Из песка и крови

В церкви пахло дымом от свечей, днем на свету от солнца можно было заметить сизую дымку, однако вечером здесь было темно. На Коринфянина смотрели безразличные глаза человеческих фигур из цветных витражей и, если немного порыться в голове, он мог вспомнить их имена, что осели у него в голове с кучей других, забытых воспоминаний тех, чьи глаза он съел, но кошмар не хотел. Коринфянин лениво развалился на задней скамейке, закинул руку на спинку и смотрел на людей, которые медленно, как в трансе, ходили от иконы к иконе, что-то шептали, ставили свечи, а особенно – на безутешных родителей. Они были такими странными, такими жалкими, даже мужественный и смелый Чез, чьи глаза кошмару очень нравились. Он иногда думал о том, чтобы их забрать, однако рядом с Чезом почти всегда был Джон, который забирал на себя все его внимание. Какая здесь охота, когда рядом был этот человек? Кошмар часто смотрел Джону в глаза, пытался рассмотреть в них хоть что-то привлекательное, чтобы наконец их съесть и ехать дальше, однако Коринфянину они вообще не нравились. У Джона были совсем маленькие зрачки, которые после приема опиума вообще исчезали, а голубая радужка напоминала застоявшуюся воду в пруду. Наверное, эти глаза могли быть красивыми, сияющими и небесно-голубыми, но Джона что-то сломало. Возможно, он видел много ужасных вещей, возможно, такое происходило со всеми, кто видел ад. Деревянная тяжелая дверь скрипнула, совсем тихо, так что только Коринфянин услышал. Он обернулся и увидел Джона. -Наконец. Тебя долго не было. - Да, да, я должен убедиться, - маг тяжело оперся бедром о спинку, достал сигарету и покрутил в пальцах. Свечи горели здесь повсюду, и Джон поднес кончик к маленькому церковному огоньку, раскурил. – Ничего там нет. Она просто уснула и все на этом. Константин несколько секунд наблюдал, как Чез все хотел положить ладонь на плечо Рене, но каждый раз забирал ее. Наверное, он еще не придумал, как сказать это Чезу, однако догадывался, что хотя бы Рене спокойно вдохнет: у него теперь не будет причин приходить к ее ребенку. Когда Чез привез их в госпиталь, благоверная сразу приказала Константину убираться прочь, назвала его чумным. Чезу пришлось использовать все свое терпение, чтобы ее успокоиться, а Коринфянину – чтобы не вырвать чертовой стерве глаза. Он посмотрел на Джона, однако мага ее слова отнюдь не задели, видимо, слышал их не первый раз, но потом он нашел руку кошмара, когда никто не видел. Коринфянин тогда довольно нащупал собственное кольцо на чужом пальце, хотя до этого перстень болтался на тонкой цепочке на шее. - Это хорошо? Константин сел рядом, не желая прерывать родительские молитвы. Рене молилась о здоровье дочери, Чез молился, чтобы магия могла помочь, однако они оба ошибались. – Трудно сказать. С одной стороны да, а с другой… - маг тяжело вздохнул, выдыхая дым, почти сразу коснувшийся острого обоняния кошмара. Этот запах ему нравился и в последнее время все больше напоминал об экзорцисте. - Жить гораздо легче, если все невзгоды можно спихнуть на магию. Сложно смириться, что иногда плохие вещи просто случаются. – И что ты им скажешь? – То, что я всегда говорю в таких случаях. Правду, конечно. Чез наконец-то услышал их голоса, вернулся почти беззвучно, чтобы не заметила Рене. Джон молча помотал головой, Коринфянин заметил, как широкие плечи бессильно опустились. Человек потер шею, прикрыл рот рукой и сел на лавочку подальше от жены. Кошмар не мог сказать наверняка, начал ли он молиться. – Как вы можете верить в существо, которое никогда не видели? – спросил кошмар, когда перевел взгляд на Джона. Константин пожал плечами. - Но ты тоже веришь в своего творца, - ответил так просто, будто это было очевидно, словно его Повелитель и