Своя лепта.

      Костя постучал пальцами об руль, притормаживая у очереди перед светофором. Широкие дороги, как всегда, радовали так, что хотелось разогнаться посильнее и домчать как можно быстрее. Но и полюбоваться хотелось, вот честно. У него очень красивый сосед, вообще-то, и проехаться по всему Челябинску было здорово. Но сейчас надо доехать до него, потом подождать, потом он хотел куда-то сводить, а послезавтра еще нужно начинать писать отчет, так что… в уголке глаз несильно зарябило, и Костя повернулся к источнику света, удивленно вскинув брови. Сердечко. Сияющее красным и розовым. Посмотрел в зеркало назад — по всему Свердловскому проспекту сияла целая цепочка сердечек, уходящая туда, в его сторону. Светодиодные лампочки были прям на Челябинском гербе. Костя еще больше удивился, посмотрев через дорогу, увидев рядом с остановкой, на которой красовался знак направления Екатеринбург Курган       Это сияющее сердце над ним. Ничего себе. Сердечки, серьезно? Кто-то сзади недовольно подал звуковой сигнал о том, что не задерживай движение на Челябинских дорогах, сосед, и Костя нажал на газ, с недоумением провожая огоньки.       Даже не заметил, как доехал до друга. Слишком быстро, по Екату бы еще добрых 20 минут сверху тащился бы… — Юр. — Начал он свое приветствие, остановившись в коридоре, ожидая, пока непунктуальный дружище найдет свой телефон. — А ты в курсе, что у тебя сердечки на Свердловском проспекте? — немного тихо спросил Костя, как бы Челябинск опять не бомбануло. — Эээ…ну да. Красиво же, сияют типа. — Юра недовольно кинул подушку на пол. — А че, претензии? — Да не, какие там, просто интересно, зачем… — все также тихо проговорил Костя, тоже оглядевшись в коридоре, может, Юра оставил его здесь. — Ну типа… — Юра вышел в коридор, недовольно осмотрелся, а потом почти полностью залез в свой шкаф. — Да че доебался, просто сердечки. — Какая то вешалка свалилась и, стукнув черную макушку, по спине скатилась на пол. Костя поднял её, улыбнувшись. — Я не доебался, просто интересно, почему именно на Свердловском. — Костя пробежался взглядом по черным джинсам, улыбнулся, но говорить, что телефон в заднем кармане, не стал. — А не на Ленина, например. — Ну… — Юра выполз, недовольно посмотрев на друга. — Я же типа… — Он неловко поднял пальцы, показывая несоединенное сердце, а затем задергал руками. — Ну чтоб жители такие «О, ебать, сердечки», часто ж в ту сторону ездят. И возвращались тоже и такие «О, ебать, встречает как». — Костя усмехнулся, смотря, как недовольно морщатся губы. Челябинск автоматом потянулся к карману, вытащил телефон, а затем удивленно вскинул брови и стал еще более недовольным. — И хуле ты мне не сказал, что он у меня в кармане? — чтобы ты опять не начал бузить, что кто-то смотрит на твою жопу, наверное. — Лан, пошли быстро скатаемся, кой-что покажу и обратно. А то я что-то передумал куда-то идти сегодня. — Неважно себя чувствуешь? — мягко поинтересовался Костя, доставая ключи от машины. — Да все заебись, Катюх, просто не хочу. — буркнул Татищев, по пути накидывая пиджак. — Можно за руль, да? — скорее утвердительно сказал, чем спросил, подходя к машине. — А что с твоей? — Юра вскинул рукой, второй открывая дверь с водительской стороны. — Сломалась опять. Заебала, конечно, но мне прикольно её чинить. — Мою ток не сломай. — Костя согласно приземлился на сторону пассажира, пристегнувшись. Хотя на самом деле Юре он свою машину доверял, точно знал, что тот справится с управлением даже в метель, грозу и огненный дождь одновременно. — Бля, ток ради этого и живу: чтоб сломать твою ласточку. — Юра усмехнулся, резко дернув машину с места, увозя друга куда-то в сторону центра. Разогнался, конечно, будь здоров, обгоняя участников движения, но тормозя на каждой зебре. Костя расслаблено откинулся на сидение, действительно сейчас наслаждаясь тем, что кто-то рулит вместо него, особенно учитывая, что ситуация была комфортна всем. Юра рулит, Костя отдыхает. — Ты там не усни, я