Из песка и крови

Покойник лежал на столе и смотрел на тусклую лампу пустыми глазницами. Верхняя часть черепа была отпилена и аккуратно отложена в сторону, серый мозг лежал на медицинских весах. Доктор Отри стоял рядом в темном и грязном халате, прорезанном фартуке, на котором блестели новые пятна крови, и копался в животе покойника. - Еще один, - вздохнул Хоб , сержант Гэдлинг, хотя он сам предпочитал «детектив», и провел по заспанному лицу пятерней. Он прибыл с раннего утра, чтобы в участке узнать, что место преступления разворошили, неумело осмотрели и убрали, а ему не оставили ничего, кроме выводов доктора Отри, колдовавшего над безглазым трупом. – Как всегда? Доктор Отри рукой в грязной перчатке прибрал на лоб толстолинзные очки и показал незавершенную работу. От плеч к ребрам шли два длинных разреза, которые сходились в один и рассекали живот до паха. Грудная клетка раскрылась багровым цветком, обнажила беззащитные органы, блестящие и влажные, но уже холодные. - - Как всегда, детектив Гэдлинг , - Отри вытер руки о передник. - Жертва – молодой человек, примерно двадцати двух лет, на этот раз белый. Глаза отсутствуют, причину смерти точно назвать не могу, но думаю, что это был травматический шок. Док уже заканчивал вскрытие, осталось только зашить. Он подсунул ногой ведро, стоявшее под хирургическим столом, вырезал скальпелем кишечник. Орган напоминал скользкую толстую змею, извивающуюся в руках доктора, пока не плюхнулась в ведро с чавканьем. Захотелось отвлечься. Не потому, что было противно, а потому, что хотелось оставить убитому вероятнее всего во время секса юноше хоть щепотку чего-нибудь личного и не смотреть лишний раз на его внутренности. - Извини друг, – подумал Хоб, пока доктор закрывал грудную клетку, чтобы зашить, – но никак иначе. Хоб так и не понял, кого успокаивал: себя или мертвеца. Иногда он чувствовал себя слишком мягким для этой работы, но чаще он думал, что при жизни видел много трупов, чтобы позволять всяким чудовищам гулять по белому миру. И в его силах наказать хоть нескольких. – Глаза удалили, пока он был жив? - Именно так. Их нашли? - - Конечно нет, никогда не находили, - Гэдлинг поскреб подбородок, где пробивалась колючая щетина, потому что он не успел побриться утром. - Похоже, наше чудовище их коллекционирует. Доктор Отри хмыкнул, взял голову за виски, покрытые белыми волосами, повернул для Хоба. – Вкус у него изысканный: он их выдавил и подрезал нервы. Смотрите, – он пальцами раскрыл веки шире, – в глазницах никаких следов стеклянного тела, только кровь из сосудов, а значит – он их не раздавил. Вы вообще представляете, как трудно такое провернуть? – Честно говоря, представлять не хочу. Что еще у нас? – Ну, у жертвы был половой контакт минимум за час до смерти. – Изнасилование? Или как обычно? - Как обычно, - доктор поднял окоченевшую руку, показал пальцы. Под ногтями чернела кровь. - У убитого никаких травм, кроме выдавленных глаз и поломанных ногтей, и еще немного стандартных укусов, засосов и других следов полового контакта. Однако прямая кишка цела, никаких разрывов. Ногти он сломал, когда сопротивлялся. - Ох, черт... Спасибо, доктор. Он помыл руки, от которых вода в жестяном рукомойнике покраснела, снял перчатки и передник. – Позвольте дать Вам совет, детектив, – доктор потянулся за портсигаром, предложил Хобу, но он отказался. – Бросайте это дело. Вам бы карьеру делать на громких делах, а не копаться в пыли и искать престарелого убийцу. Сколько ему сейчас должно быть лет? - - Доктор, Отри, - пресек его Гэдлинг стальным, уверенным тоном. Отри извинился, хотя Гэдлинг в глубине души знал, что он был прав, но бросить эти дела Хоб не мог. Никто не хотел заниматься грязной работой, никто не хотел смотреть на растерзанные тела – чаще всего женщин и детей. Не хотел никто