какой-то христианский божок были равны друг другу. – Вот и людям хочется верить, что все идет по плану. Коринфянин вспомнил. Когда-то и у его Владыки был собственный храм на теплых землях, однако было это так давно, что и не вспомнить. Люди почему-то перепутали его с богом и стали относиться соответствующе, однако кошмар знал, что Морфея это не удивило. Его Властелин, Повелитель кошмаров, лучше всего подходил на роль хорошего бога, потому что был глух к молитвам, безразличным к мольбам и слезам. Смертным нравилось, что их никто не слышал. У Страдания тоже когда-то был собственный культ и в отличие от Сна она очень хорошо слышала каждую молитву. Кажется, все ее поклонники где-то за полгода, как слышал Коринфянин, покончили с собой. – Не сравнивай. Я своего создателя знаю, я стоял перед ним на коленях и целовал ему руки, - Коринфянин сжал губы, словно снова почувствовал под ними холодную, неодушевленную кожу. Незримое присутствие Сна из Бесконечных где-то рядом снова вернулось,тяжело опустилось на плечи . – Первое, что я увидел было его лицо, первые касания, что я почувствовал было его. Джона его раздражительность только порадовала. Он весело фыркнул и снова затянулся. – Тогда тебе просто очень повезло. - Неужели ты такой же? – Коринфянин кивнул головой в сторону Рене, шептавшей странные слова, как сумасшедшая. У него это вызвало удивление, люди не должны себя так вести, это было неестественно, однако Коринфянин не мог перестать пялиться. Люди смотрели на него так же, когда он снимал очки, так же не могли отвести взгляд от чужого уродства. Они не принимали его, тогда почему он должен принимать их? – Ты веришь? – Я не верю, я знаю. Это совсем другое, - Константин ласково улыбнулся, словно объяснял что-то маленькому ребенку. – И я знаю, где окажусь после. А они… Они не знают и потому все еще могут верить. Джон никогда об этом с ним не говорил, не называл вещи своими именами, хотя обычно подбирал слова, но Коринфянин догадывался. Экзорцисты обычно вообще не были святыми, по некоторым адским котлам плакали даже больше, чем по чертям, которых они туда возвращали. – Я не хочу тебя ей отдавать. – О чем ты? – Люцифер, – он вспомнил ее высокую фигуру, светлые волосы и самую невинную улыбку, на которую не способен был даже он. Люцифер – или Сатана, или Зверь, или Дьявол – как бы там люди ее не называли для Коринфянина, она навсегда осталась бывшей Морфея. – Она не такая сукина дочь, как вы все думаете. Наверное. Но я все равно не хочу, чтобы ты достался ей. – Господи, опять ты начал говорить своими загадками. – Я не говорю загадками, я просто… – Коринфянин повернулся к нему, посмотрел прямо в лицо, пытаясь поймать взгляд, взгляд этих некрасивых глаз. – Я хочу забрать тебя с собой. Если ты умрешь… при определенных условиях, то мой Владыка может дать тебе выбор – остаться в его царстве или уйти в Царство без Солнца. – Ты же сам говорил, что твой Властелин исчез. - Именно так. Потому его можно не спрашивать и ты сможешь остаться со мной навсегда. -Коринфянин. Я обречен на страдания в аду. - В жопу ваш ад! – Кошмар ударил ладонью по спинке лавки, хлопок эхом прошелся по пустой церкви. - Вы сами себе его придумали и заставили появиться, а теперь мучаетесь! Рене и Чез мгновенно обернулись, посмотрели на них неодобрительно. Оба сидели на краях лавочек, слева и справа от алтаря, как враждебные, недружественные духи. Константин поднялся и поспешил выйти, Коринфянин пошел за ним. Пришлось выйти на улицу, но лучше не стало. Теперь их было только двое, в темноте их вряд ли мог увидеть кто-нибудь из служителей или прохожих, однако кошмар чувствовал редкие чужие взгляды, проскользившие мимо и не задерживавшиеся на них. – За что тебя обрекли? – Коринфянин поймал его за запястье, провел