тебя знаю. — Не усну, просто смотрю на город. Красиво сияет. — Радужно. Костя едва улыбнулся, все так же рассматривая новые, недавно построенные, места. — Да, чет людям, видите ли, красок хочется. Я слишком серый и темный. — Юра был явно сегодня не в духе, но спрашивать, что случилось, бесполезно. Все как всегда. «Заебись». В рот оно ебись… — Куда везешь-то? — Костя невольно нажал на несуществующую педаль, стараясь затормозить. Ну, от привычек водителя уже не избавишься. — Не ссы — заметил Юра слегка напряженный вид, ожидая зеленый сигнал светофора. — И затормозить успею, и в лес тоже не вывезу. Хотя прибить тебя иногда хочется. — Юра, наконец, расслабленно усмехнулся, снова дернувшись с места. — Кстати, насчет прибить. Ко мне стажеров сегодня привели, и такие, обучай, ебать! — ну, наконец-то. Костя улыбнулся - рад был услышать еще одну историю от Юры, ну и своему исправно работавшему плану. Копаться в его душе действительно было глупо. Он, казалось, сам ничего там не понимал уже, и даже забыл, что раньше для чувств слова были не нужны. Но вот сейчас, и с каждым разом все быстрее, стоило только немного помолчать и дать ему понять, что его слушают, как он выдавал очередной рассказ. — А там… ну просто…вот ушли мы такие на обед. Я одному нож в руки даю, понадеялся блять, говорю: «Режь», а он оглядывается и не вдупляет, что я про батон. Вот прям перед ним лежал. Я его такой: «Да будь ты другом уже, коллегам своим пожрать сделай». И что этот ебун по твоему делает? Берет хлеб, прижимает к своей груди и как давай пилить, виолончелист хуев. Чуть на месте не прибил. Я когда услышал «обучай», я думал, что это ну про процесс там рабочий, карту местности им блять нарисовать, но никак не про то, что мне надо будет, сука, учить их жизни! Резать хлеб! Представляешь, какой пиздец, Катюх. — Костя отвернул взгляд от Юры, посмотрев на дорогу. — Представляю, Татищев. Но все обошлось, да? — Ага. Сам-то че как? — Как обычно. Опять какую-то хуйню хотят продвинуть, как всегда… — Аа… Московский…мамку я его еб… — Юра! — немного весело повысил голос, бросив взгляд на друга. — Да ладно тебе — Юра хмыкнул, поворачивая руль. — Не парься, Катюш, хочешь я его нахуй пошлю? — Костя скромно улыбнулся любимому прозвищу, хохотнув. — Да не, я сам пошлю, мне-то он что сделает, я ж это… с бесовщиной…еще и за вас за всех отвечаю… — вскинул руку, посмотрев на слабо хохотнувшего Юру. Который одной рукой залез в свой карман, зубами доставая сигарету из пачки. — Так, блять. Нельзя в моей машине. — бледное лицо недовольно нахмурилось, но пачку, все же, убрал. — Мы приехали. — Юра заглушил двигатель, выходя из машины. Костя тоже закрыл дверь, зашагав рядом. Подошли к перекрестку, и Уралов, заметив зеленый впереди себя, пошел, по привычке, наискосок, толкнув замаршировавшего вперед Юру. — Я тебе сколько раз должен сказать, что в Челябинске не ходят наискосок, у нас нормальные светофоры! — вскрикнул Юра, за плечи разворачивая Костю в нужном направлении. — Вообще-то это очень удобно! — Юра скривил лицо, передразнив друга, поджигая, наконец, сигарету. — Ниче не удобно. Вот удобно — взял и пошел себе прямо, куда надо, по перпендикуляру. — Юра, хоть и был пять минут назад недовольный, расслабился, закатил глаза и хохотнул. — Короче, смотри. Я сквер себе сделал. Я знаю, ты такое любишь, как тебе? Я то нихуя в этой эстетике не понимаю… — Соврал через затяжку, иначе бы так мило не сделал. Сияли лампочки фонариков зигзагом между столбами, уютные скамеечки и большие качели, зеленая посадка. — Вполне себе красиво, Юр. — Костя, запрокинув голову, огляделся, переведя спокойный взор золотых глаз на Татищева. — Мне нравится, красивые скверы делаешь. — Костя знал, что его обычного лица здесь недостаточно, поэтому слегка улыбнулся, посмотрев на Юру. Который привычно отвел свои глаза и куда-то пошел. Пришлось идти следом. — Это вообще норм идея, адекватная? — Ну да. Почему ты решил, что нет? — Да…ниче. — Понять, что Юра просто не видит