Incubo

             Ветер на улице гнёт деревья со скоростью вынесения решений суда – быстро. Небо роняет снежинки, словно хохочущий мальчишка слёзы. Снег падает сумбурно, покрывая волосы и замораживая нос. Ксавье идёт по затхлым переулкам старого Бруклина, одним шагом переступая через множество снежных сугробов. Атмосфера пропитана чем-то гнетущим и жалким. Как запах серы в предрождественский вечер.       Район до смешного мрачный.       Возле подъезда в захудалом доме с выцветшей штукатуркой стоит горделивый снеговик, сверкая убогой морковкой. Фонарь зажигается резко, напоминает о своём существовании и ослепляет глаза. Хочется принять душ и лечь спать, а не под шум полицейских мигалок пробираться через снежные равнины.       На четвёртый этаж подниматься сложно, особенно после нескончаемого дня в офисе на Коббл Хилл и изнурительного вечера в Бруклин-Хайтс, где они с отцом обсуждали дела насущные. Сбоку возле плеча происходят движения, после чего глаза сегодняшнего спутника Ксавье открываются. Девочка смотрит на него, не моргая, после чего улыбается. — Кас, — выдавливает из себя ребёнок, и они уже вдвоём улыбаются, застряв на третьем этаже. — Де? — оглядывает обшарпанный подъезд кроха. — Мы идём в одно интересное место, Скар, познакомишься там с моей подругой, — Четвёртый этаж встречает их чёрной металлической дверью с новогодним венком из костей. — Вот мы и пришли.       Дверной звонок раздаётся зловещим смехом. Ироничным. Звук шагов не слышен, но парень знает точно, идут они намеренно быстро. Разгневанно. — Опаздываешь, Торп, — дверь приоткрывается, и чёрная макушка воочию разглядывает парня — Что это? Уэнсдей немигающим взглядом смотрит на ребёнка, который сидит на руках у Ксавье. Хмурит брови, чуть опускает веки. Злится. — Моя сестра. — Почему твоя сестра собирается пробраться ко мне в квартиру? Ребёнок начинает елозить, после чего Ксавье отпускает малышку на пол в подъезде, поправляя ей одежду. — Оказалось, что Скарлетт неродная дочь моему отцу, — удивление Уэнсдей беззвучным коконом провисает в воздухе, но ребёнок, пробравшись в квартиру, спотыкается в коридоре об тяжёлые ботинки и с громким "шлёп" падает на пол. По комнате раздаётся детский плач. — Дьявол, забери мою душу сейчас, пока этот альтруист не затянул её в рай вместе с собой, — Уэнсдей, хватая за рукав, поднимает ребёнка с пола, садится на корточки, смотрит на плачущее голубоглазое нечто. Девочка на секунду успокаивается, разглядывая спасительницу, но тут же продолжает реветь, утянув в объятья черноволосую.       Аддамс округляет глаза, смотрит на Ксавье в поисках помощи, но тот лишь с отвратительно-ужасной гримасой делает фотографию. — Я убью тебя, — шипит через зубы.        И в какой-то степени это правда, он знает. Все в этом чёртовом мире уверены: Уэнсдей Аддамс кого-то несомненно убьёт, и шанс, что этим "кем-то" окажется Ксавье, варьируется от 4 до 200 процентов, в зависимости от настроения и времени года. Зимой, когда удручающий холод морозит и без того ледяную кожу Аддамс, этот шанс опускается до 23. И Ксавье искренне надеется, что пик с ярко-красной отметиной "опасность" – это лишь намёк о том, что пора разнообразить его пикаперские реплики и поменять фильтр.       Но Аддамс не любит новшества. Ей нравится быть пережитком прошлого, который ярким пятном портит картину. Хотя Торп, как опытный художник и человек, разбирающийся в этой среде, уверен, что из любого грязного пятна можно получить прекрасное ночное небо, усыпанное звёздами. — Мне нужна твоя помощь, — сбрасывает улыбку. Серьёзный. От этого бы даже труп перевернулся на бок, сломал бы крышку в гробу, выкопал себя, потеряв пару костей с челюстью, и станцевал бы менуэт под Карди Би и Бейонсе. — Это действительно важно для меня, Уэнсдей.        Девушка смотрит на него безразлично-заинтересованно, чуть приподнимает бровь, за шкирку держа противную девчонку. Маленькая толстовка движется вверх, образуя гамак, и Скарлетт переносит на этот кокон весь груз тела. Ребёнок успокаивается: то ли от безысходности, то ли от безделья и скуки. — Ти, — кидает что-то непонятное в пространство малышка, после чего хмурится и тычет пальцем на чёрного кота, — Тё?        