пальцами под рукавом и нащупал некрасивые борозды, тянувшиеся от запястья и почти до локтей. Джон хорошо постарался, наверно, что распахал себе все руки, может разрезал и сухожилие, потому что иногда ему было сложно даже пуговицы застегнуть, однако кошмар слышал, что магам сложно умереть, особенно от таких мелочей. – За это? – Нет. То есть не в первую очередь. Я убил человека. Маленькая девочка. И по моей вине ее душу затащили в ад. – Неудачный экзорцизм? – Да, да, именно он. – И все? Тогда все экзорцисты должны вариться в котлах. Что еще там было? – Не заставляй меня об этом говорить, – прошипел Джон и вырвал запястье из цепких пальцев, оттянул назад рукава. Кошмару хотелось потянуть его на себя, прижать поближе, однако он сдержался и дождался, пока Константин сам коснется лбом его плеча. – Это она тебе снится? – Коринфянин почувствовал, как маг легко кивнул головой, скользнул рукой по линии позвоночника и остановился между лопаток. – Кусок ее десен потом нашли на карнизе, – сухо прошептал маг ему в шею. – С молочными зубами, представляешь? Мне об этом потом… рассказали. Джон оборвал историю, толком ее не начав и не закончил, однако кошмар на него не злился. В остальном из них двух Константин и так был слишком откровенным. *** Тихо шел снег, сверкал в желтом свете фонарей, покрывал брусчатку тонким пушистым ковром. Двое медленно шли по мостовой, Морфей держал Хоба под руку, а Хоб вел его по лондонским улицам и рассказывал какие-то глупости. Иногда он думал, что Сну с ним скучно, но стоило замолчать, как его нечеловеческий спутник снова начинал разговор. Лондон понемногу засыпал. Окна мягко горели теплым домашним светом, иногда за стеклом появлялись накрывавшие на стол человеческие силуэты, разговаривали, реже - целовались. Время от времени Хобу хотелось того же: чтобы он не приходил в пустой дом, чтобы его встречала не только горничная, чтобы его обнимали и целовали в ответ. Некоторые коллеги знакомили его со своими незамужними сестрами и кузинами, реже с дочерьми, и Хоб отлично понимал зачем. В его солидном возрасте – все думали, что ему за сорок – уже следовало иметь жену и детей, а в лучшем варианте уже ждать внуков, однако Гэдлинг убедил их, что он слишком предан своему делу, чтобы у него оставалось время на семью. Ни одна женщина не захочет терпеть конкуренции с работой, тем более с такой, поэтому Хоба почти оставили в покое и теперь просто шептались за спиной и хлопали по плечу, с уважением или с сочувствием. Гэдлинг, конечно, и сам не любил холодную постель и одинокие ужины, просто он никак не был готов к женитьбе на смертной снова. У него был не увядавший букет любовников и любовниц, некоторых на одну ночь, некоторых на несколько и даже на ужин до или после, однако за столько лет он не позволял себе ничего большего. Он привык, но время от времени, перед сном, мысленно возвращался к бледному лицу своего незнакомца и одиночество отзывалось пустотой в груди. Однако сейчас, только сейчас, Хоб позволил себе поверить, что Морфей не просто так пошел с ним гулять по вечернему Лондону, не просто так цеплялся за его рукав и несколько раз даже придвигался поближе, плоской грудью вплотную к его плечу. - Замерз? – Пожалуй, – Морфей выдохнул горячим облачком на зимнем воздухе. Влага от дневного ливня замерзла, лед покрывал все, до чего мог дотянуться: сверкал драгоценностями на перилах и окнах, тянул к земле ветки деревьев и опасно свисал сосульками с крыш. Щеки Морфея на морозе покраснели, губы, обветрились, словно он целовался на ветру. Такие соблазнительные, в снах Хоба они были терпкими и мягкими, нежными и красными, как вино. Верно, вот куда его стоит отвести. – Я знаю здесь недалеко хорошее место. На углу улиц Хоб наконец-то увидел нужный