Из песка и крови

Хоб сквозь сон почувствовал, что машина остановилась. Его больше не трясло на неровной загородной дороге, виском он не бился в стекло, а урчание мотора наконец прекратилось. Гэдлинг поднял веки, наткнулся взглядом на густые заросшие леса и проснулся совсем. За рулем чужой машины сидел Чез, на переднем сиденье развалился Константин. Хоб видел контуры особняка за оконными стеклами, но сразу же обратил внимание на Морфея. Сон сидел прямо, ни намека на усталость или неуловимость в изгибе идеальной осанки, лицо его было спокойным, почти расслабленным, но руки сжаты в кулаки до белых косточек. Гэдлинг хотел накрыть их пальцами, даже руку протянул, но вовремя спохватился. Морфей мгновенно повернул голову, но ничего не сказал. Его едва удалось разбудить с утра и чем-то накормить: Морфей от всего отказывался и усердно уговаривал Хоба не ехать с ними. Причину он так и не назвал, сколько Хоб его не расспрашивал, и в конце концов Сну пришлось смириться с тем, что их будет четверо. – Пойдем, – Константин открыл дверцу. Чез хотел уйти с ними, но маг попросил его остаться. Никогда не знаешь, придется ли сломя голову убегать от нечисти. Или охранников разъяренного богача. Хоб не мог решить, что будет хуже, но, увидев особняк, усомнился, что там вообще кто-то есть. Дом напоминал свежую тушу кита, выброшенного на берег. В нем все еще угадывались величие и роскошь, но впечатления портили подгнивающие внутренности. Большинство растений при входе завяли или засохли, даже трава и та зачахла. В пустом доме ничего не происходило, никто не жил и теперь особняк стоял мертвым скелетом, еще немного покрытым плотью. На них таращились темные провалы окон, некоторые были распахнуты даже сейчас, в ливень, легкие занавески развивались на ветру. Морфей остановился, стоило выйти из машины, и сложил руки за спиной. Одной обхватил запястье, ногтями другой вонзился в ладонь, и у Хоба от этого зрелища щемило сердце. Он жалел, что ничего не знал, что не смог его начать искать, и то, что он был прямо под боком, ранило Гэдлинга еще больше. Он подошел к Морфею, заглянул в лицо, по которому нельзя было считать никакой эмоции. – Тебе не обязательно туда идти, – напомнил он. Морфей медленно перевел взгляд на него, а затем на Чаза, начавшего курить, опершись на капот. – Нет. Мне не обязательно идти вниз. Хоб кивнул и медленно подошли к Константину, который рассматривал цветы у крыльца. Среди увядших роз и засохших кустов росли мелкие фиолетовые цветочки без зеленых листьев. Они выглядели свежими и живыми, буйно цвели, будто рядом ничего не зачахло. – Это анемона, – сказал Джон. – Магические цветы, их используют для ритуалов. Неужели этот старый хрен все же был не шарлатаном? Константин потянул за ручку тяжелой, деревянной двери, медленно ее приоткрыл. Хоб чувствовал мороз, коснувшийся кожи, и не смог объяснить, что его так испугало. В доме стояла гробовая тишина, не было слышно даже шума воды. Как будто все остальные звуки улицы, нормального мира, исчезли, стоило только закрыть дверь. Сон рассказал за какой дверью он нашел магов. Джон пошел вперед, такой смелый и храбрый, когда вокруг не было ни одного охранника с оружием. Хоб, недолго думал о нем, поравнялся с Морфеем, который медленно шел по коридорам. Его глаза бегали из стороны в сторону, хотя он сам выглядел уверенным и безразличным. Хобу стоило с ним поговорить, поддержать, но это все не нужно было Сну. Наверное, ему не хотелось оставаться в одиночестве в стенах, которые так долго были его тюрьмой. Наверное, Хоб мог бы понять его лучше, если бы Морфей побеседовал с ним. Сон вдруг остановился среди коридора и свернул в первую дверь. Гэдлинг едва не прошел мимо, но сразу же последовал за ним. В огромной комнате стоял соответствующий дубовый стол, словно вырезанный из целого дерева, на нем и на полу в разнобой и в полном хаосе лежали какие-то бумаги, документы, перемешанные и разбросанные по дорогому ковру, а некоторые вообще лежали в золе камина. В приоткрытое окно задувал ветер. На камине стояли статуэтки, чучела маленьких животных и четко посередине, как самый ценный трофей – толстая рамка, под стеклом чернели крылья ворона. Хоб и не обратил бы на них внимание, но Морфей подошел поближе и потянулся к ней трясущейся рукой. Бледными пальцами он провел по стеклу, взял рамку в руки. Гэдлингу показалось, что в его глазах заблестели слезы. – Морфей, – Хоб хотел расспросить и успокоить, но Сон ненавязчиво отвернулся от него, не выпуская рамку из рук. – Я пойду к Константину, – неуверенно