Двое взрослых одновременно переводят взгляд вглубь комнаты, вглядываются в кромешную тьму старой квартиры Аддамс. — Это Крыса. Моя кошка, — тон, не терпящий возражений, властный. — Чудище, — говорит она Скарлетт, смотря на неуверенные хватания ловких рук за хвост невинного животного. Аддамс поворачивается к парню лицом, смотрит строго. — Говори, что хотел, и забирай этого садиста. Крыса недавно пережила потрясение: увидела, как голуби во дворе клюют труп настоящей крысы. У неё травма. Мы собирались это отметить.        Ксавье смотрит неуверенно, даже смущённо. Высовывает руки из карманов, чуть прикусывает губу изнутри. Отводит взгляд. — Ты выйдешь за меня? — в маленькой коробке такого же чёрного цвета, как подъезд, как обои во всей её квартире и как небьющееся сердце Аддамс, ярким блеском переливается серебряный браслет, купленный по дороге. Бижутерия из магазина напротив.        Непонимание, недоверие и презрение заполняют все пустоты, включая морщины между согнутых бровей. Немногочисленные эмоции за последние два года стали неотъемлемой частью её жизни, потому что сердится на тупость людей – это нормально. — Даже Иисус, который воскресает каждый год, бережёт свою жизнь сильнее, чем ты, Торп, — Аддамс отталкивается от двери, пропуская парня внутрь. Чувствует, что это будет мучительный и долгий разговор, совсем ненужный для неё. Такой же, как Ксавье с его картинами, которые каждый раз заполняют ее квартиру, безвозвратно превращая то ли в склад, то ли в галерею.        Ксавье кивает, соглашается со всем и быстрым шагом своих длинных ног заходит в квартиру.        Коридор встречает светом двух повисших лампочек. На полу, паркет которого вот уже более ста лет служит верой и правдой, в хаотичном порядке разбросаны ботинки на высокой платформе. Вешалка в готическом стиле дополняет прихожую, придавая ей хоть какой-то более менее обычный вид. Ксавье отодвигает свою чёрную рубашку, которая по року судьбы поселилась у Уэнсдей дома, и вешает синюю куртку. Зимние вансы тут же оказываются на полу, после чего Торп проходит в крошечную гостиную. — Предполагаю, мне нужно довести воду до кипения, поискать коробку с ядом и сделать тебе чай. — Я буду кофе, без сахара. И без яда. Спасибо, — лыбу давит, чуть ли не задыхаясь от собственного невежества.        Уэнсдей смотрит на него исподлобья, удерживается от закатывания глаз и идёт на кухню – ещё более крошечную.        «Маленький чёрный дворец для маленькой готической принцессы», — думает Ксавье, издавая слабый хохот.        Девочка во всю охотится за кошкой. В очередной раз показывает язык, когда та убегает, и неприлично тычет пальцем. Хулиганка.        Парень плюхается на диван, сажает ребёнка на колени, громко произносит слова, наставляет. Скарлетт в свои два года уже многое понимает: отводит глаз в сторону, чуть закусывает губу, как мама два месяца назад учила, чтобы вымолить у отца новые наряды, ручки кладёт на колени и кажется, вот-вот расплачется. Ксавье грузится, чуть прижимает руку к глазам, проводит по векам. — Скар, мучить что-то, принадлежащее Уэнсдей, нельзя. Вообще ничего нельзя мучить! — Я не утию, — говорит малышка, скрестив на груди руки.        Уэнсдей заходит в гостиную с двумя чашками. В одной кофе с молоком, купленным Ксавье в прошлый его приход, без сахара, в другой же – чай с тремя заварками.        Ставит кружки на деревянный стол, садится на диван рядом с Торпами и взглядом намекает начинать. Парень чуть выталкивает ребёнка, показывает на кота в коридоре, на ухо шепча, что его можно только гладить. Аддамс провожает девчонку взглядом, потом немигающе следит за Ксавье.        — Отец в своих сомнениях горазд: во мне-то спустя сотни тестов сомневается, а тут Скарлетт – его идеальный ребёнок, нормис, — на этих славах Уэнсдей опускает взгляд, как бы выражая сожаление, но парень лишь хмыкает и продолжает. — Но каково же было его удивление, когда малышка оказалась неродной. Он сына с собственной кровью воспитать не мог, а тут это. Так и решил, что Скарлетт для него больше не представляет интереса. Мать Скар, почти моя ровесница, не готова была воспитывать ребёнка без финансовой поддержки, поэтому я её забрал. Хочу стать опекуном.        