тратить годы жизни на дела, напоминавшие запутанный клубок нитей, весь слипшийся от крови, с пониманием, что это может быть бесполезно. Никто, кроме Хоба, у него всегда было достаточно веры, что когда-нибудь он доберется до истины. Они с Отри вышли на улицу через черный вход. Дождь мелкими каплями падал на грязные улицы, стучал по козырькам и навесам, ведь зима все не могла принести с собой морозы. Потом достал сигарету и спички, посмотрел на мужчину, который уже сидел на ступенях и ждал. Доктор всегда косился на Джона Константина не хорошо, на этот раз даже взглянул на Хоба с немым вопросом. Гэдлинг его понимал: расхлябанный, небритый человек в пожелтевшей рубашке, страдающий бессонницей не вселял доверия. На самом деле, Хоб еще не видел людей, которым понравилась первая встреча с Константином – Джоном или Джоаной. Константин сидел на лестнице под козырьком, прячась от дождя, и сжимал в зубах самокрутку. Хоб скользнул по нему взглядом, махнул головой, и маг лениво последовал за ним. Прошел мимо Отри, не здороваясь и не извиняясь, закрыл дверь черного хода. От него пахло дешевым алкоголем, но Хоб не удивился, потому что в вопросах магии приходилось играть по правилам Джона. Первое из них гласило, что он никогда не колдовал когда был трезв. – Поздравляю, детектив, – Джон улыбнулся, бросил плащ на крючок с халатами и подошел к покойнику. – И тебе добрый день, дорогой. Хоб хмыкнул, закатил глаза. Константин раскрыл сумку и скомандовал: – Помогай. Хоб взял мешочек соли, привычно рассыпав вокруг хирургического стола. Джон закатал рукав рубашки, перевязал жгутом, сжал кулак, прощупал вены и вставил большой шприц. Темная густая кровь потекла в шприц медленно, почти тяжело, но через несколько секунд набралось достаточно. – Выйдет? – Гэдлинг встал в круг из соли, наблюдая, как маг выписывал символы на сшитой груди трупа. – А я знаю? – фыркнул Константин и на секунду отвлекся. – Он умер страшной смертью, а я заставлю его пережить это еще раз. Сильно рад он не будет, а мертвые и без того привередливые, как проклятые развращенные принцески. Надеюсь, он не явится ко мне завтра. Хоб промолчал, замерев, наблюдая. Джон начал читать заклятие, Гэдлинг разобрал отрывки латинских слов, знакомых фраз, но во что-то целостное они не складывались. Наверное, он бы их и не понял, наверное, они были не для живых и тем более вечно живых, как он. В шкафу с телами кто-то ударил в дверцу, не сильно сначала, а потом начал бить изо всех сил и металл хлопнул. С другой полки раздался протяжный стон, похожий на крик животного, кто-то плакал и звал на помощь, кто-то бился в судорогах. Хоб посмотрел на другие секционные столы, где покойники кричали и стонали, искали отсутствующие конечности, рылись холодными пальцами в разрезанных животах. Безглазый покойник прогнулся в спине, окоченелые мышцы прохрустели и этот звук эхом прошелся у Хоба по шее. Гэдлинг вздрогнул, но сдержался, чтобы не отшатнуться. Покойник трясся, пытался хватать воздух посиневшими губами и коснулся лица руками, отыскивая глаза. – Я не вижу! – простонал он. – Так темно, ничего не вижу… – Спокойно, парень, глаза тебе теперь не нужны. Расскажи, как ты умер. – Кошмар! – выкрикнул покойник и расцарапал пустую глазницу сломанными ногтями. Желудок сжался мерзко-холодной рукой в приступе тошноты, но Хоб не подал виду. – Кошмар! Как темно, здесь так темно. - Назови имя или хотя бы опиши его. – Где мои глаза?! Он их забрал, забрал и съел! Простите, мистер Берджесс. Джон удивленно посмотрел на него, но Хоб не понял. – Тебя убил Берджис? Родерик Берджесс? - Нет, не выгоняйте меня, господин Берджесс... Я приду, только мои глаза, он их... Свеча погасла, покойники замолчали и замерли. Могильный холод исчез и Хоб почувствовал, как непонятный страх отступил и оставил после себя только тяжелую