произнес он и вышел, не дождавшись ответа. Константин нашелся в огромной гостиной, в руках он держал остатки горелой бумаги, все края кусочков были обожжены. Услышав его шаги, маг поднял голову и показал их Хобу. – Смотрите, какая красота! Вот мы и получили описание ритуала, его сгоревшие остатки, если быть точнее. – Просто замечательно, как листы заклинания могли сгореть? – Они его сожгли, – тон мага стал более серьезным, темным. – Морфей не соврал, они все спят, хотя я бы назвал это комой или летаргией. Там нетронутый ритуальный круг, такие еще поискать надо. Его начертили золотом, скорее всего там еще есть ангельское перышко, кровь мага, самого Берджесса я думаю, и куча других интересных штук. – Как этим всем можно его начертить? – С помощью магии во время ритуала. Пойдем, я хочу посмотреть, как они умудрились заключить в тюрьму Бесконечного, - Джон хитро посмотрел в кабинет, где на фоне светлых занавесок и яркой улицы темным пятном выделялся силуэт Морфея. – У него там что? – спросил маг, когда они пошли дальше по коридору – Воронье чучело, – Гэдлинг взглянул через плечо, но Морфей за ними не пошел. – Ты знал, что Сна Бесконечного всегда сопровождает ворон? Ну, сопровождал. – Теперь знаю. Гэдлинг последовал за Джоном по каменной лестнице, идя по его следам. На затертом, наполированном сотнями ног граните Хоб разглядел бурые следы засохшей крови, они вели до самого низа, по коридору к кованым воротам, затем в подвал. Чем дальше, тем больше ее было. С каждым шагом вокруг становилось все холоднее, подземная сырость пробиралась за шиворот и под рукава, но Хоб ее игнорировал. Константин приоткрыл кованые ворота, петли скрипнули. На стене рукой нащупал рубильник и включил свет: по периметру комнаты загорелись тусклые лампочки. Хобу захотелось его выключить. – Вот это да! – присвистнул Джон. Внутри комнаты на цепях висела толстая кованая рама, державшая стеклянную сферу. Стекла разбились, обломки разлетелись по полу и в желтом свете блестели драгоценными камнями, некоторые отливали красными. Он представил себе в ней Морфея, голого и беспомощного, ослабленного и униженного. Подумал, что сделали с его вороном и видел ли он это. Попытался поставить себя на его место: как это сидеть в стекле десять лет? Лучше бы не представлял. – Ты смотри, дьявола он в подвале держал, – Джон хмыкнул, присел, разглядывая обломки, но повернулся, когда Хоб не ответил. – Эй, детектив, возьми себя в руки. Там еще двое лежат, может, мертвые, может, нет. Проверь хотя бы. Хобу едва удалось отвлечься от стеклянной клетки. У ворот стоял стол, на нем лежали карты, замершие в незаконченной игре. На полу лежали двое мужчин, оба выглядели спящими. Гэдлинг видел трупы, свежие и гниющие, еще теплые и окоченелые, но мужчины, часовые, слабо дышали и под кожей у них еще прощупывался пульс. Следует вызвать скорую. И полицию. Объяснять, что он здесь делал в выходной день с бывшим подозреваемым в двойном убийстве не хотелось, поэтому позже он доверит это Джону. Где-то сверху послышались шаги, но по лестнице никто не спустился. Хоб поднял голову, прислушиваясь, подумал, что не все в доме уснули, но узнал по легким шагам Морфея. – Да иди уж, – Константин махнул рукой, ползая на коленях вокруг начертанного круга. Гэдлинг удивленно приподнял бровь. – К нему иди. Может, вам действительно стоит попробовать, если прямо так... – Ты ебать как не вовремя, Константин, – шикнул на него Хоб, но маг только весело фыркнул. Гэдлинг поспешил наверх, где у перил стоял Морфей. При нем больше не было рамки с крыльями, Хоб так и замер, забыв убрать руку с перил, думая, забрал ли он их с собой. – Ты как? Сон задержал на нем долгий взгляд, а потом посмотрел на каменную лестницу. Белой рукой вцепился в перила, чтобы ноги не подкосились, или чтобы лишний раз не царапать ногтями кожу на ладонях. – Я не хотел, чтобы ты это видел. – Понимаю, однако… Мне действительно жаль. – Это не твоя вина. - Да, но от этого не становится легче. Я не смог прийти к тебе на помощь, когда ты в этом нуждался. Так что позволь сделать это сейчас, - Хоб заметил, как Морфей расслабил пальцы на перилах, медленно потянулся к руке, но остановился на середине. Все-таки не стоит, хотя бы пока. Гэдлинг столько столетий тешил себя одними только фантазиями, ему не трудно сдерживать себя сейчас, когда стена между ними превратилась в тонкое стекло. Почти как стекло его тюрьмы. – Пойдемте к Чезу. Хватит тебе торчать здесь. Сон подумал и кивнул. *** Почти весь вечер Морфей просидел в гостиной, читал