в этом смысла, было легко, к тому же по пьяни признавался в этом сам, на утро, как обычно, все напрочь забывая. — Адекватная, Татищев, очень хорошая…- Костя огляделся, кивнув на круглую площадку внутри сквера. — Вон, смотри, всем нравится. — Юра остановился, проследив взглядом, куда показывал Костя, увидев семью с коляской, невольно улыбнулся, переводя взгляд обратно. — В принципе, все показал. — Татищев хлопнул себя по бедрам, вздохнув. — Поехали? — Ну, не. Может, у тебя еще есть, что показать? — Да не особо, хуле тут рассматривать то. — Пошли. — Костя мотнул головой, обходя Татищева. — Просто прокатимся, я устал в офисах сидеть. — Юра удивленно вскинул брови, но следом, все же, пошел, так же пихнув привыкшего переходить по диагонали все свои перекрестки друга. Костя прыгнул на пассажирское первым, просто действительно желая немного отдохнуть, так что удивиться пришлось еще раз. Сев на водительское место и положив руки на руль, Татищев недовольно поморщился, поднеся ладонь к лицу, потер костяшку. — Бля, руки заебали трескаться… — Костя перевел взгляд с длинных пальцев на свой бардачок, вытащив оттуда простой обычный пантенол, протягивая. — Я те че, баба? Или Санёк? Нахуй ты мне это протянул? — Так, блять, не выебываемся. — Строгим ураловским голосом, каким обычно говорил на собраниях, ответил Костя, создав на своем лице подобие грозного взгляда. — Это просто чертов крем. Для рук. Блять. У меня тоже трескаются, я двести лет на заводе пахал как конь. — Проговорил спокойно, но глаз дернулся. Нет ну вот что за… Татищев нахмурился, неуверенно приняв металлический тюбик, с таким видом, как будто держит в руках, не знаю, использованный не им презерватив, выдавил крем на внешнюю сторону ладони и, с недовольным видом, принялся мазать свои огрубевшие обветренные руки. — Жив? — Ага. — протянул тюбик обратно, неумело размазывая крем. — Слава ЧТЗ. Поехали. — Костя пристегнулся, слегка нахмурив брови, но, если честно, его это уже…да нет, не заебало. Он Устал. Так сильно устал от всего вот такого поведения, что уже даже не хотелось отвечать или реагировать. Татищев молча повез его кататься, так что Костя просто уставился в окно, улетев в свои мысли. Казалось, что над ним сейчас реально издеваются, учитывая все эти противоречивости в поведении, особенно дающим по больным влюбленным мозгам, которые все еще не могли понять, а почему. Окей, мы поняли, ты нас ненавидишь, ладно, но у тебя же должны быть границы непозволительного поведения, раз ты так боишься даже намазать свои руки обычным кремом, даже, блять, без розовых цветочков на упаковке. Все твои монологи предельно ясны, но вот то, что ты делаешь после…у тебя справа целая гора подушек и одеял, а ты предпочитаешь мои колени слева. Какого черта, Татищев. Просто, какого… — Подсветка красивая на здании Законодательного собрания. — Буркнул Костя, любуясь освещением темнеющего города. — Ага. Золото с черным красиво сочетается. — Юра быстро кинул взгляд на объект, снова уставившись на дорогу. — По кругу щас проедусь и обратно домой. Там нас ждет пиво, хых. — Юра пожал плечами, а затем резко вильнул рулем вправо, от чего Костин красивый нос чуть не вмазался в стекло. — Куда прешь, баран! Епт твою мать, че за долбоеб, откуда ты вылез, таракан заднеприводный! — Юра наклонился вперед, присматриваясь к номеру. — Окурок ебанный…а…102 регион, блять, все ясно. — скатился его голос вниз, и он замолк, сбавив скорость. Костя вздохнул, посмотрев на поджатые губы и привычно выпрямившуюся спину, но ничего не сказал. Реакция была слишком знакомой и пугающей. — Юр… я все хотел тебя спросить, а ты не хочешь там… ну… ко врачу записаться? — Че? К какому блять? — недовольно буркнул, заворачивая по широкому перекрестку. — Ну там… — Как ему сказать то, чтоб не вмазал посильнее… — К психологу, например. — ЧЕ?! — Ну, у меня сейчас в городе многие ходят. — Костя постарался холодно пожать плечами и сохранить своё спокойствие в речи. — Молодые, лет с девятнадцати. К