ресторан и повел Морфея туда. Внутри тепло сразу коснулось кожи, согрело лицо до яркого румянца. Любезная девушка провела их к круглому столику, почти у самого камина, выложенного красным камнем, где мужчина сбросил пальто и помог раздеться Морфею. Они сели друг напротив друга, Морфей поближе к огню, Хоб – лицом к бару. Длинная стойка тянулась через пол зала, за спиной у бармена стоял высокий, до самого потолка шкаф без двери, где в каждой ячейке лежало по бутылке. Стены были обиты темными деревянными панелями, перемешавшимися со стеклянными шкафчиками, где стояли старинные бокалы, серебряные и стеклянные графины, глиняные амфоры, в которых вино хранили древние греки. Хобу не нужно было рассматривать все ближе, чтобы понять, что ничего настоящего там не было. - Выпьешь чего-нибудь? – Хоб просмотрел карту вин, оставленную девушкой, думая, что может быть ему по душе, однако при их встрече он ни разу не видел, чтобы Морфей хоть что-то пил. – Я не откажусь от вина, – Сон полистал меню. – На самом деле, я давно его не пил, кажется, последний раз был в Греции. – И когда же это было? – Гэдлинг улыбнулся, ища греческие вина. – Где-то в восьмом веке. До вашей эры, конечно. Хоб остановился взглядом на строчке с ценой Отелло и поднял растерянный взгляд. Больше ему было нечего предложить. В голове сам по себе появился образ Морфея, в подпоясанном хитоне, скорее всего в черном, струившемся легкими волнами. Морфей точно ходил босиком. – Думаю, сейчас оно будет как-то… Иначе. Мы могли бы попробовать всего понемногу. - Ладно. - Если ты голоден, то давай закажем что-нибудь еще. Здесь готовят отличное мясо. - Не знаю, какого бы мне хотелось, - он откинулся на спинку стула, - может, выберешь по своему вкусу. – Точно? - Я доверился тебе и по более важным вопросам, - Морфей хотел сказать что-то еще, но оборвал мысль на полуслове. Хоб позвал официантку, сделал заказ, не заглядывая в меню. В тонких высоких бокалах им принесли аперитив, легкое «Ксинистер». Хоб поднял его, чтобы рассмотреть: оно было почти прозрачным, блестело и переливалось на свете. Морфей держал стеклянную ножку тонкими пальцами, тоже почти стеклянными, так осторожно, как птичка когтями. Гэдлинг при этой мысли непроизвольно растянул губы в улыбке. - Пахнет хорошо, не правда ли? Хоб покрутил бокал, чтобы насытить вино кислородом и понюхал. Он почувствовал легкий запах цветов и что-то цитрусовое. Они отсалютовали, тонкое стекло пронзительно блеснуло. В «Ксинистёре» был отличный цветочный вкус, такой освежающий и легкий, что им лучше утолять жажду. Хорошо, но не подходящее для холодного зимнего вечера, такое вино лучше пить где-то на жарких островах и закусывать морепродуктами, так что Хоб дождался первого в их заказе блюда. Через несколько минут на стол между ними поставили керамическую тарелку с креветками в горячем томатном соусе. Что-то не местное, средиземноморское, чего Хоб давно не видел и не ел. Морфей выловил креветку вилкой, ею же наколол еще кусочек феты, отведал. Его лицо не изменилось, но Хобу показалось, что ему понравилось. За большим столом галдела компания офицеров. Вечер у них только начался, они просто смеялись и разговаривали, хотя Гэдлинг знал, что скоро они выпьют половину бара и начнут петь военные песни. – Ты в этот раз тоже был солдатом? – спросил Морфей, наблюдая, как один из них встал, чтобы сказать тост. Хоб задумался над ним словами на мгновение. Для всех Морфей был его другом с войны, с войны, о которой сам Морфей ничего не знал, пока сидел в проклятом подвале. Гэдлинг пожурил себя, что не удосужился, чтобы хоть немного рассказать о ней, потому что если Шерил решится задать ему хоть какой-то вопрос, то вся легенда развалится, как карточный домик. – Да. – Я никогда не спрашивал какого