тишину, которая и должна царить в морге, но теперь она давила на грудь. Тяжелый дым свечи смешался с запахами мертвых тел, карболки и формалина и Гэдлингу пришлось проглотить гадкий ком в горле. Хотелось подышать свежим воздухом. «Съел, – повторил о себе Гэдлинг и все вдруг стало на свои места. Ни разу никто не находил глаз убитых, никто не знал, куда их можно было бесследно деть. – Конечно, он их ел!» - Родерик Берджис, это надо… - пробубнил Константин и начал складывать магические предметы. Редко, когда покойники рассказывали что-то существенное. Хоб вызывал Константина в морг несколько раз и каждый раз жертвы могли описать убийцу или последний момент жизни, но никто еще не называл имен. – Ты его не знаешь? Это же главный соперник Алистера Кроули, шишка в псевдомагическом мире. - Шарлатан? – спросил Хоб и все же накрыл безглазого покойника белой простыней. Джон не зря говорил, что такое заклятие для покойников – самый плохой момент жизни. Гэдлинг а иногда колола навязчивая совесть, но он оправдывал себя тем, что дело его праведное. – Да. Я почти уверен в этом, хотя… – Джон задумался, помогая Хобу подмести с пола соль. Единственным условием доктора Отри была чистота после сеанса, за что Хоб был ему безгранично благодарен. – Ходят слухи, что он держит в подвале дьявола. – Меня больше интересует, вот он, – Гэдлинг качнул головой в сторону покойника. Джон забрал магические вещи, и они пошли к выходу. - Ты всех магов по мне не меряй, детектив. Он богат, очень богат, поэтому будьте осторожны. Гэдлинг кивнул, раздумывая. Они вышли на улицу, полный смога и сажи лондонский воздух показался Хобу опьяняюще свежим, даже когда в легкие попал дым от ядовитой сигареты. Доктор возвращаться в морг не торопился. - Спасибо, Константин. – Не спасибо, – Константин завернулся в светлый плащ, достал папиросу, которую не успел выкурить до сеанса. Джон пьяным как-то бултыхнул, что курит после секса, потому что очень хорошо, и после ритуалов, потому что очень плохо. Сейчас Гэдлинг его понимал, – я же говорил, что это личное. Джон пошел и скрылся за углом, Отри вернулся в секционный зал, а Хоб позволил себе еще немного постоять на улице. Его ждал день, полный забот. *** К вечеру слабый дождь превратился в ледяной ливень, как всегда бывало в холодном, влажном Лондоне в начале зимы. Дома Хоб поспешил снять мокрый от дождя плащ. К нему мигом подбежала горничная Шерил, широкоплечая, белобрысая девчонка, и забрала его, чтобы посушить. Трудный день принес за собой тяжелый вечер. После сытного ужина, приготовленного Шерилом, Хоб налил себе бренди, сел поближе к камину, чтобы согреться после дождливых улиц осеннего Лондона и хотел немного почитать, чтобы расслабиться, но незаметно для себя провалился в сон. Вместо снов в последнее время он видел только тьму, только пустоту. В последнее время – лет двадцать или тридцать – Хоб совсем не замечал, когда засыпал. Его это невероятно огорчало. Сны – единственное место, где он мог встретиться со своим бледным незнакомцем. За пять веков Хоб так и не узнал кто он, так и не узнал его имя, но столько ночей провел в его объятиях, страстных и пылких, успокаивающих и кротких. Его незнакомец поддерживал его, когда было тяжело и невыносимо, держал за руку и прижимал к себе, нежно целовал в щеки, когда было плохо. Но когда было хорошо, он тоже приходил, ласкал, целовал в губы и позволял себе прикасаться так, как хотелось Хобу. В его снах незнакомец всегда был холодным, его одежда пахла свежей ночью, а кожа напоминала то ли шелк, то ли бархат и Хоб был готов отдать многое, чтобы снова увидеть его. Хоб привычно коснулся ребер, где у сердца носил татуировку. Он ничего не знал о своем бледном незнакомце, но через пять веков смог хорошо запомнить его рубин, который всегда был при нем и выделялся на черном