книги, дремал, положив голову на спинку дивана, но всякий раз, когда Хоб пытался отнести его в спальню, сразу просыпался. Гэдлинг оставил его одного и занялся делами, вернее, одним делом, которое уже столько времени не давало ему покоя. На столе в его кабинете с годами размножались папки с архивными документами, записями, протоколами с мест преступлений и фотографиями безглазых тел. За срок службы Хоб поймал несколько серийных убийц и заработал себе славу охотника на маньяков. Люди смотрели на него с уважением, иногда с благодарностью, коллеги больше сочувствовали и косились, потому что понимали, что эта работа редко приносит плоды. Хоб был с ними согласен. Работу в полиции ему предложили после войны и сержант Гэдлингс радостью уехал с фронта сразу в Бирмингем, где ему доверили чернушную работу. Война породила безработицу и мужчин, знавших оружие, от бедности они начали сбиваться в банды и творили, что захочется. Большинство полицейских занимались этим, ездили на перестрелки, устраивали засады, но Хобу надоело сражаться, надоело бегать с оружием и разделять всех на своих и врагов. Поэтому Хоб начал браться за нераскрытые дела, где нужно было покопаться, посидеть и лишний раз подумать. Так и началось. Первого серийного убийцу он поймал случайно. В пригороде, в одном районе, пропала куча детей, ни одного так и не нашли, только на пляжах Темзы находили отрезанные детские кисти. Никаких следов, никаких идей. Хоб поехал разбираться с дракой, потому что соседям надоели семейные распри матери и сына. Постучал, никто не открыл, но из-за двери несло чем-то знакомым, сладковатый аромат гнили. Гниющим человеческим телом. Оказалось, что дети, которых в квартиру заманивала мать, были съедены, кисти выброшены в Темзу, а в ванной разлагался безголовый торс девочки. Со вторым пришлось повозиться. Он был осторожным, никогда не привлекал к себе значительного внимания и все его убийства больше походили на пьяные разборки. Он убивал женщин или старых алкоголиков из шумных, пьющих компаний, бил их по голове молотком. В отделе Бирмингема, где тогда жил и работал Хоб, никому в голову не приходило положить все эти дела в одну папку, пока Хоб не заметил закономерность. Ловить пришлось его несколько лет, искать общего собутыльника среди тех, кто ни черта не мог вспомнить к утру. Пару раз Хоб даже притворился одним из них, посидел, выпил, послушал пьяные истории, но ничего существенного не нашел. Помог случай: маньяк убил женщину, с которой пошел на свидание, а она оставила сынку записку, где рассказала с кем и куда ушла. Еще полтора года Гэдлинг ездил с душегубом по переулкам, паркам и пригородам, где слушал рассказы и откровения об убийствах. После нескольких десятков трупов, после долгих разговоров с подозреваемыми, где они смеясь и почти с гордостью рассказывали об убийствах, после фальшивых учтивостей и понимания, как пришлось показывать, чтобы ему доверились и рассказали все, Хобу захотелось все бросить и уйти. Однако его заметили и перевели в Лондон. Хоб был только рад. Он провел в Бирмингеме уже почти семь лет и его время шло, надо было переезжать, чтобы никто не заметил, что он не стареет. И он, конечно, думал, что достаточно, он сможет теперь заняться чем-нибудь поспокойнее, но на стол ему положили толстую папку. В этот раз были мертвые женщины, выходившие на улицу поздно ночью и исчезнувшие бесследно. Если повезет, то их находили растерзанными за городом на обочинах дорог или вылавливали из мутных вод Темзы. Все изнасилованные и задушенные, все разорванные и расчлененные после смерти Хоб даже несколько раз сбивался со счета. В один прекрасный день его начальник сказал, что дело раскрыто и подозреваемый уже ждет суда. Хоб не поверил и понял, что не зря, когда увидел полуживого мужчину с мутно-голубыми глазами. Такие Гэдлинг уже видел. Константина арестовали после неудачного сеанса экзорцизма, во время которого умерла одержимая женщина. Гэдлингу пришлось повозиться, чтобы его оправдали и отпустили, и после этого Джон с радостью согласился помогать. Он вызывал духов покойниц, помогал искать тела и несколько раз даже влезал в мысли подозреваемых, чтобы убедиться в их невиновности. И каково же было удивление Хоба, когда в мыслях его начальника они нашли все, что нужно. Но этот - Видящий Ангел, Игла, или как бы его ни называли - был иным, незнакомым. Все маньяки обычно выбирали себе более слабых жертв, чтобы почувствовать себя всесильными и могущественными: женщин или детей, реже стариков, но никогда на памяти Хоба – молодых