Своя лепта.

      Если город так влияет, а может ли он так повлиять на город?       Ну, изменить людей, меняясь сам?       Это, наверное, не такой большой шаг, но Косте нравилось, как растёт его город. Из промышленного, через разбойный, до достойного называться Центром Уральского Федерального Округа. Сейчас-то точно готов был признать это.       И все эти…кхм, парады любви и музыки были такими греющими душу, и дальше будет больше, да, может, откроется место «для тех, кто рожден другим», может, неделя гордости, но самому тоже хотелось что-то сделать. Что-то прям от себя. Ну, или почти. Главное как-то закрепить это, ну, на уровне, какого-нибудь, может, центра.       Просто одобрить это и пожать руку тому, кто это придумал.       Ресурсный центр в поддержку ЛГБТ. Ну не здорово ли. С психологом, юристом, чтобы, если может кто-то и окажется в такой же яме ненависти, не справлялся с этим почти в одиночку и не доводил себя до того, до чего иногда доводил Костя.       А особенно до мыслей о избавлении. Любая же жизнь ценна, да? Ну, вроде. Впрочем, уже неважно, раз родился — значит было нужно. Точнее даже, если родился, то надо выжить, и Костя просто хотел помочь в этом, ну, хоть кому-то. Хотя бы сейчас.       Когда нет статьи, нет принудительного лечения, нет постоянно витающей в воздухе мысли о том, какие мы все грешные и порочные. Церковь, конечно, осталась. Стоит, вон, куполом сияет. Костя был не против. Это не мешало так сильно и не выжигало метку раскаленным железом на теле, лишь иногда кто-то крестил «бесов» вслед. Да и… ну кто он, чтоб решать за людей, во что им верить? Если им это помогает, то ладно. Если это им нужно, то пускай. Но если это будет противоречить здравому смыслу…то Костя был уверен, что в стороне не останется. Потому что затмевать религией ясность человеческого сознания он больше не желал.       О признании всем вокруг пока речь не шла, потому что, в масштабах вселенной, он сам это принял в себе буквально только что, и то, чувствовал, что не до конца. Пока мог обсудить только с протрезвевшим Сашей, узнавая так много от умного друга, и теперь он слушал его, верил, иногда спорил, но все заканчивалось веселым общим выводом и смехом. Но еще точно чувствовал, как что-то в его, так скажем, сердце, оглушительно громко захлопывается каждый раз, когда он слышал все эти великолепные пассажи о том, какие пидоры мерзкие, отвратительные, и надо вообще расстрелять и в психушку упрятать, причем именно в таком порядке. Что молчишь?       И если сначала эти чувства к себе проснулись вновь, то затем тихо улеглись под Костиными самоубеждениями о том, что он, все-таки, сильно устал это ненавидеть, что он может позволить себе просто жить с этим, потому что еще одного такого состояния от себя он не выдержит, выгонит всех нахуй и на добивочку пустит себе пулю в глупый мозг. Так что его откат системы после Того случая прошел вполне себе быстро и не так болезненно, да, после принятия пути назад нет, но иногда швыряет обратно. Особенно когда понимаешь, что человек, которого ты любишь, ненавидит тебя заочно.       Так что, наверное, стоит просто пережить это, через принятие должно быть полегче, вот только… Костя ничего не чувствовал.       К тем людям, с которыми пытался завести отношения. Прикосновения он, все-таки, действительно не очень любил. Да и надо же как-то взаимодействовать, ну там, проявлять симпатию, а без чувств было не особо интересно вникать настолько глубоко, так что отношения заканчивались довольно быстро, но Костя пытался это компенсировать их количеством и разными вариантами. Один из них, вроде как, даже был неплох, вот только, протрезвев в кровати молодого человека, с которым познакомился в клубе, пообщавшись с ним буквально одно утро, понял, что так много увиливаний и искусственности он редко когда встречал и почти что молча ушёл. Так что постепенно его попытки в отношения скатывались в обычный секс, просто удовлетворить свою физическую потребность в этом. С мужчиной или с женщиной — не особо важно, важно, чтоб все с ситуацией-на-одну-ночь были согласны. Ну не мог он. Даже иногда смотреть не мог, закрывая глаза, погружаясь в пустоту и физиологию, справедливости ради, никогда не пытался заменить образ человека под ним своим воображением. Это было бы нечестно по отношению к ним. Да и душу травить не хотелось.       Зато пропустить стаканчик после каждого раза с горькой мыслью о том, что не получилось снова, стало почти ритуалом.       