фоне одежды кровавой раной. Поэтому после ссоры, Хоб пьяным и расстроенным с дури выбил его на коже. Его незнакомец перестал наведываться даже во снах, так что Гэдлинг оставил при себе хотя бы крошечную частицу, жалкую имитацию его присутствия. Эта невыносимая тоска, жившая в нем так давно, что уже и не вспомнишь, как она появилась, была очень знакома и напоминала Гэдлинг у его далекую юность, когда он заглядывался на красивых девушек, на возмужавших ребят. Признаться в этом даже он не решался. Хоб проснулся от неудобной позы: шея болела, спина затекла. На коленях лежала открытая книга, о которой он успел забыть, в окно мелкими каплями стучал дождь. Гэдлинг сел, потянулся и посмотрел на часы, стрелки и тьма за окном указывали на поздний час, но мужчина этого не чувствовал. Он облокотился на колени, провел руками по лицу, пытаясь проснуться. Наверное, стоило идти в постель и наконец-то оставить тяжелый день, полный трупов и расследований, позади, дождаться нового, но Хобу вдруг показалось, что Шерил с кем-то говорила. Где-то из коридора звучали голоса: один - Шерил, тоненький и умоляющий, другой услышать не удавалось. Он был глубоким и дальним, чуть слышимым – ни слова не разобрать. «…и, да, поняла…» «..он живет тут…» «…да, но…» Хоб потер шею, расправил плечи и пошел в коридор. Там он увидел Шерил, стоявшую у приоткрытой двери. Холод и сырость улицы пробирались в теплый дом, Хоб почувствовал это кожей и плотнее завернулся в шерстяной жакет. – Шерил, что произошло? – спросил он и посмотрел ей за плечо. - Простите, сэр, здесь мужчина и он ищет Вас. На крыльце стоял его бледный незнакомец, опираясь рукой на деревянный проем, но Хобу понадобилась лишняя секунда, чтобы посмотреть его с головы до ног и узнать. Вместо изысканных черных одежд каждой эпохи на нем висела чёрная тряпка, мокрые волосы облепили череп, а на грязных разодранных ногах не было обуви. Где-то в глубине души Хоб догадывался, что кроме странного плаща на нем вообще ничего не было. Незнакомец перевел усталый взгляд с Шерил на него и через мгновение его лицо смягчилось. – Что ты здесь… – прошептал Хоб, удивленный и испуганный: еще никогда он не видел своего незнакомца таким. Плащ промок и облепил костлявое тело, но совсем не такое, каким его видел во снах Хобб. Теперь незнакомец был худ, словно кожа обтягивала голые кости. Гэдлинг поспешил выкинуть эти мысли и взять себя в руки. - Шерил, где твое уважение? Немедленно упусти дорогого гостя! – испуганная горничная мигом отступила, легко поклонилась, но незнакомец не сдвинулся с места. – Прошу, проходи. Если тебе нужна помощь, то… Незнакомец набрал в грудь воздух, словно хотел что-то сказать, Хоб замолчал, готовый слушать, но гость вдруг закрыл глаза и стал падать. Шерил вскрикнула. - Вот блин! - Гэдлинг неловко подхватил его, поднял на руки и убедился, что незнакомец весил, как перышко, сквозь тонкую ткань Хоб почувствовал острые кости, проступавшие под кожей. На секунду ему показалось, что он прижимает к себе скелет, даже мумию, смертельно худую, но не истлевшую. Он был холодным, прямо как в снах Хоба, Гэдлинг прижал его посильнее, пытаясь согреть, но боялся сломать. На бледном лице застыло спокойное выражение, теплое дыхание защекотало кожу, и Хоб обратил внимание на то, как дрожали длинные, слипшиеся от дождя ресницы. Он просто уснул. Незнакомец мелко дрожал от холода и тихо сопел. Гэдлинг вздохнул. – Шерил, принеси одеяло. *** Морфей открыл глаза, проснулся от тяжелого сна и сразу же попытался сесть, почувствовав свою слабость. Вокруг не было стекла, не было темных стен сырого подвала и двух охранников. Это радовало и пугало. Он едва мог вспомнить, что произошло вчера, где он был, что делал, как выбрался и как очутился здесь. В камине лежали остывший зола и посерев поленья, в комнате уютно