мужчин, сильных и здоровых, некоторые из которых вообще воевали и могли бы дать отпор. Но ни у одного не получилось. Все они, раньше никогда не замеченные в пристрастии к мужчинам, почему-то соглашались на секс с незнакомцем и умирали. После смерти они не могли рассказать ничего путного, все кричали, искали глаза, царапали пустые глазницы, однако Джон упорно продолжал их призывать, стоило Хобу только попросить. Гэдлинг никогда не расспрашивал, почему это дело такое личное, однако нашел в списках жертв мужчину по фамилии Константин. У всех маньяков было место, где они искали жертв, тайное место, где они убивали. Иногда появлялись гастролеры, ездившие по стране, и убивающие где придется, думая, что так их труднее найти. Этот же ездил из города в город, из страны в страну, сидел несколько месяцев или лет, а потом снова ехал дальше. И никогда не возвращался. В Лондоне он провел уже два с половиной года – срок длинный и Хоб чувствовал, что не успевает. Еще немного и он уедет, еще немного и все… Когда легкая рука коснулась плеча, Хоб понял, что дремал. Он дернулся, открыл глаза и осмотрелся вокруг. Рядом стоял Морфей, тоже заспанный и еще сонный, но все равно усталый. Щеки порозовели, под глазами залегли первые тени глубоких синяков, словно Морфей не спал и минуты за последние дни. Гэдлинг накрыл его длинные пальцы своими и удивился: теплые. – Что-то случилось? Морфей не убрал руку, разрешил сжать ее в ладони. – Я забыл спросить, как делается чай, а ты уснул здесь и… Что это за фотография? Морфей наклонился над столом, взял в руки фотографию с телом, найденным в Берлине. На старой фотографии едва можно было что-то рассмотреть, но Хобу все равно хотелось убрать ее, чтобы не заставлять Морфея нервничать. Он не привык говорить о работе с любовниками или друзьями: некоторые шарахались, некоторым и вообще становилось плохо. Гэдлингу не хотелось, чтобы это произошло и с Морфеем, но Хоб сдержался, приложил ладонь к щеке и понял, что она слишком теплая. – Это? Это моя работа. Я ловлю убийц. Ты какой-то очень теплый, иди сюда, – Хоб поднялся, отвлек его и коснулся лба. – Нет, ты даже горяч. Все хорошо? – Я в порядке, – уверенно ответил Морфей, снова посмотрел на стол. – Просто хочу чаю. Как их убили? – Тебе это так интересно? – усмехнулся Хоб, когда они пошли на кухню. Сон шел сзади, но мужчина почему-то был уверен, что он кивнул. – Большинству людей не хочется об этом знать. – Я не человек. – Ну, – Хоб достал заварку из шкафчика, поставил чайника на огонь. Достал бутылку виски и подумал, что стоит предложить и Морфею. – Будешь? – Сон взял стакан, понюхал янтарный напиток и капризно убрал от себя. – Он вырезает глаза. Собственно, от этого все и умирают от болевого шока, если точнее. – И он убивает мужчин? – В большинстве. В Германии и Франции он убил нескольких женщин, но с ними не спал, только с мужчинами. Каждый раз одно и то же, жертв куда-то уводит незнакомец, а потом все забирайте тело. Его столько людей видело, а никто даже описать не смог. Волосы то совсем белые, то светлые, то худой, то коренастый , словом, ни одной зацепки. Даже типажа жертв нет, их объединяет только пол и не всех. – У него есть типаж. Их глаза. Они ему нравятся. Хоб поначалу не придал его словам значения, удивился, но виду не подал. Чайник засвистел, Гэдлинг залил заварку, поставил на стол миндальное печенье и джем, нашел тосты (оставшимися с утра) с корицей. Шерил говорила, что с чаем Морфей мог съесть больше, чем за обедом, Хоб в этом не сомневался. – С чего ты взял? – Он сел за круглый стол рядом с ним, отпил бурбону. - Никто даже не знает, куда он их девает, только недавно один покойник сказал, что его глаза были съедены… – Да, он их съедает. - Морфей, ты…? Какого черта?! Морфей отпил чай. – Я его создал. Хоб замер со стаканом, который так и не поставил на стол. Иногда ответы Морфея не помогали, а вызывали только больше вопросов. – Ты? Но как? Зачем создавать кого-то ужасного? – Он кошмар, Хоб, – объяснил Морфей с таким видом, словно это должно было все объяснить. Хоб не понял, – он – черное зеркало, отражающие худшие стороны человечества. И он самый лучший из них. – О, я заметил, все трупы и не перечислишь. – Он не должен быть здесь и вредить людям, которым он должен служить, его следует вернуть в Мир Снов. Я верну себе силы и разберусь с ним. Хоб допил виски и подумал, что ему еще нужно. Налил и за один глоток выпил половину. - Он убивает с тысяча девятьсот шестнадцатого, - почему-то решил добавить он, чтобы убедиться, что Морфей не