это. Каждый раз, как ты говорил, что был солдатом, я пропускал это мимо ушей. Люди воюют всю свою историю, потом видят об этом кошмары и страдают наяву. Так скажи мне, Хоб, как оно. – Все войны одинаковы, – наконец ответил Гэдлинг. Когда ты едешь на войну, ты едешь убивать. В тылу говорят, какой ты герой, как тебя любят, а на самом деле ты трясешься в траншеях по уши в грязи, думаешь, отгниет ли у тебя завтра нога от окопного синдрома. А потом ты возвращаешься домой, если он еще есть и понимаешь, что для тебя ничего не кончилось. Потом наяву грезятся взрывы, ты повсюду ищешь своих и чужих, чтобы все стало ясно, а потом ты закрываешь глаза и снова оказываешься там. Хотя, о последнем ты и так знаешь, я думаю. – Почему ты каждый раз идешь воевать? Хоб взял бокал, залпом допил вино, что там оставалось , и не стал брать закуски. – Обычно никто никого не спрашивает. Впервые меня забрали на войну в шестнадцать или восемнадцать и не вспомню уже, а моего отца и старших братьев забрали за несколько лет до этого, один за другим, больше я никого из них не видел. Мать расплакалась, когда меня провожала, я был последним мужчиной в доме. До моего возвращения она не дожила, весь город скосила чума. Хотел бы сказать, что после первого раза было не страшно, но… Всегда страшно. Твои друзья умирают у тебя на глазах, ты убиваешь, а если совсем не повезет, то убивают тебя. Бессмертие не спасает от боли. И от шрамов тоже не спасает. – У тебя их много, – произнес Морфей так, будто видел и знал наверняка. Хобу это бросилось в глаза, однако он промолчал. – Они болят? Хоб улыбнулся, под столом бессознательно коснулся левой стороны, где из него когда-то вынули прошедший насквозь двуручник. Этот след был одним из самых болезненных, хуже были только ожоги, которые превращали его кожу в жеванную резину. Хобу понадобилось много лет, чтобы догадаться, что их следует смазывать маслом или жиром, чтобы хоть немного ее смягчить. По его коже можно было рассказывать басни о военных походах, проводить лекции по истории. Здесь в него попала стрела под шасс англо-шотландской войны и прошла на вылет, там его поразило копьем и его наконечник еще полдня не могли достать из его кишок. В него попадали пули, вонзались лезвия, его резали, кололи и казнили, жгли огнем и железом прижигали раны, он подорвался на взрывчатке, а потом пришивал себе конечности и слава богам, существующим и нет, что ему каким-то чудом всегда удавалось их найти. К полусладкой «Афродите» им принесли нарезку разного сыра и фруктов. Хоб закусил вино гаудой, но этого было недостаточно, и он взял еще одну большую креветку. Мясо было мягким и сочным, хорошо гармонировало с томатным соусом и фетой. Морфей таскал креветки, иногда подъедал сыр и фрукты, закусывал оливками, и с радостью согласился, когда Хоб предложил намазанную камамбером гренку. В голове все еще звучали слова Отри, что его надо хорошо кормить, но Гэдлинг не знал куда лучше, если в его желудке словно совсем не было дна. Когда в миске остался только томатный соус, Хоб, нарушая все этикетные правила, которые только можно, оторвал несколько кусочков хлеба и принялся промакивать все из миски. Морфей, наблюдая за ним, склонил голову. – Глупая привычка, – Хоб покачал головой. – Ничего не могу оставить в тарелке. Морфей промолчал, подумал немного и тоже поймал вилкой красный от соуса кусок хлеба. Они выглядели странно, однако Хобу было слишком безразлично, чтобы обращать на это внимание. – Родерик Берджесс любил есть передо мной, – Сон запил хлеб «Афродитой», словно это была вода. Хоб поднял голову, думая, что ему послышалось, но Морфей продолжил: – Он приказывал приносить ему ужин в подвал. – Зачем? - Не знаю. Они вообще меня не кормили, так что думаю, догадались, что я