пахло костром. Стены оклеены полосатыми обоями, выдержанными и приглушенными, но их перекрывали картины, подлинники и репродукции. Напротив камина стоял большой книжный шкаф, от потолка до пола, от стены к стене. Почти все полки были забиты книгами, выставленными в ряд, корешком к корешку, пухлые от плотных страниц и чернильных букв и тонкие, истлевшие от времени. Темные окна частично закрывали тяжелые, крепкие шторы, под ними легкими белыми складками виднелись занавески, сквозь которые пробивалось немного света. Утреннего света, понял Морфей, повел плечами, чтобы прийти в себя и понял, что на нем нет темного плаща. На худых плечах болталась льняная рубашка, голые ноги прикрыло мягкое шерстяное одеяло, безжалостно коловшее кожу, но отбросить его Морфей не решился. Было холодно. Раньше ему никогда не было холодно. – Ты проснулся? – тихий голос раздался неожиданно, Сон обернулся. В дверях стоял Хоб. Морфей проследил взглядом, как мужчина подошел поближе и опустился перед ним на колени. - Как ты? Тебе нехорошо? Морфей понимал, что ни на один вопрос у него не было ответа. Он ощущал прикосновение ткани: расшитой диванной обшивки, плотного одеяла и льна рубашки, и после десятков лет в стекле все это было таким непривычным. Собственная кожа казалась задубелой и черствой, замерзшей. Морфей накинул на плечи одеяло, заглядывался в поисках своего плаща, но нигде его не было. – Эй, послушай меня. Чтобы не случилось, ты здесь в безопасности, я обещаю тебя защитить, но для этого тебе нужно со мной поговорить. Морфей вздохнул. – Мне нужно домой, – собственный голос показался глухим, хриплым и далеким. Он молчал столько лет и с трудом вспомнил, как нужно говорить. – Я… Меня похитили и я не мог вернуться. – Похитили? – Гэдлинг не выглядел удивленно, скорее, возмущенно и взбешенным. Он чуть не сорвался с места, готовый идти, куда скажут. – Кто сделал это с тобой? Знаешь, у людей это считается преступлением, так что найдем его и… – Нет, Хобе. Мне нужно домой. - Где ты живешь? Честно говоря, ты не похож на англичанина. Морфей покачал головой. Пожалуй, стоило рассказать все Хобу раньше, стоило признать, что они друзья и может тогда Хоб попытался бы его найти, а прямо сейчас не пришлось бы тратить время на бессмысленные объяснения. - Я не живу в мире людей. Мне нужно попасть в Мир Снов и Кошмаров. Хоб вздохнул и сел на стоящий рядом низенький столик. – Послушай, я очень хочу тебе помочь, – начал он и оперся локтями о колени, – но я не могу этого сделать, не зная о тебе ничего. Я не знаю, чего ты так «уперся рогом» и не хочешь признавать, что мы друзья, но если я тебе не друг, то я совсем не понимаю, почему ты пришел в таком состоянии ко мне. – Прости меня, – Морфей снова замолчал, думая, что сказать. Хоб протянул ему ладонь, Сон заколебался, но все же решился сложить пальцы в его ладонь. Мужчина аккуратно провел пальцами по косточкам. Морфею понравилось тепло чужого тела, он никогда не чувствовал его так, поэтому невольно вцепился в его руку, как спасательный круг. Захотелось сесть поближе, в его объятия, положить голову на плечо, чтобы согреться и позволить Хобу ласкать себя по спине, успокаивать. Морфей столько раз приходил к нему в сновидении и совсем забыл, что они едва знакомы в сознании. Даже если Хоб это помнит, вряд ли воспринимает их серьезно. Люди так любят считать, что это всего-навсего сны. Морфей потупился, но забрать пальцы из руки Хоба не смог. Гэдлинг сам его отпустил. – Мне не следовало это отрицать. Я собирался извиниться перед нашей следующей встречей. - Я не сержусь, - Хоб улыбнулся, немного удовлетворенно, - никогда не мог долго сердиться на друзей. Как к тебе теперь обращаться? – У меня много имен. – Мне хватит и одного. – Можешь называть меня Морфей. – И что же ты такое, Морфей? - Я Сон из рода Бесконечных, владыка