психотерапевтам, если точнее. Сейчас же многие заботятся о своем психическом здоровье и там… — Что? Костян, ты хочешь сказать, что я больной на голову? Типа шизик? — Да не говорил я этого. Просто говорю, что сейчас молодые люди уделяют этому большее внимание, чем раньше. — Че типа, пустить кого-то копаться в своей башке? Типа на жизнь жаловаться? Они ж нихуя не делают, только деньги берут и чет колупаются там… — Да нет… не жаловаться, и никто в твою башку без твоего позволения не полезет. О детстве расскажешь, да о… — Костян, блять — Юра нервно усмехнулся — Ты меня, сука, напрягаешь чет. Ты че мне этим сказать хочешь? — Что иногда, может, стоит позволить себе признать, что не все в порядке, и… — И нихуя подобного. Не пойду я ни к какому псехуёлогу, я че, похож на нытика? — Костя вздохнул и замолк, привычно сжав челюсть и нахмурив брови. — Ишь блять че удумал, ты... — Я тебя понял, всё. — строго проговорил Костя, не желая слушать вновь всё это. — Закрыли тему. — Юра замолк тоже, просто выруливая по широким челябинским дорогам. Костя включил музыку, поняв, что продолжения диалога не хочет сейчас ни в каком виде, чтоб не сболтнуть что-то лишнее. Ну типа: «Я за тебя волнуюсь, ты не окЭй». Детство у Юры было не особо хорошим, учитывая отношение к нему постоянно воюющего за свободу своих жителей города, на голову которому свалилось русское поселение на месте башкирской деревни. Да и, казалось, один уральский город бед добавил тоже… но что с ним сделаешь, если он сам не хочет, даже попытаться понять. Да и все это его…такое знакомое Косте, только немного не в том плане. Татищев начал что-то подпевать закрытым слогом, стуча пальцами об руль. Пришлось едва заметно растянуть губы в каком-то подобии улыбке. Злиться на него было невозможно, а постепенные улучшения, просыпавшееся в нем желание сделать хоть какую-то мелочь, все-таки, навевали немного теплых мыслей о том, что, может, всё налаживается. ***       Бл… Благи-и-ими намерениями… Татищев снова это сделал. Обнял, прижавшись затылком к животу, а щекой к своей руке, обхватившей пояс. Глаза, как видел Костя, медленно жмурились, высоко вздымал грудную клетку, пытаясь дышать, но все равно выходило слишком тяжело. Положить на него руку опять бы означало столкнуться с приступом гомофобии, а значит остается просто сидеть и краснеть, и стараться куда-нибудь деть ладони. Впрочем, даже без этого, Татищев нашел повод. — Им самим то не мерзко так про пидоров шутить? — тихо проговорил, от поджатой щеки его голос приобрел какую-то милую нотку, впрочем, слова, вылетавшие из прокуренного рта, милыми вовсе не казались. — Вот кому надо беды с башкой полечить. В психушечку на год-другой, а лучше навсегда. Когда уже это будет преследоваться, так заебала уже эта пропаганда нахуй! — судя по ускорению говора и появившимся матам, Юра начал беситься. Одновременно с Костей, который привычно сжал зубы. — Больные уроды! Катюх, я вообще не понимаю, какого хуя это существует, у нас, здесь. Переключи нахуй, не могу уже. — Костя вздохнул, опустив взгляд.       Услышал знакомые фразы, в его груди снова начала просыпаться знакомая ему с детства мерзость. И ненависть. Он привык, но слышать все это от него было больновато, мягко говоря… Перед прикрытыми глазами за секунду пронеслись все те чувства, остановившись на неоновой фразе «Ты влюблен в своего лучшего друга, кусок дерьма». Резкий выдох. До боли незаметно закусить щеку. Вспомнить, как это все тебе далось. И золотые глаза вновь уставились на черную макушку внизу. — Они какое плохое зло тебе сделали? — Хотелось злостно подъебнуть, но порыв был остановлен. — Я из-за одной шутки не буду полтора часа опять искать нормальную программу. Либо досматриваем это, либо я пошёл. — Куда? — Юра немного повернул голову наверх, стрельнув взглядом полуприкрытых глаз. Нахуй, Юра, я пошел нахуй. — Спать. — Ладно, досмотрим эту хуету. Но если еще какая-нибудь такая поеботень будет, я… — Юра недовольно фыркнул и снова уронил голову вниз. Слушать дальше его не стали.       