По пьяне, хоть и становился обычно добрее и веселее, проскальзывала мысль по типу:       Да почему, блять. Столько людей вокруг тебя, на любой вкус и цвет, а ты продолжаешь мучиться из-за него. Ну все уже, ну все же понятно, он твой друг и тебя считает только другом, ничего не получится никогда, так отпусти уже и живи дальше. Относись к нему просто, как к другу.       Но ни отпустить, ни оттолкнуть опять, ни признаться, ни хотяб один раз влепить пощечину после очередного токсичного выброса в сторону сообщества он не мог. Потому что любит. Во всех возможных смыслах. И это какой-то ебанный порочный круг.       Проанализировать всё их взаимодействие не хватало смелости, потому что боялся, что опять надумает лишнего, или в его голову ударит «а почему нет?». Ну, его глупый мозг уже все, вообще-то, сделал без его участия, но поверить в то, что это действительно что-то значило было до одури неправильно и страшно. Первое, потому что нельзя думать, что какое-либо мужское близкое взаимодействие обязательно означает какие-то подтексты и чувства, и опошлять его тактильность было бы низко. Второе — это бы означало дать себе надежду. На кольцо на пальце и влюбленный взгляд. И от этой мысли трясло.       А с ним что? Он действительно изменился. Как будто всё плохое, что он получил от этого мира, перевесило все хорошее. Грубый, агрессивный, все эти его «Костян» звучали остро, еще и драться лезет, да так рьяно, что однажды Косте пришлось держать его похудевшие предплечья в своих, лишь бы никто никому не расквасил лицо. А победил бы точно Уралов.       То, что он злится на него, стало, если честно, понятно немного позже, когда заметил, сколько на самом деле подъебов прилетает в его сторону. И догадаться о том, что именно из-за того, что Кости не было рядом, труда не составило. И вина иногда подливала водку в его стакан. Вот только сейчас он здесь. И, как бы тяжело не было самому, не оставит его больше. И на него это действовало.       Если когда-то давно требовалось просто встать рядом, чтоб услышать длиннющий рассказ о его жизни и последних событиях, то теперь, поначалу, это было не вытащить даже горячими щипцами. Потихоньку начал что-то говорить лишь тогда, когда Костя надолго замолкал, стараясь занять тишину — коротко выдавал какие-то очерки о вчерашнем дне. Затем Уралов додумался, надо же, до того, что если молчание сопровождалось теплым взглядом, он рассказывал что-то еще. А потом почаще. А услышав впервые за все это время очень гневную тираду чуть не захлопал в ладоши от того, что, наконец-то, хоть какие-то яркие эмоции вышли наружу.       И вместе с этим он снова начинал прикасаться. Началось все с кулака, конечно, мягко прилетевшего в плечо. Еще пару месяцев после, пожал руку. Через пол года смог опереться ладонью, когда вставал с дивана. Год назад устало лег на краешек плеча, и в тот же день неловко и быстро обнял на прощание. Костя уверен, оттолкнул бы или отстранился хоть раз, как раньше, не получил бы больше даже протянутой руки в знак приветствия. А обоим было важно. Тому важно всегда, а вот Косте даже не потому, что ему нравились эти прикосновения — это был единственный способ выразить поддержку и участие, потому что все чересчур откровенные разговоры всё еще пресекались на корню.       Но его движения стали какими-то дерганными. И если раньше он был, скорее, плавным в своей подвижности и живости, то сейчас все его действия были такими резкими. Их всё еще было очень много, но они больше не были широкими жестами: он щелкал суставами, постоянно что-то вертел в пальцах, поворачивался не мягко, а так, слово простреливало, и он фиксировался в точке слишком быстро.       А еще все точно стало на каплю получше, когда его приёбнуло. На какой-то день он стал таким восторженным, ну, под толстым слоем матов и попыток показаться суровым, но блин… графитовый взгляд всегда улетал вверх, когда он задумывался о мечтах, а теперь его, так сказать, заметило само небо. Выделило. Судя по фильмам, метеорит должен был упасть куда-то в другую часть света, но приземлился на Уральский город, и тот был в восторге. Снова вспомнив о том, что он, вообще-то, очень дружелюбный и оптимистичный был когда-то. Но всего на день.       