ошибся. – С года моего заключения. Хоб, не охоться на него. Ему это только льстит, но может и разозлить, если ты подберешься близко и тогда он попытается тебе навредить. – Я не один на него охочусь. Константин принялся помогать, говорит, что это дело – что-то личное. Его будет тяжело отговорить. – Придется, – Морфей допил чай и поставил чашку на блюдце, фарфор брякнул. Он невольно сжал челюсть. - Это не твоя вина, - руку неожиданно коснулись тёплые пальцы, совсем немножко, самыми кончиками, но Гэдлинг даже от этого ненавязчивого касания замер. – Пожалуй. Но сновидцам, которых он убил, без разницы – они помолчали. Гэдлинг не придумал, как его подбодрить, а Сну вряд ли это было нужно. – Я пойду спать. Спокойной ночи, Хоб, - Морфей ушел, не услышав его «спокойной ночи» в ответ. Хоб смотрел ему вслед, а потом встал и принялся убирать со стола. Печенья и джем Морфей даже не коснулся. *** Ночью Хоб спал плохо, поверхностно, никак не мог провалиться и отдохнуть. Сквозь сон он слышал, как грызлись кошки во дворе, как собаки облаяли прохожих, как скрипят от ветра приоткрытые ставни. Диван впервые в жизни начал под ним скрипеть, давил в бока. Время от времени детектив мысленно возвращался к кошмарно неуловимому убийце и тогда Гэдлинг просыпался, смотрел вокруг, нащупывал под подушкой заряженный револьвер – глуповатая привычка после стольких лет войны. Морфей пришел к нему ближе к утру, молча залез под одеяло и уселся рядом, хотя места на двоих на диване было мало. Хоб проснулся совсем, оцепенел, думая, что снова спит, что ему снова снятся сны о его незнакомце, но Сон был здесь, с ним, прижимался к его спине. Так близко они были только во снах. Хоб повернулся, разглядел в темноте бледное лицо, на которое спадали угольно-черные волосы. – Морфей, – он прошептал его имя самими губами, но Сон не ответил. Морфей дышал быстро и неглубоко, мелко дрожал от холода, хотя Гэдлинг чувствовал его тепло даже сквозь одежду. Хоб поцеловал его в лоб и на ощупь впервые на памяти Хоба он был теплым, слишком теплым. – Морфей, что такое? – Я замерз, – слабо ответил Сон, не подняв веки. – Еще что-то? - Не знаю. Хоб вздохнул. Вот беда с этими всемогущими сущностями в смертных телах. Морфей был горячим, липким и потным, хотя его трясло даже сейчас, когда он прижимался к нему в поисках тепла. – Все же простудился? – спросил Гатлинг, скорее у себя, чем у него. Сон посмотрел на него непонимающе. Хоб убрал прилипшие ко лбу волосы, погладил по горячей щеке. – Потерпи немного, я вызову врача. Гэдлинг вылез из-под одеяла, встал с дивана, который и так всю ночь казался неудобным и чужим, взял из кресла халат и собрался удалиться. – Подожди, – Морфей схватил его запястья тонкими, неправильно слабыми пальцами, удержал возле себя. – Если обо мне узнают… – Не волнуйся, никто о тебе не узнает. Я попрошу помощи у старого друга, все будет хорошо. Морфей задумался, медленно отпустил его и Гэдлинг пошел к телефону, набрал знакомый номер. Через несколько минут раздался сонный голос на том конце провода. *** Морфей подтянул одеяла, которыми Хоб накрыл его, чтобы не замерз, чуть ли не до ушей, но холод не утихал. Гэдлинг заботливо отнес его обратно в спальню, хотя Сну совсем не хотелось быть столь далеко от него, не хотелось, чтобы Хоб лишний раз бегал по лестнице. Конечно, Морфею нравилось, когда его носили на руках. Конечно, он не собирался этого признавать. Ему показалось, что кто-то начал подниматься по лестнице, одни шаги легкие и знакомые, Хоба, однако другие были тяжелыми и неловкими, совсем незнакомыми. Морфей услышал обрывки фраз, еще когда Хоб только открыл дверь. – Не думаю, что я мог бы обратиться к кому-то еще. - Детектив, я не лезу в Ваши дела, Вы сами знаете, - расслышал Сон уже под самой дверью. – Но предупреждаю, что очень давно не работал с живыми. Тем более с больными. Дверь приоткрылась, Хоб завел незнакомца и поставил ему стул у кровати. От человека веяло уличным холодом и загробным смрадом мертвых тел, которого не было даже в Смерти. Доктор, представил его Гэдлинг, надел очки, расстегнул сумку и из нее сразу запахло едкими настойками и лечебными травами. Он попросил рассказать, как он себя чувствует, что его волнует. Морфей не подозревал, о чем он и как это описать, за долгую жизнь он и подумать не мог, что все эти слова ему придется применять к себе. Хоб стоял за спиной доктора, в пальцах он беспокойно перебирал конец пояса. Сон время от времени косился на него, то ли ища поддержки, то ли молча спрашивая зачем это все. Доктор словом