Аддамс кивает, понимает ситуацию, анализирует все аспекты и заканчивает выводами. — Ясно. Как с этим связана я? — Чтобы стать опекуном ребёнка надо: либо уже иметь семью, либо работать на «приличной» работе. Мой выбор пал на второе, но, к несчастью, его нельзя осуществить, потому что в шестнадцать ты посадила меня за решётку, чем знатно подпортила репутацию. Теперь стать юристом или адвокатом для меня несбыточная мечта, — Уэнсдей ощущает ношу за своих действия три года назад. Это не совесть дергает за струны собирающей пыль виолончели. Абсолютно точно нет. Но она молчит, не потому что сказать нечего, просто не хочется тратить силы на бессмысленный диалог. В этом дело. — Поэтому остаётся только первый вариант. Уэнсдей, ты выйдешь за меня?        И никакого пафоса, кольца или костюма, колено бы которого было бы испачкано старой грязью в подъезде.        Это и не нужно.        Они не встречаются. Пользуются друг другом, когда это удобно. Когда хочется кем-то попользоваться или банально быть использованным. Как любимая пластинка из 80-х. Добрый джаз греет душу. Греет тело. Как презерватив, как укол с запрещёнными веществами, как фильм, посмотренный в кино с единственной целью – устроить на задних рядах вечер сексуальных игрищ. Как пластиковый пакет из магазина с громкой кричащей подписью «Сбережём природу вместе». Но Уэнсдей действительно бережёт природу, ведь деревья её не раздражают. Их листья закрывают пространство от палящего солнца, а сучья идеальны для повешенья и убийства. Поэтому Аддамс носит продукты всегда в чёрной мелкой сумке. Не меняет.        Так и с Ксавье.       Но они не встречаются. Просто Уэнсдей категорически против каких-либо отношений. Хотя вторник и обязательно субботу они проводят вместе. Вместе ходят на выставки парня, готовят и спят. Не из необходимости. Каждый в жизни вполне состоялся: Ксавье продаёт свои картины дорого, без помощи отца, играя на чистом таланте. Девушка же в очередной раз отказывает провести интервью. Известность бьет в уши. После первой книги, опубликованной Энид на просторах интернета ещё во времена учёбы в школе, произошло многое. Сама идея вызвала фурор. Шерлоковские теории застревали поперёк глотки, не позволяя бросит на прочитанной странице. Так и завязалось.        Комната с соседкой сменилась небольшой квартирой. Ненужные и неинтересные уроки превратились в нескончаемые однотонные дни, проклятый директор улыбался на их выпуске и казался не таким уж и отвратительным. А Ксавье, которые изо дня в день, потеряв весь стыд и совесть, писал всё новые картины с Уэнсдей. — Ужасно, — говорит тогда она. Но вскоре его картины сыщут огромный спрос и ажиотаж. Он продаст всё. Только первая картина, изображение которой всё продолжает являться к нему в виде невысокой девушки с косичками, будет висеть в его небольшой мастерской.        Они не встречаются.        Встречаться – это глупо. Глупо резать вены без попытки умереть. Глупо смеяться из жалости, а не из-за того, что действительно смешно. Глупо оглядываться назад, мечтая что-то изменить.        И, должно быть, каждый из нас хотел быть глупым или случайно становился таковым.        Потому что, может быть, лишь в редких случаях, не всегда, но встречаться – глупо. Глупо в хорошем смысле.        И, возможно, именно поэтому Уэнсдей, после долгих минут молчания и размышления, хмыкает и смотрит парню в глаза. — Предположим, что я помогу тебе. Игры в дочки-матери я осуществлять не собираюсь. Исключительно деловые отношения, — девушка заканчивает, кладёт руки на колени, собирается вставать.        Ксавье рад. Об этом говорят его глаза, сверкающие в мутной темноте комнаты, его руки и его лицо. Он чмокает Уэнсдей в щёку, действительно потеряв всякий страх перед ней, и бежит к ребёнку, где под громкое «Урааа» подбрасывает малышку вверх.        Аддамс улыбается. Всего секунду. Прижимает руку к щеке. Всего на секунду.        Оттаивает.        Всего на секунду.