Хруст

***

       Озеро захватило дух и утянуло на своë дно с первых же секунд. Дух не соврал. Километры неслись вокруг, словно в тумане, Бомгю не успевал осознавать реальность, лишь сжимал чужую руку, в волнении наблюдая сменой картинок. Он чувствовал себя ветром и, должно быть, был им. Ему сложно было понять это, осознать ещё сложнее, но сверкающая на солнце водная гладь поднимала внутри чувство колкого беспокойства.        — Она здесь — и чуть помедлив — Совсем близко — голос у духа был чуть хриплым от волнения, дрожащим, словно до предела натянутая струна каягыма... Бомгю сглотнул застрявшие в горле чувства. Такие ненужные но такие навязчивые, они заставляли сердце сжиматься в одну маленькую неприметную точку.        Но ничего ещё не произошло. Ничего страшного не случилось... Однако несмотря на это Бомгю слишком отчëтливо ощущал чужое состояние, чтобы суметь расслабиться и раскрыть миру сердце.        — Ты боишься? — и сам испугался того, что вопрос этот неконтролируемо соскользнул с губ. Так странно было спрашивать нечто подобное от неукротимого духа ветров, своевольного настолько, что ради цели своей, нет, ради сердца своего, готов нарушить хоть всё до одного мировые запреты.        Но вместе с тем так правильно и естественно было спрашивать это у Субина. У хмурого, дерзкого и абсолютно неуправляемого парня, который просто боялся навечно остаться предвестником бури...        — Не трать своё время на бред, человек — Бомгю усмехнулся и с трудом отвëл от воды взгляд. Впрочем, он не смел надеяться на что-то ещё. Их отношения топтались на одном месте, словно на тонкой ниточке балансировали, и ни туда, ни обратно шагнуть не решались. Слишком нежные объятия но слишком холодные слова.        — А вот я боюсь — Бомгю усмехается неуверенно и почти нервно, а дух вздрагивает, вскинув на него взгляд... Непонятный, с искорками пугающего безумия. Бомгю этот взгляд выдерживает с трудом. Он не чувствует, что вправе опускать глаза, но чувствует, что признание это... Важно?        Хочется ударить себя по голове чем-нибудь тяжёлым, чтобы перестать нести глупости, но Бомгю не двигается, ловит каждое движение собеседника. Отслеживает, как тот, с ощутимым усилием, наполняет взгляд арктическим холодом. Как искривляются в ядовитой усмешке его тонкие, побледневшие от волнения губы.        — Люди всегда такие слабые — но несмотря на все его старания, Бомгю не верит, он смотрит в ответ с щемящей в груди нежностью и думает о том, что готов в эту бездну окунуться...        Молчание окутывает их, отделяет вакуумом от всего остального мира, и даже ветер стихает в кронах, в знак уважения к своему ребëнку. На миг, Бомгю кажется, что он слышит доносящуюся откуда-то издалека песню. Но это так глупо и ирреально, что смеяться хочется. Однако Бомгю не до смеха. Тишиною горят лëгкие. Уже скоро. Они уже встали на этот путь, и назад нет дороги, только терни длинною в бесконечность.        — Пора...        Бомгю видит, как подрагивают мелко выглядывающие из под широких, богато украшенных рукавов пальцы. Видит, и сам, невольно, в свою нелепую рубашку кутается. Он не чувствует холода, однако изнутри тело его всë таки покрывается тонкой корочкой льда. Позабытое, наконец, клеймо жертвы вновь начинает выедать душу изнутри.        Пора...        Их личный приговор на двоих. Кромка воды переливается на солнце россыпью самоцветов, и Бомгю теряет себя в этом блеске. Ему кажется, словно личность его расщепляется, трещит по швам. Однако он не сопротивляется. В голове полный штиль, а в сердце скребëтся червоточина.        Но вот Субин подходит на шаг ближе, касаясь его плеча своим, и дышать становиться проще, словно с шеи спадает камень утопленника. Субин сжимает его ладонь в своей, и даже несмотря на то, что это лишь необходимость, Бомгю благодарен.        — Можешь пообщать мне кое-что? Не верь ничему, что увидишь...