был неплохим человеком, но Морфею не нравились незнакомцы. Он всегда мог прочесть каждого смертного, стоило просто на него посмотреть, а теперь ему казалось, что он ослеп. И как только у людей получается превращать незнакомцев в друзей и семью? - Когда в последнее чем-то болели? – спросил Отри. Морфей покачал головой. – Никогда? – Никогда. – К врачу хоть обращались? – Не было нужды. Доктор нахмурился, Хоб фыркнул, но еле слышно. - Тогда давайте я вас послушаю, - получи из сумки стетоскоп. – Снимайте рубашку. Об этом Хоб не предупреждал. Раздеваться перед чужим мужчиной не хотелось, он провел голым перед кучей незнакомцев слишком много времени и повторять это сейчас, когда он снова был слабым и беззащитным… Сон посмотрел на Гатлинга и они поняли друг друга неправильно. – Я, пожалуй, лучше выйду, – Хоб развернулся и пошел к выходу, Морфею такая перспектива не понравилась еще больше, он хотел что-то сказать, чтобы он остался с ним, но не придумал что. – Думаю, Вам стоит остаться, – заговорил Отри. Хоб остановился, обернулся. Морфей кивнул и благодарно посмотрел на доктора. – Поднимите рубашку по шею, вот так, – к коже коснулся холодный стетоскоп, захотелось сразу вывернуться, чтобы избежать неприятного касания, но Сон удержался. Доктор послушал его здесь и там, просил дышать и не дышать, постучался по ребрам и это, наверное, очень многое ему сказало. – Ну, ничего страшного я здесь не услышал. Просто простуда, надо немного полежать и отдохнуть, воды пить побольше, что купить я Вам, детектив, расскажу. Морфей поспешил прикрыться, опустил рубашку и скрылся под одеялом. Проследил, как доктор собрал сумку и вышел вместе с Гэдлингом. Сон подумал, что попросит Хоба посидеть с ним еще немного, чтобы погреться и лишний раз обнять. Никогда ему не было так приятно прикасаться к другому человеку, никогда ему не хотелось этого так часто. *** Хоб провел доктора Отри к двери, помог ему одеть пальто, терпеливо подождал, пока доктор попадет полными руками в рукава. - - Ещё раз спасибо, доктор, буду вам обязан. Отри начал застегивать пуговицы, пальто ему шло, удлиняло массивную фигуру и как следует скрывало округлый живот. – Прекратите, детектив, у нас у всех есть секреты, – одни поднял уголок губ, в маленьких глазах заблестели огоньки. Хоб понял его только спустя несколько секунд. – О, нет, нет, Вы что! Он просто мой старый друг. – Как захотите, детектив, я знаю, куда лезть не надо. Но ведь я тот же ваш друг? – Гэдлинг не сдержал застенчивой улыбки, после которой ответ был не нужен. – Я рад, что вы стали ближе. Даже таким… Странный способ. Позвольте мне спросить, где он был? - Извините? Не думаю, что я в праве отвечать на этот вопрос. – По виду у него сильное истощение, я таких худых мужчин не видел с восемнадцатого года, – доктор надел шляпу. - Пусть ест лучше, но если появятся головокружение или постоянная слабость, ведите его в больницу. – Понял. Но он хорошо ест. Только сегодня отказался от ужина, думаю, у него тогда уже был жар. – Тогда пусть ваш друг, – Отри улыбнулся краешком губ, Хобу от этого стало неловко: неужели, его так легко прочесть? Это может вылезти боком, даже если они так и останутся только друзьями, – поправляется быстрее. – Огромное спасибо. До свидания, доктор. Отри кивнул и Хоб закрыл за ним дверь. Только сейчас усталость наконец-то накрыла его с головой. Все время до прихода врача он провел с Морфеем и после такой ночи устал сильнее, чем после рабочего дня. Сон напоминал ему маленького ребенка во взрослом теле. Он жаловался, не зная, на что надо жаловаться, расстраивался, что ему не становится лучше, требовал внимания и хотел, чтобы его пожалели. Только о последнем вслух не говорил, а просто просил Хоба побыть с ним, придвигался поближе, когда Хоб сидел рядом и даже мог задремать в его согревающих объятиях. Хоб был не против, он все еще удивлялся, что Морфей не просто позволил к себе прикасаться, но и был инициатором. Было приятно думать о том, что Сон так ему доверяет и Хоб боялся его подвести. Перед тем как уйти спать, он еще раз заглянул в комнату: Морфей заснул. Хоб не стал его трогать. *** Темза плавно текла неспешным потоком, грязь пенилась у берегов. Джон сидел на набережной, на кованой скамейке. Сигарета тлела в пальцах, и маг бездумно наблюдал за оранжевым тлеющим кончиком. От него снова пахло серой и ладаном, Константин надеялся, что вонь табака сможет это перебить. Его уединение, тяжелое и жгучее, нагло прервали. На противоположном берегу, на точно такой же лавочке кто-то сидел. Джон