Царства Снов, - он почувствовал, что снова замерз завернулся в шерстяное одеяло по шею. – Вы, люди, попадаете ко мне, когда засыпаете. Хоб вздохнул, будто хотел что-то спросить или сказать, но осекся и спросил другое: – То есть ты бог сновидений? – Нет, я не бог. Я немного больше чем бог. – Замечательно, что тогда с тобой случилось? Рассказывать об этом не хотелось. Морфею казалось, что он признает свою слабость, если признается, однако Хобу скорее всего было плевать на такие мелочи и формальности. – Один любитель, Берджис, захотел поймать мою сестру, но случайно заточил меня. - Но ты сбежал, правильно? Почему ты не пошел сразу в …. Царство Снов? Чтобы оно там было. – Я сбежал не сам, что-то произошло, что-то, что меня изменило. Хотя у меня и осталась щепотка моих сил, кажется… Кажется, я теперь смертный, - Морфей откинул одеяло, посмотрел на свои ноги, расцарапанные от длинной дороги босиком, от разбитого стекла его клетки. – У меня никогда не шла кровь, мне никогда не было больно. И еще вот это, - он оттянул ворот рубашки, посмотрел на свою бледную грудь, между которой проступали ребра и приложил ладонь посередине, - тут бьется. По-моему, вы называете это сердцем. – Оно раньше у тебя не билось? – Не думаю, что оно вообще у меня было. А теперь оно бьется без остановки. Это удивительно. – Советую тебе надеяться, что оно не решит вдруг остановиться, – хмыкнул Гэдлинг . Сон вдруг вспомнил, что у него тоже сердце было. Оно часто билось, когда он наведывался в его сны и это должно означать что-то хорошее, однако в собственной груди сердце казалось тяжелым камнем. – Люди обычно умирают, когда это происходит. - Если я умру, Мир Снов исчезнет, а вместе с ним исчезнет и реальный мир. И у меня никакой идеи, как этому помочь. - Думаю, тебе бы лучше для начала помочь себе. Примешь ванну, отдохнешь, поешь. Ты ведь вероятно голоден, да? - Да, очень, - Морфею его предложение понравилось, он даже попытался встать, но ступни сразу отозвались острой болью и он сел обратно. Хоб без спроса взял его за голень, поднял ногу, чтобы осмотреться. – Господи, твои ноги! Это стекло? Ты в курсе, что его нужно достать? Шерил, иди сюда! Черт, я ее отпустил вчера, чтобы не пугать, подожди, я сейчас, - Хоб вышел и вернулся к нему с пинцетом, спиртом и марлей. Затем сел рядом, осторожно положил бледную ногу себе на колени и почувствовал на себе озадаченный взгляд Морфея. – Стекло нужно достать и рану обработать, а то может начать гнить. Может быть немного больно. Тебе… – Гэдлинг замолчал, доставая первый обломок. Морфей ничего не сказал. – Тебе хоть когда-нибудь было больно? До этого. – Нет, – ответил Сон и зашипел от касания спирта. – Это неприятно. – Как ты вообще босиком в такую погоду шел? – Хоб достал еще несколько обломков, три маленьких, один крупный и острый. Морфей смотрел на них и вспоминал свою клетку, которая даже сейчас оставалась с ним, прямо под кожей. – Да еще и умудрился не замерзнуть насмерть. – Я не обратил внимания. Ай! Хоб вздохнул и больше не стал ничего спрашивать. Достал все стекло из травмированных ног, обработал спиртом и провел Морфея в маленькую комнату, выложенную холодившей ноги плиткой. Гэдлинг побыл с ним, ненавязчиво рассказал, как люди принимают ванну, дождался, пока наберется горячая вода и только после этого оставил его в одиночестве. - Зови меня, если что, я сейчас принесу тебе одежду, - бросил он, прикрывая дверь. – Я пойду посмотрю, чем тебя накормить. – Подожди, Хоб, где мой плащ? Рубашка, наверное, Хоба, была длинной, прикрывала бедра и висела на нем, как парус на мачте. Касание льна было необычным, Сон понемногу начал вспоминать, какого это, и оно показалось приятным, но его плащ был гораздо лучше. – Эта тряпка? – Хоб задумался и смутился. – Я посмотрю, куда Шерил могла его положить. Морфей