не умру от голода, но я все равно его чувствую, особенно в смертном теле. Возможно, он хотел поиздеваться, - Морфей почти неслышно вздохнул. - Делать больно тем, кто не может тебе ответить так... По-человечески. – Ты такого мнения о нас? – Да. По большей части, - уверенность Морфея больно уколола, однако Гэдлинг знал наверняка, что Сон прав. – Но некоторые из вас учатся на своих ошибках. Ты же научился и перестал отнимать чужую свободу? Ему не очень хотелось, чтобы Морфей это вспоминал, особенно сейчас, когда его десять лет продержали в проклятом аквариуме. С другой стороны, он был рад, что Морфей считал его исключением. - Как ты чувствуешь себя сейчас? На свободе? Морфей задумался над этим. Он оказался в почти чужом мире, слабый и беззащитный и одинокий, ведь он не придумал ничего, кроме как пойти к нему. Хоб догадывался, что больше у него никогда не было, разве что появлявшаяся и исчезавшая сестра. - Я голоден. Наконец-то им принесли мясо. На одной тарелке лежал стейк из говядины, по корочке стекали капельки жира и алые, как кровь, капли брусничного соуса. На второй была утиная грудка, изрезанная на четыре длинные части, лежавшая на подушке из яблочного пюре. Внутри мясо было розовым, но бескровным, снаружи его покрывала золотая корочка. С ним Морфей захотел выпить сухое, красное «Отлелло», от которого у Хоба чуть не свело скулы. Вино вязало рот, несло с терпкостью привкус вишни и дуба, и совсем немного – сливы, но хорошо дополняло вкус мяса. Хоб разрезал стейк, надавил вилку и немного крови просочилось на белую тарелку. – Мне снилась еда, когда я голодал, – Хоб положил в рот кусок говядины, разжевал мягкое мясо. – Тебе наверняка нет, однако я знаю о чем речь. – Я не вижу снов, Хоб, даже сейчас. Однако в моем царстве вы ищете то, чего вам не хватает, блуждаете, как одинокие дети. И все равно идете ко мне каждую ночь. Хоб задумался на мгновение, вспомнил свои сладкие сны, руки Морфея и губы, к которым не позволял себе прикасаться наяву, слова, которые мужчина даже не мечтал услышать. – Я видел тебя во снах, – он произнес это неожиданно даже для себя, однако он заметил, как смутился Морфей. – Такое… – он сделал паузу, чтобы язык не заплетался, – иногда случается. Между ними замерло странное молчание. Сон не договаривал, вино подорвало его безразличную маску, а Гэдлинг видел все трещинки и никак не мог заглянуть в них и все понять. – Какие они, твои владения? – решил спросить мужчина, чтобы изменить тему. Морфею, кажется, это понравилось, в уголках губ залегла улыбка, хотя во взгляде заблестела печаль. - Очень хорошие, я обязательно тебе их покажу, когда будет возможность. Однако они не мои, они моя часть. А это тело – просто мое воплощение в сознании. Один из них. Их у меня много. - Так ты можешь превращаться, во что захочешь? – Хоб вдруг вспомнил, как несколько раз во снах он, раздевая своего призрачного любовника вместо члена находил под длинными черными одеждами женские половые органы, или как Сон вдруг становился высоким, выше Гэдлинга настолько, что мужчина едва доставал макушкой до его груди. Приятные воспоминания заставили жар едва заметно прилить к щекам, захотеть снова погрузить пальцы во влажное шёлковое нутро, что так хорошо его принимало, или почувствовать внутри член, больше любого, что он видел у человеческих мужчин. Черт, кажется, у него уже давно не было секса. Сон, словно услышал его мысли, игриво дернул плечом и не ответил, однако Хоб к своему удивлению вдруг нащупал пальцы Морфея, которые оказались гораздо ближе, чем ему казалось. Они переплели их, почти держась за руки, но Гэдлинг сразу отстранился. – Нас могу, – он повернул голову на Сна, переживая, что мог его обидеть этим маленьким жестом, – нас могут не так понять. Морфей