сначала не обратил внимания, но когда незнакомец поднялся в полный рост, маг разглядел его как следует. Голый дух безглазого покойника придирчиво смотрел на него. Джон не мог этого видеть, но знал наверняка, что даже без глаз он мог смотреть сквозь него. По привычке Константин потянулся к своей сумке, но сразу поругал себя, за то, что оставил ее у Чеза. Джон хлопнул, дух исчез. Маг дал себе минутку, чтобы овладеть собой, напомнить, что эти маленькие дебоширы, заблудшие души, ни черта не могут и только пугают всех вокруг. Сам себе он напомнил, что сам вытащил покойника в мир живых, однако его совесть уже давно исчезла. В конце концов, в его работе она совсем не подходила под профессиональные качества. За спиной послышались шаги. Коринфянин появился из темноты в желтом пятне фонарного света, пальто развивалось от пронзительного ветра и Константину захотелось обернуться в тонкий плащ сильнее. На переносице у него были темные очки, которые он не снимал даже в облачную ночь. Джон осмотрел его с ног до головы, такого идеального и идеально выглядящего, и вспомнил, что его зацепило в незнакомке, который купил ему выпивки и отвел потрахаться на чужую взломанную квартиру. От мелкого воспоминания на душе стало теплее, словно гигантская пустота немного затянулась. – Как ты меня нашел? Коринфянин сел рядом, но не коснулся его, не полез с жадными прикосновениями и страстными поцелуями, а сложил руки на коленях. Такое случалось не часто. Маг проследил за ним краем глаза, взглядом зацепился за перстень с бледно-голубым камнем. Кольцо не имело определенного места на его руках, переходило с пальца на палец: иногда Коринфянин был вдовцом, иногда женат, иногда будто поддавался ностальгии и притворялся английским графом. Константин был убежден, что он помнил и такие времена. И как ему еще не отрубили руку в Ист Энде за ажурное золото и драгоценный камень? – Ты любил сюда приходить, когда убегал из дома. - Да, было такое, - Джон затянулся, дым, сколько ни выпускай, сразу утихал с ветром. – Но я не рассказывал тебе об этом. – Рассказывал. Просто подзабыл немного. Константин перевел взгляд с него на грязную Темзу. Вода из-за прилива пошла в обратном направлении, вернула все нечистоты и если бы не холод, Лондон бы снова начал невероятно пахнуть. – Почему ты пришел? -Чез сказал, что сеанс не задался, – Коринфянин закинул руку на спинку, сел расслабленно. Джону хотелось того же. Джону это не светило. – Он тебя прислал? – Нет. Сигарета погасла от ветра. Джон озадаченно смотрел на нее несколько секунд, пока Коринфянин не наклонился к нему поближе, достал зажигалку и не поджег ее заново. Щекой маг почувствовал тепло чужого тела, которого не было ни у кого, кого он встречал до этого, и на секунду Джон даже усомнился, заколебался и представил, как Коринфянина оскорбили его слова о том, что он не человек. Однако Коринфянин никогда не отрицал своей неясной природы. – Чез тебе все рассказал? – Нет. Я слышал сплетни. В узких кругах они расходятся быстро, – Коринфянин облизнул губы, подбирая слова. Маг знал, что он сейчас скажет. – Не всех можно отправить обратно в ад, Джон. – Не всех приходится закупоривать в живых людях. Коринфянин задумчиво отвернулся, словно для него это было откровением, и Джон вдруг понял, что да, было. У него хорошо получалось притворяться человеком, он умел очаровывать и вливаться в толпу и, пожалуй, Джон и сам бы ничего не заметил, проведи они вместе только одну единственную ночь. Но стоило подумать и залезть не только ему в штаны, как фасад начал трескаться, растворяться, открывающее странное, бесчеловечное нутро. Коринфянин умел хорошо притворяться, у него отлично получалось много вещей и получилось бы еще больше, если бы он захотел, потому что природа – его эфимерный творец – постаралась во славу. Джон долго думал, на что именно Коринфянин может тратить свои таланты. Думал и так и не придумал. - И все же, - маг докурил и бросил окурок в реку, однако так и не увидел, как тот долетел: окурок исчез в темноте, - зачем ты ко мне пришел? – У меня есть свои причины, – отмахнулся Коринфянин, но задумался и добавил. – Наверное, тебе сегодня будут сниться кошмары и я решил не оставлять тебя с ним в одиночестве, потому что… Коринфянин прервал мысль в середине, но Джон терпеть не мог, когда он оставался без ответов. – Потому что? – Я тебя ревную. Последние слова упали между ними, разбились, как хрусталь и принесли за собой только молчание. Темза безразлично хлопала грязными водами. Джон подумал, что ему померещилось. Джон