только надеялся, что никто не попытался его выбросить. Хоб захлопнул дверь и оставил его самого. Сон взглянул на прозрачную, горячую воду и наконец решился раздеться. Раньше ему было безразлично сколько на нем одежды и какая она, но после десятилетия, что он провел голым и беззащитным, снимать с себя вещи не хотелось, но Морфей себя пересилил. Он не придумал, что делать с этими странными застежками, которые люди называют пуговицами, поэтому просто стянул рубашку через голову. Осторожно опустил ноги в ванную, почувствовал, как по телу поползла теплая дрожь. Морфей сполз по бортику и погрузился в воду по шею. Ему наконец стало тепло, почти жарко даже, но кожу так приятно кололо, что Сон был не против. Он опустил голову на руку, поджал ноги. Невольно по щекам покатились слезы, Морфей сначала подумал, что ему показалось, даже вытер лицо, но слезы все текли и текли, тихо капали в воду. Из горла вырвался сдавленный всхлип. Один, потом другой, а затем Морфей перестал их удерживать и заплакал в голос. Он был тихим, почти беззвучным, но эхо в ванне возвращало все звуки назад. Сон спрятал лицо, сжался еще больше, желая исчезнуть из этого мира. Он подумал, как все изменилось даже за эти десять лет, как люди все построили и улучшили, вероятно, что улучшили.Но как бы ни менялся мир, для Морфея в нем вряд ли было место. Он принадлежал Миру Снов так же, как Мир Снов принадлежал ему и Сон был уверен, что это не та связь, которую можно разорвать. Однако Берджессу удалось. Какое такое заклятие смогло отнять у него родной дом? В дверь постучали. Морфей дернулся и сразу умолк. – Морфей, все хорошо? – Голос Хоба привел его в чувство. – Я принес одежду и нашел твой плащ. Оставлю все здесь, хорошо? Дверь приоткрылась, достаточно, чтобы просунуть руку и повесить плащ на крючок, положить одежду на кованый стул. Морфею не понравилось мысль о том, что его могут увидеть голым, даже если это был Хоб Гаттлинг. Раньше его бы это ничуть не смутило, но сейчас ему постоянно хотелось прикрыться. – Морфей? – Все хорошо, – он попытался говорить ровно и тихо, чтобы Хоб ничего не заметил. – Я скоро выйду. Гэдлинг захлопнул дверь и ушел, однако Сну все равно казалось, что он где-то рядом, что до него всегда можно будет дотянуться и получить заботу и поддержку. Хоб Гэдлинг – единственный смертный, к которому Морфей мог пойти, единственный смертный, который не забывал его, когда оставлял Сновидения по утрам. Последняя слеза коснулась уголка губ, он слизал ее и сразу поморщился: соленая. Мерзость какая. Он задержал дыхание и опустился под воду с головой, чтобы смыть соль. Попытался открыть глаза, но все плыло и переливалось, как сквозь грязную линзу. Сон вынырнул. Ванная остыла, стоило заканчивать. Морфей перелез через бортик, взял рыхлое белое полотенце, вытерся и принялся промакивать волосы, из которых мелко капала вода. В большом, потемневшем от времени зеркале он поймал свое отражение, не полностью, чуть ниже пояса. Его серо-белая кожа приобрела розовый оттенок и теперь он был еще больше похож на Смерть. Однако тон не был равномерным: в некоторых местах краснели царапины, темнели маленькие синяки, которые он заработал, когда разбилась сфера, а там, где сосуды проступали ближе, кожа вообще становилась почти красной от пара и слез. Морфей решился коснуться себя, провел по опавшему животу и выступающим ребрам, даже задержался на бледно-розовых сосках, почему-то ставших напряженными. Они оказались неприятно чувствительными. Затем он повернулся к зеркалу спиной, разглядел все острые позвонки, обнял себя, но так и не смог дотянуться лопаток. Они напомнили ему крылья, не птицы, а Смерти, только совсем маленькие. Сон опустил взгляд, чтобы разглядеть ноги, но от этого стало только хуже. Тонкая кожа была покрыта бордовыми струпьями царапин, усыпана