вздохнул, откинулся на спинку стула, но не забыл наколоть себе на вилку несколько кусочков сыра. – Людям нравятся их границы, – Морфей взял в другую руку бокал, покачал, чтобы вино засветилось, отпил и закусил сыром, сразу тремя разными кусочками. – Сами себе их строите, а потом считаете себя такими неправильными, если их пересечете. - Что ты имеешь в виду? Сон поставил бокал, оперся локтями на стол и наклонился поближе, чтобы Хоб точно услышал его шепот. – Те мужчины, которые сидят у окна. Они здесь на свидании. Хоб повернулся, нашел взглядом тех, о ком он говорил. За столиком у окна действительно сидели двое, один стройный, с ровной спиной и гордой осанкой, военный скорее всего Другой был младшим, с гладким лицом и горящими глазами. Они разговаривали, один горячо что-то рассказывал, другой слушал каждое слово. Ни дать, ни взять двое друзей, встретившихся после долгой разлуки, прямо как они с Морфеем. Хоб никогда бы в жизни не сказал, что они увлечены друг другом, если бы не имел столько опыта. Теперь Хоб понял. - У меня было много мужчин, Морфей, поэтому я могу тебе уверенно сказать, что ни один запрет не может помешать делать то, что хочется. - И сколько раз ты был женат на мужчинах? – Что, извини? – У тебя была жена. Разве тебе не хотелось бы иметь то же самое с одним из своих любовников? – Морфей… – Гэдлинг и представить не мог, как объяснить причудливому сонному созданию, почему женщина и мужчина не могли существовать друг без друга, без брака, который вообще не имел ничего общего с любовью. Он впервые встретил Элеонору на их свадьбе, она была хороша, однако его интересовал ее титул, чтобы он мог получить его себе, а не ее, старшую сестру, которая и так засиделась в девках. Им пришлось строить свою любовь шаг за шагом, по камешку, по кирпичику и в конце концов им повезло. Такое было не со всеми. – После смерти Элеоноры я никогда не хотел жениться снова. Ни с кем. Может быть, я бы сделал только одно исключение. – Для кого? Хоб прикрыл глаза и покачал головой, приказал себе молчать и не портить вечер своими глупыми желаниями и нежелательными ответами. Морфей не успокаивался. - Если это исключение – мужского пола не хотел бы ты на нем жениться? Может ли встречаться с женщиной и не жениться на ней совсем? Морфей его вообще не понял, так что наверняка в его мире таких проблем не было. Хоб серьезно задумался, может ли этот король привести в свой замок другого короля. – А в твоем мире так можно? – В Сновидении можно все, что я захочу, – Сон хитро улыбнулся. – Если я приведу любовника – никто мне и слова не скажет. – А ты приводил? – Если ты думаешь, что у тебя за шесть веков было много любовников, то подумай, сколько было у меня за миллионы лет. - Так тебе миллионы лет, друг? – Откровенное удивление настигло его внезапно, он хотел узнать сколько Морфею лет, однако не ожидал, что это всплывет в разговоре о любовниках. – И кто же тебе больше нравится? – Я не разделяю тех, с кем сплю. Меня не интересует ни пол, ни вид, ни какие-нибудь другие глупости. Если мне кто-то понравился, то лягу с ним в постель. И буду в том виде, в котором мне захочется. Гэдлинг представил, чего бы ему хотелось. Он бы прямо сейчас сжал его худое, хрупкое тело, целовал бы все вино из его уст и перегнул через стол, чтобы трахнуть так хорошо, как он только сможет. Или он посадил бы Морфея себе на колени, ласкал бы самым нежным образом. Ему всего-навсего хотелось, чтобы это было взаимно. Хоб скрипнул зубами, думая, может ли он осмелеть настолько. – Сверху или снизу? – Наконец решился он, ожидая, что Морфей где-нибудь найдет свою королевскую гордость, наконец прикусит развязанный вином язык да еще и расскажет Хобу, куда он должен запихнуть свой, однако он задумчиво коснулся краем стекла