Так что сейчас он его просто ждал. Почему-то все активные пьянки с пробуждениями где-то в Шадринске доставались Кургану, а вот Костю просили остаться дома и «че-нить» позалипать. Особо против никто не был. Выпить виски и пиво можно и в абсолютно домашней атмосфере, а отрубаться на диване — не в подворотне — было гораздо комфортнее. *** — Итак, блять. — Юра пьяно тыкнул пальцем в грудь Косте, посмотрев в глаза. — Я вот тут ехал, и знаешь что заметил? Моя Кировка называлась Екатеринбургской. А сейчас у меня Свердловский проспект есть. Чуть ли не в самое сердце идет, аж до центра. Какого черта у тебя нет улицы в мою честь? — быковато сказал, приподнимая бровь вверх. Костя облизнул губы со вкусом виски, отводя взгляд. — Ну, улица Татищева есть… — проговорил, слыша, как Юра приземляется поближе на диване. — Ага, в честь основателя. — Юра недовольно поморщился, отхлебывая напиток. — А в честь меня где? — А Челябинский тракт как же? — Костя посмотрел на пьяного друга, одновременно прикладывающегося к бутылке и его плечу. — НУ да, начинается в пизде на гвозде, всего лишь какой-то тракт… — Ну типо тракт…тор. — Костя отвел взгляд, постучав льдом в стаканчике о стенки. — Ага, канешн. У тебя даже Московская улица есть. Вон, какая длинная. Где Челябинская, я тебя спрашиваю. — Да Юр, блин, ты ж меня знаешь, у меня все просто — кто первый прошелся или на ум пришел, в честь того и называю… — Костя неловко порозовел, отпивая виски. — Это у меня все просто. У тебя то вон: Эльмаш, ебать, Уралмаш, Втузгородок, а у меня… Че вижу то и говорю. Трубопрокатный, значит, так ЧТПЗ, тракторный, так ЧТЗ, металлургический комбинат — ЧМК, электро — ЧЭМК. Назвал, блять, аж сам иногда путаю… — Ага, и озера твои… — Костя хохотнул, скромно, под действием алкоголя, улыбнувшись прямолинейности друга, выраженной в этих бесчисленных сокращениях. — Че вот ты до них доебался? Ну да, по порядковым назвал, но ты их видел вообще? Они же в ряд! У тебя вообще есть озеро Здохня, так что не выебывайся. — Юра недовольно вжал кулак в предплечье друга, нахмурившись. — Да я и не выебываюсь, просто забавно. — Ну так где мой Челябинский проспект, м? — Костя скромно улыбнулся, вздохнул, посмотрев на макушку пригревшегося парня. — Вон у Илюхи аж две улицы в области, даж бля у Ростова есть! — Ну, а у меня нет… Ну у меня знаете ли и тату с гербом нет… — Протянул Костя, залпом допивая порядком давший в голову напиток. — Ты тему-то не переводи. — Юра снова встал, нахмурился и упал затылком на колени. Такой херни он еще не делал, поэтому, покраснев от смущения, Костя понадеялся, что пьяный друг свалит все это на алкоголь и духоту. — Стыдно стало, да? — ну, или на это. — Еще лучшим другом зовется. — Юра его сегодня решил окончательно добить? Так он его не называл уже третий десяток. — Да Юр… — Костя извернулся, поставив стакан на столик, вздохнул и приземлил руку вдоль линии плеч, ненавязчиво обхватив косточку пальцами. — Это же просто название… — Да конечно не просто…но как сейчас это объяснить. — Ага, конечно. — Юра дернул плечами, недовольно нахмурившись. — Руку только убери, мыж не пидоры какие-то. — Костя, поначалу, удивленно вскинул брови, а затем через туман пьянства до него дошел смысл, и Екатеринбург снова сделал этот свой взгляд, медленно убирая руку, вытягивая её по спинке дивана. Вставать с колен, подтверждая тезис, никто не собирался. Походу, он его все-таки решил добить. ***       Это Уралов еще не догадывался о том, что было после того, как он, набухавшись в очередной раз от горечи осознания, как всегда выдавая на лице только мраморную холодность, заснул. Скорее, отрубился нахрен, даже не успел удобно наклонить голову. Впрочем, удобство нашел уже во сне. Юра об этой его особенности знал с самого детства, наверное, впервые такое произошло, когда друг заснул днем, рядом — сильно устал от работы. В тени дерева было так прохладно и хорошо, прислоненный к дереву златоглазый слишком серьезный мальчик просто прикрыл веки и… и упал на Юру. Упал, обхватил руками, и так сильно сжал, что, казалось, сломает. Юра тогда удивленно захихикал, но за плечи приобнял, увалился на траву вместе с Костей на руке и просто залип куда-то на едва подрагивающие листья. Наслаждался, да. Хихикал, когда Ураловские ручки покрепче прижимали во сне, ну потому что это было вполне очевидно — он тоже любит обниматься. Так, просто, мордочку слишком серьезную делает. Но вот сейчас, когда Костя снова начал сползать на бок, обнимая одной рукой под поясницу, а второй вокруг ребер, увалил вперед, на диван, первое желание было выскочить из объятий к чертовой матери. И Юра даже попытался, вот только с каждой его попыткой выскользнуть руки устроившегося за его спиной парня сжимались все сильнее, пока дыхание не перехватило. Вспомнив, что такое уже было, а сейчас в принципе уже все равно, он недовольно выдохнул и расслабился. От тепла размазало еще сильнее, ну, явно не так сильно, как обладателя этих бесконечно сильных ручищ. Юра бы еще повозмущался и попытался выбраться, если бы вдруг не стало так спокойно, а еще в кой-то веке по коже не пробегал мороз. Ой, да блять. Его снарядом не разбудишь. Брыкаться тоже бесполезно, как видно. Так что наверное просто…стоит подождать, и он сам отпустит…ну…если конечно…получится не уснуть…