синяками, а мышцы почему-то болели и мешали ходить, как следует. Новое тело Морфею не нравилось, снаружи оно почти не отличалось от старика. Захотелось побыстрее одеться. Он посмотрел на свежую рубашку и штаны, которые оставил Хоб, понял, что не подозревал, как это все на себя надевать. Зато рядом, на дверной ручке, висел его любимый плащ. Черная ткань не пачкалась, не рвалась и осталась такой идеальной, словно Морфей ни разу его не надевал. У него не было лишних сил, чтобы превратить ее в нечто человеческое, , но Морфею было достаточно и этого. Хоб вздохнул почти горько, когда увидел, как Сон снова замотался в свою единственную вещь. Морфей сказать правду пока не решился, но знал, что скоро придется. Гэдлинг провел его на кухню. Чувствовать запах пищи оказалось нестерпимо тяжело. Морфей поспешил сесть за стол, сглотнул ком в горле вместе со слюной. За стекло никогда не пробирался ни один запах, но Берджесс в старости взял себе привычку спускаться к нему в подвал ставить стол напротив сферы и долго ужинать перед ним. Старый лжемаг запивал черным элем свежий хлеб, вдумчиво жевал мясо беззубыми деснами, хлебал супы и без остановки говорил. Морфей ему никогда не отвечал, он вообще ни проронил ни слова за все годы заключения, хотя каждый вечер смотреть на еду иногда становилось совсем невыносимо. Он не мог умереть от голода, но мог его чувствовать и страдать, а голод в человеческом теле оказался еще и невероятно болезненным. Хоб налил ему желтый горячий бульон, в котором плавала лапша, положил несколько сочных кусков мяса в томатном соусе и запеченный со специями картофель. Морфей посмотрел голодными глазами, но медленно взял вилку, не теряя королевского достоинства. Гэдлинг , наблюдая за ним, улыбнулся. – Ты любишь чай с молоком или без? - Не знаю. Хоб подумал секунду и долил чуть-чуть в одну чашку, сел напротив. Морфей допил суп из миски вместе с лапшой, глотнул, не почувствовав вкуса, потом попытался порезать жесткое мясо, но плюнул и откусил так. Волокна застряли между зубами, разжевать говядину как следует оказалось довольно тяжело, Морфей честно попытался это сделать, но не сдержался и проглотил его так. Мясо немного поцарапало горло. Он столько раз представлял, как сможет наконец вернуться в Мир Снов, как в первую очередь прыгнет в чей-то сон и объесться так, чтобы есть не хотелось еще неделю, но есть в сознании мире оказалось тяжело. То ли у него не было сил, то ли его новое, уязвимое тело не было как следует для этого создано. - Эй, не торопись так, а то плохо станет, - Морфею показалось, что в голосе Хоба послышался оттенок тревоги, но сразу отбросил эти мысли. – Ты сколько не ел вообще? – Много лет, –, Морфей запил его чаем без молока, обжегся и взял вторую чашку. Чай с молоком не был таким горячим. - Все время заключения. – Тебя совсем не кормили? Где тебя вообще держали? Морфей молча наколол на вилку несколько кусков картофеля, макнул в томатный соус, судя по лицу Хоба, было смертельной ошибкой. Еда на тарелках кончалась слишком быстро и, доев последний кусок говядины, Сон поднял взгляд на Гэдлинга а. – Есть еще что-то? Хоб улыбнулся уголком губ и нашел в ящиках сладкое. Плоское румяное печенье с вдавленным в серединку ядрами миндаля выглядело твердым, однако таяло на языке, и остатки персикового джема в белой мисочке светились янтарным. Эдлинг поставил все перед ним, но потом взял тосты и принялся намазывать их джемом. – У тебя есть идеи, к кому нам обратиться? – спросил он и положил один кусок хлеба для него на блюдечко. Морфей не стал ждать и сразу откусил кусок. – Все маги, которых я знал, уже умерли. Может быть, стоит спросить сестру, но я теперь не знаю, как с ней связаться? – Тогда, у меня есть вариант. Я работаю с одним магом, его фамилия Константин. Морфей кивнул, услышав знакомое имя.