понял, что нет. - Что, извини? – Магу почувствовал себя растерянным, как никогда до этого, попытался вспомнить всех, с кем спал за последние месяцы, о ком вообще рассказывал Коринфянину и в голову приходили лишь подростковые объятия и поцелуи с проститутками в опиумных притонах, которые не заходили дальше пояса его брюк. Константин не признавался даже себе, что спать с кем-нибудь, кроме Коринфянина, со временем хотелось все меньше и меньше. - Ты сам согласился, что между нами... – Нет, Джон, ты не понимаешь. - Так объясни мне. С откровенными разговорами у них было сложно: Джон их не любил, любовник не давил. Коринфянин никогда не рассказывал о себе ничего лишнего, что могло дать хоть какой-то намек, однако за их знакомство Джон сделал о нем определенные выводы. Во-первых, он был гораздо старше, чем любой человек мог бы быть. Он шутил об инквизиторах и сожженных на площади еретиках, назвал Жанну Д'Арк скучной курвой. Такого в учебниках по истории Джон не припоминал. Во-вторых, он не был рожден, как позвоночные существа, ибо раз, только один раз он мимоходом вспомнил о своем создателе. Неизвестное существо, вырезавшее его скульптору или вылепил и вдохнул в него жизнь. Это смущало, постоянно заводило в тупики. Джон их не любил, но постоянно возвращался к ним. - Я не ревную тебя к людям, или к нелюдям, словом, не к твоим любовникам и любовницам, - ответил Коринфянин, кажется, действительно откровенно. - Я говорю об этих мелких ублюдках, - он поморщился так, словно был готов плюнуть на мостовую, - моих братиков и сестричек, чтобы их! - Твоих… Кого? - Они наведываются к тебе, будто имеют на тебя хоть какое-то право и это меня невероятно бесит. Еще больше меня бесит, что я ничего не могу поделать. Они так распустились, уже и забыли, каким я бываю, когда злюсь, хах. Хотя приходят к тебе гораздо реже, когда я рядом, - он немного успокоился, растянул краешки губ в подобии злой улыбки, - тоже мне, мелкие обнаглевшие паскуды. Но ведь ты не понимаешь, правда? – Кто твои «братики и сестрёнки»? – Маг заметил, что так и не опустил брови от изумления. Неужели Коринфянин действительно рассказал о себе что-то новое. – И как сделать так, чтобы они отстали? – Ты уже много лет не можешь от них избавиться, и от тебя это не зависит. Честно говоря, я уже почти готов вернуться домой ненадолго, чтобы о кое чем им напомнить, - Коринфянин достал из-за пазухи короткий тонкий нож, покрутил так, чтобы лезвие засияло в свете фонарей. – Я ни хера не понял. - Я знаю. Не бери в голову. Ты не хочешь, чтобы я рассказал тебе кто я. - Зачем ты тогда со мной, если твои… Кем бы они там ни были, не оставляют меня в покое? - По той же причине, почему ты почти не спишь с людьми. С ними неинтересно. Точнее, интересно только на одну ночь, - Коринфянин протянул это самодовольно, как будто сам себе сделал очень приятный комплимент. Самовлюбленный придурок. - Сначала я хотел поступить с тобой так, как поступаю со всеми своими любовниками, но ты, экзорцист, ты не такой. Я словно чувствую в тебе, хм… Что-то кошмарное, как будто мы принадлежим одному миру. – И поэтому ты меня хочешь? - Возможно. В любом случае, я не привык отказывать себе в своих желаниях. Джон прыснул так неожиданно, что даже сдержаться не смог, а потом засмеялся, громко и откровенно, но не весело. Закрыл лицо ладонями и опустил голову, не желая смотреть на Коринфянина. Рядом сидел почти незнакомый человек, сказавший свое настоящее имя только через месяц их псевдо отношений, который и не мужчина даже – существо, природу которого Джон никак не мог разгадать. Не мужчина, а неизвестное существо и Константину стоило бы бежать. Следует. Насколько ужасной была его жизнь, если он – лучшее, что произошло с ним. Было так весело, что маг и не заметил, как смех превратился в надрывные всхлипы, но сухие, совсем без слез. Слез у Джона не осталось. Уверенная рука с проклятым перстнем убрала его ладони от лица, скользнула по щеке и заставила поднять голову. Коринфянин поцеловал его нежно, как почти никогда не делал, чмокнул сухими губами в щеку, а потом обнял за талию. Джон почувствовал, что сил у него не осталось совсем, и позволил себе немного расслабиться. Его объятия были теплыми, согревающими и маг им доверял. У Коринфянина за два года было множество способов и возможностей его убить, однако он не использовал ни одного. Почему бы ему это делать сейчас? – Пойдем домой. Маг кивнул, не спрашивая, в какой дом и куда, пошел за Коринфянином по темным улицам, не видя дороги, только спину в светлом пальто.