о самоликвидировавшимся друге напрочь, как и должно было быть, между Челябинском и Пермью не должно было быть никакого Екатеринбурга. Но он есть, и своим существованием все поломал.       Хотя подождите. Все началось ни с Ани, ни с Саши, и ни с Юры. Все началось с Кости. С его такой жгучей ненависти к себе. Сначала с непонимания, потом с попыток выяснить, с отвращения, и с чувства, что его как будто бы прокляли. Одного единственного.       И когда разум стал занимать большую часть его времени, чем слепая ярость, он смог думать, как раньше. Рационализировать произошедшие с ним ситуации, раскладывать по полочкам, смотреть, что происходит вокруг, не через пелену ненависти. Начнем с того, что мир не рухнул, когда Костя в порыве своего непонятно чего трахнул того парня. Да и тот даже вроде сам полез… как и все остальные. Значит, такие люди вокруг него тоже есть.       И самое странное было видеть, что такие люди не только просто есть где-то там в темных углах за закрытыми шторами, а еще и открыто могут это выставить. Хлынувшие с запада сквозь дыры железного занавеса веяния, которые Костя не мог раньше разглядеть, теперь четко прослеживались даже, казалось бы, на Урале.       И было такое ощущение, что он сам себе врал. В СССР секса не было? Был, еще какой, просто табуировался. Православные люди им не занимались? Занимались, еще как, просто демонизировали. Всплывали какие-то новые факты, о композиторах, артистах, спортсменах, даже, черт возьми, политиках. И люди, казалось, за все время существования Кости, просто не молчали об этом. Не избежать было и того, что кто-то высказывался с отвращением, но почему-то пока что это не вызывало в нем раздражения, скорее удивление, что люди наконец-то об этом говорят.       Что он не один.       И с опаской прислушался к ним, рассказывающим о том, как они переживали это. За двадцать с небольшим смогли принять себя, а Костя за свои двести не приблизился к этому ни на шаг. О том, как они рассказывали о понимании, что они другие, как им было страшно и жутко, что их прогонят или даже убьют. Даже они сами. Костя тоже слишком часто думал о смерти, ну, точнее, это был его единственный шанс избавиться от неправильных наклонностей, но теперь видя, что не только он переживал это, внутри его сердца начали вновь просыпаться взращённые с трудом эмпатия и сочувствие.       Почему он не такой? Да и из-за чего? Грех или статья?       До сих пор чувствовал, как это неправильно. Но, если честно, очень устал. Он пробовал избавиться, пробовал забыть, пробовал переделать себя, одного только за всю свою жизнь не попробовал ни разу, потому что боялся даже думать об этом.       Принять.       До сих пор боялся, но видя, как люди вокруг пытаются, с опаской и недоверием, все же подумал где-то у себя в голове, что попробовать стоит. Что люди еще точно поменяют своё мнение, как и делали всегда. Только пока его будет шатать вслед за человеческими прихотями, он никогда не сможет жить спокойно, а, если честно, уже очень хотелось. Работать, как раньше, честно и старательно, отдыхать, общаться.       В самом деле, он не выбирал это. Думаешь, кто-то бы выбрал жизнь, полную такой ненависти и отвращения к себе? Может, он действительно и был ошибкой, должен был быть Катей, чтоб все было правильно, как надо, но он уже есть. В конце концов, он — не только про эту его любовь, он промышленный центр, он столица Урала, он тыл, он брат, и отец, и друг, и, возможно все то, что он сделал, перекроет его один маленький изъян в сердце.       Кстати, о сердце.       Исправлять нужно потихоньку всё это. А с чего начинать? С отношений или с обязанностей? Со всего понемногу, наверное. Узнать, что происходит вокруг него.       Приехать к Ане и попросить у неё прощения, снова как-то подружиться с ней, что-ли.       Попросить Сашу завязать с наркотиками и поговорить с ним о том, с чем он не может справиться, будучи в трезвом уме.       Ну и… приехать к Юре. Тут о примирении речи не шло, конечно, почему-то казалось, что Челябинск не простит. Но, может, хоть поймет…