***

       Холодно.        Первая мысль, пронзившая разум Бомгю с тех пор, как он открыл глаза, была...        "Ложь"        Но он не успел как следует обдумать её. Дух всё ещё крепко сжимал его руку, а Бомгю чувствовал себя странно. Ему казалось, что мир в глазах его раскололся надвое. И Бомгю успел пожить понемногу на обеих половинах.        Воспоминания двоились, но мысли были на удивление чëткими. И это должно было натолкнуть на определённые догадки, но парень старался не спешить с выводами.        — Ты в порядке? — голос у... Сабина оказался на удивление мягким, словно бы даже искренним. И Бомгю вспомнилось невольно, как же приятно ощущать на себе его объятия. Должно быть, на его вопрос стоило ответить, но Бомгю лишился в миг этой возможности. Горло жгло как после крика, а слова не шли. Губы оставались недвижимы и безразличны.        Так странно.        Всё в этом месте казалось Бомгю до боли странным. Эти сияющие коридоры. Этот прозрачный, словно тончайший лëд пол, под которым плавали безразличные к вторжению рыбы.        Они Бомгю особенно сильно заворожили. Он наблюдал за тем, как косяки блекло-розовых мальков плавали по кругу. Снова. Снова. Снова. Как их чешуя серебрилась на свету словно осточертевший снег. Смотрел на то, как они сливались в один бесконечный поток, двигались всё ровнее, слаженнее...        Они напомнили Бомгю фестивали в честь начала весны, и чем больше он смотрел, тем отчëтливее видел стройный хоровод, состоящий из задорного смела и ярких юбок. Время замедлилось почти до максимума, и вдруг он почувствовал запах первых полевых цветов, из которых девушки плели себе чудесные венки.        Он вспомнил, как вместе с матерью, они лазили по лесу, чтобы пустить это цветы на продажу. Самые первые... С самым сладким запахом.        И в тот момент, когда Бомгю хотел уже обернуться на мать, чтобы улыбнуться ей и вплести в волосы её особенно крупный цветок подснежника, щëку обожгло болью.        Бомгю моргнул растерянно, и, когда он открыл глаза, вместо леса он увидел встревоженного Субина. Он смотрел так внимательно, что почти испуганно. А Бомгю вдруг осознал, что произошло с ним. Это снова повторилось...        — Ты в порядке? — на этот раз голос Субина казался более твëрдым, тревобательным, и Бомгю пришлось слабо кивнуть, чтобы не злить его. На душе было мерзко, и Бомгю злился на себя. Почему он не мог просто привыкнуть? Сопротивляться? Почему он был таким слабым?        Смотреть вниз было страшно, но всё же не настолько как смотреть духу в глаза.        Рыб уже не было. Под ногами на многие километры вглубь простирались лишь килотонны мутной воды.        — Пошли, нам нельзя терять времени...

***

       Изнутри озеро казалось бесконечным, они всё шли, и шли, и шли, и шли, и шли, и... Вперёд. Но ничего не менялось. Вокруг царил полумрак и, кажется, тонкая проволока тумана. Субин старался не терять решимости, но Бомгю видел, как тяжело ему это даëтся.        Ничего не происходило. Ничего не менялось. И Бомгю абсолютно запутался во времени. Минуты превращались в часы, растягивались до неведомых пределов, а после снова сужались до минут. Под ногами виднелись мутные воды. Над головой — темнота. От рассеянного света болели глаза, и Бомгю чувствовал, как всë сильнее сжимается на их шеях петля безысходности.        Однако Субин не выглядел как тот, кто внемлет доводам разума. Его самообладание крошилось на глазах. Он метался пойманным зверем из стороны в сторону. И шаги его хоронили под собой любые другие звуки.        Время шло.        Бомгю казалось, что он никогда ещё не чувствовал себя таким усталым. Даже самая изнурительная работа не высасывала столько сил. И от этого ком тошноты подкатил к горлу. Возможно, они попали в ловушку, словно наивные идиоты? Возможно, сердце Субина охраняется чем-то могущественным настолько, что во многом раз превосходит их понимание?        Но даже самая невыносимая безысходность не смогла бы заставить Бомгю сказать о своих сомнениях в слух. Он слишком сильно боялся боли, застывшей в широко распахнутых глазах. Но ещё сильнее он боялся своей реакции на эту боль.        Слишком острой. Яркой. Неоправданной.        Мысли застопорились на миг, и давление неизвестности усилилось. Время ударило сознание наотмашь, напоминая о своей жестокости. И дыхание Субина окончательно потеряло покой.        — Чëрт! Чëрт, чëрт, чëрт! Это просто не может быть... — и замолкает, словно в раз выдохся. Словно не хватает больше слов, а эмоции на пределе — Правдой... — и вдруг лицо его приобретает надежду, а глаза загораются, он поворачивается к Бомгю лицом и, едва сдерживая воодушевлениее начинает — Ну конечно, Бомгю нам нужно! — его тело пронзают насквозь тысячи острых шипов. Субин выдыхает сдавленно, а Бомгю отшатывается назад, не в силах отвести взгляд от того, как вошедший в затылок шип торчит из глазного яблока...        На стремительно бледнеющих губах Субина застывает дрожащее: "проснуться", но Бомгю слишком больно, а потому он слышит лишь то, как капли крови разбиваются о... Воду.        Он никак не может решиться опустить глаза вниз, но чëтко уверен в том, что там, под ногами его всë выше поднимаются мутные озëрные воды. Все ощущения его крошится, словно скорлупа в кулаке. Ледяная вода облегчает щиколотки, и всё внутри зависит от того, как быстро помутнеет чужой взгляд.        Субин кряхтит, пытаясь сказать хоть что-то, но из горла его вырываются лишь странные булькающие звуки. Бомгю невольно отступает на пару шагов назад и, спотыкаясь о что-то склизское и чешуйчатое, падает в воду. Она принимает его в свои объятия, у стаскивая всë дальше вниз. Глубже. Больнее.        И пока вода утаскивает его в свои пучины, Бомгю смотрит на то, как по идеально ровной поверхности её расходятся редкие круги от капель его крови...        Сознание мутнеет.        Бомгю осознал себя внезапно раскинувшимся на спине на полу. Он отупело смотрел вверх, и думал о том, что несущая балка грубо выделялась на потолке, словно огромное жирное пятно, портящее картину. Было тихо. Небольшой, чуть покосившийся домик на самой окраине деревни весь порос травой. Сквозь прогнившие половицы лезла навязчивая полынь, а в углу у окна стена почти полностью покрылась плотным слоем мха.        Тратя на это последние силы, Бомгю сёл. Под рукой его жалобно скрипнула половица, но от этого не стало теплее. Бомгю всё ещё чувствовал себя мокрым. Ему казалось, что ледяная воды мучительно медленно стекает по телу, а рубашка гадко липнет к телу. Ему казалось, что под ним, на полу собирается по каплям лужа. Ему казалось, что он всё ещё под водой. Противоречивые чувства парализовали тело.        Бомгю нахмурился. Ему снова казалось, что он что-то забыл. Казалось, что всё вокруг ненастоящее. Парень нахмурился и постарался сосредоточиться, но виски пронзило острой болью, а воспоминания не вернулись.        Дверь бесшумно отворилась и в неё легко, словно паря над землёй, вошла...        — Мама...        Женщина посмотрела на него растерянно и улыбнулась так, как только она умела, а Бомгю сглотнул застрявший в горле ком, состоящий из своих страхов и ветвей терновника. Мать подошла к нему и снова улыбнулась протягивая руку.        Её губы шевелились, однако слова доходили до Бомгю с опозданием. Он протянул руку ей навстречу, ощущая как кожу колит от нетерпения. Прикоснуться. Убедиться. Жива. Здорова. Он просто уснул на полу, такое бывает.        Из окна в комнату проникало солнце. Сегодня оно казалось Бомгю особенно ярким, но несмотря на очевидную духоту, ему всё ещё было холодно. Её рука была так близко, что Бомгю уже почти ощутил тепло её ладони. Так приятно...        Но внезапный порыв ветра ударил со всей силы о ставни, и Бомгю показалось, что губы матери сложились в короткое: "проснись"...        Бомгю в панике отдëрнул, а черты родного лица прямо у него на глазах начали преображаться во что-то новое, чужое.        — А ты молодец, мальчик, он неплохо натаскал тебя, да? — незнакомка всё ещё была в затëртой местами до дыр одежде. Она всё ещё пахла цветами, а в голосе её сквозило что-то нежное и знакомое. До боли похожее на песню. Бомгю смотрел на неё и не мог отвести взгляда. Она не смотрела ему в глаза, но, казалось, смотрела в душу.        Проснуться.        Эта мысль билась в висках запертой птицей.        Проснуться.        Обескровленными губами Субина произнесённое...        Ведьма улыбнулась, а от улыбки её повеяло замогильным холодом, несмотря на внешнюю мягкость. Она встала ровно, расправила плечи, поправила подол длинной юбки. В каждом движении аристократичная строгость мешалась у неё с кокетливой игривостью, однако несмотря на это, она не казалась живой. Скорее выточенной из камня.        