Хотелось ебнуть. Вот прям по голове. Прям взять биту Правды и как дать ему чтоб… чтоб больше не мучиться. Прям сказать, причем точно признаться в том, к кому именно и как давно он чувствует, чтоб охуел, а потом охуел повторно. Сказать не Всё будет недостаточно — до него просто не допрёт, да и как назвать себя Костя не знал. И не пидор, и не полупидор, скорее идиот, влюбленный в это чучело. В это гомофобное, агрессивное чучело, даже сейчас. Да и скрывать это всё уже так заебался, если честно, потому что все эти нелогичные действия, не подвергающиеся никакой рационализации, откровенно достали. Достали тем, что травят душу своей непонятностью. Достало отводить взгляд. И притворятся тоже достало. Он же, блять, честный уральский мужик, образец, мать его, суровости. Сурово подошел, взял за плечи и твердо сказал.       Но терять его не хотелось. Как и всех, кто был дорог его сердцу, а он точно потеряет. Сказав Это, был уверен, что процентов семьдесят его окружения отвалятся автоматически. Да и ведро помоев, которое на него выльется, будет прям очень кстати, ага.       Но он…как же, блять, не хочется снова потерять его.       Но, может, признание будет волшебным пенделем. Может ему надо просто услышать это. Прямо, четко, грубо, ну, как обычно, что пошел ты, Костя, нахуй, пидор ты объебанный, чтоб у тебя хуй отсох за ненадобностью, вон там открылся бутик новый, иди себе платье подбери и пиздуй в свой Сосновый Бор, крышу вправлять, я тебя не люблю и никогда не буду с тобой! Разбей к хуям моё любящее сердце, Татищев, и тогда, быть может, я избавлюсь от него.       Тебя невозможно разлюбить, когда я движения твоей груди чувствую чуть ли не своим чл…неважно! Я не смог тебя разлюбить, даже когда ты был далеко.       На своё трехсотлетие, может: «Ой, Юрочка, спасибо за новый танк, а, кстати, я тебя люблю не только как друга.» Ну, или на его: «Юрий Иванович, вы перешли в третью сотню, а я перешел все границы допустимых чувств к вам, и вообще-то хочу вас поцеловать. Прям сейчас, под салютами.» Ну и что там дальше-то будет…       Просто хотелось избавиться от тайны. Самым идеальным исходом будет то, что Юра, сохранив свою презрительность и отвращение, скажет что-то типо: «Ну фу, Костян, ты канешн мой друг, так что я тебя пиздить арматурой не буду, но о своих ёбырях ни слова, пожалуйста. Притворимся что ты этого не говорил.» И станет меньше прикосновений, меньше объятий, и тогда, быть может, отпустит. Самым худшим… разберет М-5 со своей стороны и закроет въезд, и южноуральский голос он услышит только из динамика телефона на собрании УрФО, когда Юра будет отчитываться о состоянии своей области. Ну и арматура, да…       Заснул! Он, блять, заснул. Ну надо же. Костя выключил телевизор и посмотрел на спящее спокойное личико. Злиться после того, как во сне он мило чмокнул губками, было невозможно, так что легкое ураловское раздражение его отпустило, и он выдохнул. Ну как можно послать его вновь? И снова не объяснить причину, да? Ты же его любишь, кусок ты Урала, ты не можешь так сделать. Если и отталкивать, то на сей раз нарисовать подробный чертеж и сделать презентацию. А не как тогда.       Ладонь слегка дернулась, неуверенно, и Костя положил её на худую спину, без намека, просто мягко приземлил, немного нахмурив разные бровки. У Татищева по руке пробежал заметный табун мурашек и послышался спокойный расслабленный выдох. Как я могу опять потерять тебя? Из-за чувств, в которых виновен только я… Но ты пойми, Юр, мне так больно порой бывает…       Признаюсь. На трехсотлетие ли, твоё или моё, через 5 лет ровно в этот же день, либо меня тоже приёбнет метеоритный кусок прям в двухцветный пробор, может, произойдет что-то еще, какая-нибудь нелепая случайность или злая ирония. Но находится в этом диапазоне, между неопределенностью и ненавистью, я больше не в силах, сломалась моя сдержанность. Ты прости меня заранее, ладно?       Мне показалось, или ты кивнул во сне?