нижнею губу, поэтому она немного оттянулась. – Как тебе захочется, – потом поставил бокал и Хоб к своему стыду обратил внимание на его покрасневшие от вина губы, задержался взглядом слишком долго. Ни одно правило такого не позволяло, но Морфей, расслабленный и захмелевший, ничего не заметил. Гэдлингу от этого стало только хуже и он вдруг понял то, до чего стоило додуматься раньше, еще до того, как он притащил Морфея в ресторан. - Матерь Божья, да ты же напился. - Я? Не правда, – Морфей облизнул губы и поставил бокал на стол, едва не опрокинув его. – Никогда я не напиваюсь. Хоб не стал объяснять ни о смертном теле, ни о том, что он – худенький, как тростник, и алкоголя на него нужно еще меньше. Только пожурил себя, что сам не догадался. Надо было идти домой, пока Морфей мог это сделать сам. Конечно, Хоб был бы не прочь понести его на руках, однако это могло выглядеть странно. Морфей шел неуверенно, его немножко заносило, на поворотах между столиками и Хоб только и успевал, что подхватывал его под руки. На улице они поймали кэб и поехали домой. Морфей первым делом вцепился в его руку, но потом еще и пьяно склонил голову, устроился щекой на плече Хоба, прижался и засопел. Что может сниться Королю Снов? - спокойно подумал Гэдлинг, поцеловал растрепавшиеся кончики черных волос. По-видимому, должно быть иначе. На нужной улице Морфей едва смог выйти из кеба и не упасть – Хоб его подхватил и, дождавшись, пока экипаж уедет, взял на руки. Сон не сопротивлялся, только пробубнил что-то бессвязное, а потом положил голову ему на плечо уже второй раз за вечер. Дома Хоб едва смог снять с него и с себя обувь и понес Сна в свою спальню, осторожно уложил на мягкую кровать, но Морфей вцепился в его воротничок и не захотел отпускать. - Что такое? – шепотом спросил Гэдлинг и оперся рукой в матрац у его головы, чтобы не лечь полностью. Ему казалось, что худощавый Морфей под ним сломается. Сон на вопрос отвечать не стал, только поднял голову и поцеловал. Поначалу Хобу показалось, что это случайность, но настойчивые губы никуда не исчезли и он им поддался, поцеловал в ответ, обнял ладонями тонкую талию и Морфей так податливо и чувствительно выгнулся ему навстречу. Он заправил за ухо длинные, мешающие пряди, положил свободную ладонь ему на грудь и Хоб вдруг понял, что это не сновидение. Отстранился и в груди больно закололо, когда Морфей отчаянно потянулся за его губами снова. - Хоб… – Нам не стоит, –прошептал Гэдлинг, не поверив, что сказал. Его мечта почти стала правдой, а он так легко от нее отмахнулся. Пьяный до безобразия Морфей обиженно поджал губы, словно его королевской гордости только что нанесли глубочайшее оскорбление - отказ, - пока ты пьян. Надо было встать и уйти, оставить Морфея одного, пока он не придет в себя, но Хоб и сам был нетрезв, поэтому позволил ему снова вцепиться в свою одежду. Тоненькие пальцы, словно лапы хищной птички, оказались цепкими и слабыми только по виду. – Останься со мной, – Сон судорожно выдохнул и Гэдлинг испугался, что он сейчас заплачет, однако его глаза были сухими и мутными. На бледных щеках проступал хмельной румянец, глаза в полумраке сияли блеском неизвестных звезд. Он был таким невероятным и прекрасным, таким желанным и далеким, что Хоб был не способен сопротивляться самому себе. Он убрал с его лба темные волосы, мягкие, как перья. – Пожалуйста, просто останься… Не в меру сильными руками он потащил его на себя и Хоб поддался, лег рядом, все еще полностью одет. Позволил снова обнять Морфея за талию и удивленно замер, когда Морфей приблизился к нему как можно ближе и начал тепло дышать в подбородок. Хоб поцеловал его в висок, совсем легко и невесомо, погладил его между лопаток и пожелал, чтобы время замерло на этом моменте навсегда.