Её задумчивый взгляд устремился к окну. Там, у самой кромки леса, под покровительством вековых деревьев мать Бомгю говорила со старейшиной. Вместо безжалостного солнца был мрачный ветер. А Бомгю... Бомгю слишком во всех этих иллюзиях терялся. Разум его не всегда успевал следить за изменениями вокруг.        Там, за окном, у кромки леса в полумраке виднелись силуэты. Бомгю не обязательно было видеть их чëтко, чтобы узнать. Чуть сгорбленная спина старейшины, несмотря на возраст уверенная походка. Развивающиеся на ветру словно флаг шелковисто-чëрные волосы матери... .        — Ты помнишь, о чëм они говорят? — голос у ведьмы оказался на удивление приятным. Бомгю моргнул, чтобы прогнать наваждение, но оно не прошло. Голос всё ещё окутывал сердце спокойствием.        Было ли это очередной иллюзией? Было правдой? Игры разума окончательно утомили. Бомгю не понимал в какие моменты он находится в сознании, а в какие сознание выходит за пределы его тела. Всё вокруг было слишком иррациональным, и зацепиться было не за что.        — Он отказал ей... У нас не было денег на лекарства и... — ведьма усмехнулась, а Бомгю отвëл взгляд, полностью сосредотачиваясь на окне.        — Возможно, хочешь подойти, услышать лично? — из широкого рукава своего роскошного ханбока, строящегося чëрно-фиолетовыми шелками, она достала веер. Он раскрылся с тихим хрустом старой бумаги. Теперь глаза её следили за Бомгю из-за полупрозрачных крыльев огромной пурпурной бабочки. Бомгю не удивился но отметил, что этот наряд больше подходит ей. .        — Нет...        — Почему же?        — Зачем мне если...        — Думаешь, что знаешь всё, правда же? — ведьма усмехнулась снисходительно, словно общалась с неразумным ребёнком. Хотя, для неё должно быть так и было. Бомгю и правда чувствовал себя до абсурда глупым. Он слишком сильно вяз на каждом шагу в этой пучине бесконечного непонимания.        — Я знаю о тебе всë. Твоя мать родила от старейшины вне брака, а он не признал тебя своим. Позволил жителям презирать и ненавидеть вас но исправно приходил раз в месяц принести свои жалкие подачки. А вы бросались на них как дикие собаки на обглоданные кости. — Бомгю дëрнулся словно от удара но промолчал. Несмотря на то, что большая часть её лица была скрыта от глаз, он почему-то даже не сомневался в том, что она улыбается. Кровожадно. Холодно. Высокомерно.        Тишина затягивалась и лишь порывы ветра то и дело со всей силы ударялись о ставни.        — Так он сказал тебе, правда же? Я знаю о тебе всё, Бомгю... Подумать только! Какие громкие слова для такого ничтожества как...        — Не нужно, хватит. Субин, он...       — Субин? Так он представился?        — Что вы..        — Имею ввиду? А на что это похоже, малыш? Он врал тебе, конечно. Каждое слово. С первой встречи и до конца. Не уверена даже, что он вообще способен на правду. — Стало горько. И не только он того, что сердце тянуло тоской беспокойства, а ведьма говорила ему ужасные вещи. Не только он того, что Субин мог бы быть уже мëртв, а он снова застрял в болезненных воспоминаниях, вынужденный наблюдать за тем, как мать его медленно но верно умирает. Не только... но и от того, что ему снова так легко залезли в голову. Что высшие силы снова читают его как открытую книгу.        Разум его подвластен всем. Кроме него. Самого.        Разум его разваливается, не выдерживая нагрузки. Но никто не обращает внимания, лишь вертит сильнее, лезет глубже. И с каждым разом вмешательство ощущается всё ужаснее.        — Прекратите, я не хочу        — Но тебе когда-нибудь придётся выслушать.        — Нет... — Бомгю закрывает уши руками в попытке скрыться, и не важно уже, что он выглядит нелепо и по детски глупо. Не важно уже что подумают о нëм духи или боги. Бомгю всего лишь человек, и он ужасно устал от всего этого. Однако от голоса этого не скрыться. Он звучит в голове, давит на стенки черепной коробки. И каждое слово. Каждое чëртово слово что-то внутри Бомгю разрушает без права на восстановление.        — Старейшина никогда не был с твоей матерью        — Нет...        — Они с женой всегда помогали вам всеми силами, потому что добры сердцем.        — Хватит...       — Люди считали твою мать ведьмой из-за того, что никто ни разу не видел её мужчину, а её образ жизни казался деревенским странным. Её было не спасти.        — Прекрати...        — Ежегодную жертву определяет жребий, но ведь ведьминское отродье отродье должно задобрить богов сильнее, правда? — Бомгю сжимается на полу, мечтая о возможности утонуть в мутных водах. Лишь бы не слышать. Не чувствовать. Не... — Я, я понимаю, поверь. — Она усмехается особенно едко, и Бомгю кажется словно наяву, как яд её слов проникает в его сердце. Прямо внутрь. — У меня так всю семью сгубили...        — Нет! Нет, нет, нет, нет! Это не может быть правдой, я же помню, я...        "Ненавижу его"        Остаëтся невысказанным.        — А ты уверен в этом? Уверен, что это твои воспоминания? Память иногда бывает жестока....        И вдруг голова его взрывается ранее заблокированными образами. Лавина чувств, эмоций, воспоминаний, погребает Бомгю под собой настолько, что ему становится сложно дышать. Каждая клеточка тела напрягается до предела и болит так сильно, словно пытается кричать. Что ж, Бомгю и правда не против сейчас сорвать горло...        — Ну же, человек, решайся — его голос, словно мëд тëк в уши, и мысли вязли в нëм. Путались. Его голос, словно лесной туман. Он лишал воли, лишал кислорода. Бомгю зажмурился, но в голове звучал лишь голос. Голос, голос, голос... Его...        Аристократично длинные бледные пальцы нежно массировали кожу головы круговыми движениями, словно бы пытаясь успокоить, но Бомгю казалось, словно пальцы его проникают внутрь. Он отчëтливо ощущал как медленно но неумолимо пальцы погружаются в голову. Как в убивающие хрустом, они проходят сквозь череп, грубо разбивая кости. Безжалостно, словно речной лëд.        Это произошло тогда. В их первую встречу. Тогда, когда дух решил проверить, справится ли душа человека с нагрузкой. Выдержит ли вторжение извне...        Это произошло тогда.        — Он переписал твои воспоминания так, чтобы детская обида переросла в ненависть. Чтобы у тебя была цель вернуться назад, выжить. Он сделал так, чтобы тебе было за что себя ненавидеть, Бомгю.        И это осознание било по сознанию. Пульсировало в висках ударами церемониальных барабанов и оглушающего хруста, с которым решилась душа.        И всё же...        — Можешь пообщать мне кое-что? Не верь ничему, что увидишь...        — Я не верю... — но позабытые воспоминания наслаивались друг на друга, рушили картины той жизни, о которой Бомгю привык думать как о своей. Две реальности параллельно существовали в нëм, и Бомгю не понимал, чему верить. Он хотел верить в Субина. Верить в объятия его, в редкий но такой бесценный смех. Верить в его... В него.        Ведьма на время затихла, и Бомгю показалось, что она ушла вовсе. Оставила его одного на руинах всего того, во что верил. Но это не было правдой. Бумажный веер выпал из её нежных рук, однако растворился в воздухе, так и не коснувшись пола.        Её руки легли на плечи, а грудь прижалась к спине. В нос ударили запахи благовоний и сушёных трав. Впервые за весь разговор, Бомгю правда почувствовал в этой женщине жизнь. Но это ничего не решало.        — Он пытал тебя, играл с тобой, врал. Все те видения, тот страх...        — Нет, это из-за...        — Пересечения миров? Бред, если бы это был случайный процесс, то разве могла бы я управлять твоим сознанием? Бомгю, я не враг тебе, поверь...

***

       О берег били мятежные волны. Их умиротворяющий шум, казалось, мог бы спасти любое сердце, но Бомгю он был не интересен. Его задумчивый, немного холодный взгляд наблюдал за тем, как на песчаном берегу плакал великий дух ветра.        Его белоснежный ханбок окрасился кровью и пылью. Его ладони были израненны безжалостным песком в кровь, но Бомгю не было его жаль. Он наблюдал за тем, как ветер плачет вместе с ним, стараясь заглушить боль. Но не выходит.        Дух беспомощно кричит в песок, не обращая внимания на то, что уже давно не один. У него нет слëз, они не струятся у него по обветренным щекам. Он них не склеиваются ресницы... Он не способен на них. У него в груди нет сердца. Оно покоится в шкатулке созданной из горной капели. Оно храниться в руках у могущественной ведьмы на самом дне великого озера.        — Ты врал мне...        Дух поднимает голову, и его слепое отчаяние всë же попадает в упор в одно человеческое сердце, но Бомгю не отступает. Не сегодня. Не в этот раз.       — Всё это время. Каждый день, что мы были вместе...       — Ты лгал, Ëнджун...