В ласковых объятьях тьмы

Первым, что Гарри почувствовал, едва придя в себя, был холод: чудовищный, пронизывающий, всеобъемлющий холод, похожий на тот, что едва не убил его в лесу. Однако теперь холод этот исходил не извне, и его источником была вовсе не подступающая снежная буря — нет, это Гарри был сгустком льда, снежным комом, острыми углами бесчисленных сосулек… На лоб его легла чужая прохладная ладонь, и он застонал, не размыкая глаз: всегда ледяные пальцы Северуса показались ему в этот миг практически обжигающе горячими. — Потерпи, душа моя, — тихо произнесли куда-то ему в висок, тронув поцелуем местечко за ухом. — Потерпи ещё немного. Твоё тело понемногу уступает Тьме; не сопротивляйся ей, и она станет тебе соратницей и другом. Легко говорить, подумал про себя Гарри, который не в силах был справиться с сотрясавшей его дрожью. Ты-то, быть может, и не помнишь уже, какой мукой было обращение… Граф, незримый, ибо Гарри жмурился до боли и вспышек под веками, пошевелился. Дотронулся до его щеки, выгладил, выласкал — и холод отступил перед этим прикосновением, а после, стоило Северусу убрать руку, вернулся с удвоенной силой. — Ничего, ничего… — пробормотал Снейп, когда Гарри еле слышно всхлипнул от очередной волны озноба; но в голосе его звучало страдание, и, когда Гарри разлепил ресницы, он с размаху налетел на чужой взгляд — исступленный, практически виноватый. Нет уж. Он не собирался подкармливать это неуёмное чувство вины. Это ведь был его выбор — пусть даже совершённый в столь… неоднозначных обстоятельствах. Пальцы, которыми он стиснул запястье графа, подчинялись ему с трудом, и Гарри стоило неимоверных усилий переплести их с чужими — длинными и тонкими, осторожными и заботливыми. — Расскажи мне… что-нибудь, — пробормотал он, с отчаянной жаждой, и не думавшей униматься, вглядываясь в узкое белое лицо сидевшего подле него графа. — Про… м-м-может… про твоё обращение. Снейп странно усмехнулся — без веселья, одними уголками рта. — Я умирал, душа моя, — спокойно, будто бы говоря о погоде, произнёс он. — Умирал — столь долго и мучительно, что давно уже жаждал смерти. Но моя… дражайшая матушка, — тут в глазах его вспыхнуло что-то похожее на раздражение, — не оставляла попыток излечить меня от страшной болезни. Полагаю, дело было не в материнской любви; едва ли она питала ко мне хоть малейшую склонность. Однако я был… не самым ужасным наследником. Единственным. Так и не нашедшим ту, с кем сумел и захотел бы создать семью и завести ребёнка. А матушка, видишь ли, продала бы мою и свою души за шанс навсегда сохранить за нашим родом этот проклятый замок. Гарри глянул на него изумлённо. Северус коснулся прохладными губами его лба, будто проверяя температуру, и негромко продолжил: — Нужда толкнула её на крайние меры: матушка обивала пороги известных колдунов, приглашала знахарей, искала в древних книгах заклинания… пока в один холодный снежный вечер на её пороге не очутился незнакомец, прячущий лицо под капюшоном. И не сказал ей, что может предложить ей решение этой проблемы. Даровать её умирающему сыну новую жизнь. Гарри судорожно облизнул губы и хрипло начал: — И это был… — Лорд Волдеморт, — ровно согласился граф. — Пойми мою мать правильно, душа моя: тогда мой Создатель вовсе не выглядел столь устрашающе, как сейчас. Он был молод и красив, а кроме того, умел понравиться кому угодно. Полагаю, он вскружил моей матери голову сладкими обещаниями — и наотрез отказался от денежного вознаграждения. Словом, она была от него без ума, — тут он невесело усмехнулся, — и дала своё согласие на ритуал, который должен был спасти меня. Гарри молчал, а Северус всё говорил и говорил, глядя в стену, как будто позабыл уже о том, что у него был слушатель: — Я помню очень немногое с той ночи. Помню голоса, раздававшиеся у моей постели, пока я метался в предсмертной горячке; помню, как он выставил мою мать за дверь и склонился надо мной, поймав мой взгляд; помню, в какой ужас — чудовищный, неконтролируемый, нечеловеческий — ввергли меня его глаза. Помню пульсирующую боль укуса и горький вкус чужой крови на губах. Помню, как меня выламывало и выкручивало трансформациями, и я молил о пощаде, о гибели, о забвении, а он смотрел на моё обращение и смеялся, смеялся, смеялся. Гарри передёрнуло. — Ты так говоришь об этом, точно это невыносимо, — жалобно прошептал он. — Но я ведь… мне лишь холодно, и только. Я тоже буду мучиться? Вопрос прозвучал глупо и наивно, почти по-детски. Гарри немедленно стало стыдно за просящие нотки в собственном голосе. Северус улыбнулся и погладил его по щеке: — Нет, Гарри. Ты — не будешь. Во власти Создателя даровать своему детищу умиротворение и столь желанное облегчение… но лорд Волдеморт хотел, чтобы я страдал. И добавил — странно дрогнувшим голосом: — Чтобы у меня ничего не осталось от той, прошлой жизни. Жизни, в которой я был человеком. Гарри закусил губу, вздрогнув от очередной волны дрожи, унявшейся, стоило Снейпу прижать ладонь к его груди: туда, где с каждой минутой всё тише и тише стучало замолкающее сердце. — Помню, — отстранённо прошелестел граф, — как я пришёл в себя совершенно другим; как на смену холоду и страху пришла жажда; как он улыбнулся, видя силу моего голода… и как позвал в мою комнату мою мать. — Нет! — воскликнул Гарри, пришедший в ужас — ему немедленно стало ясно, чем должна была закончиться эта история. — Боюсь, что да, — сухо подтвердил граф, прикрывший глаза. — Тогда я… не был в состоянии себя контролировать. Жажда крови — самое страшное наказание, что даровано вампирам за их бессмертие и могущество. Новообращённому с ней не совладать; лишь при помощи Создателя он в силах научиться контролировать и сдерживать свой голод. Однако мой Создатель не стал бы учить меня смирению — напротив, ему хотелось создать монстра… целую армию монстров. — Это… это ужасно, — прохрипел Гарри, у которого ком в горле застрял. А Снейп покачал головой и прижал ладонь к его щеке: — Когда я очнулся и понял, что натворил, я бросился на него, желая лишь одного — принести смерть тому, кто сотворил из меня чудовище. Но я был слаб; я был лишь новообращённым вампиром, не понимавшим своей силы и не знавшим её границ. Лорд Волдеморт во много раз превосходил меня и оттого победил с лёгкостью. И тогда, когда его рука оказалась на моём горле, я подумал, что он убьёт меня. Признаться, Гарри, эта мысль несла в себе облегчение и надежду. — Но?.. — уточнил Гарри, не сводя глаз с восковой маски чужого бледного лица. — Но это было бы милосердием — подарить мне забвение теперь, когда на моих руках была кровь той, что пыталась помочь мне, — мрачно процедил Снейп. — А лорд Волдеморт едва ли когда-либо был способен на проявление милосердия. Разумеется, он не убил меня. Он лишь сказал, что надеется, что ярость, ненависть и вина станут для меня достаточно хорошими учителями; что я могу попробовать бросить ему вызов позже, тогда, когда не буду в сравнении с ним жалким червяком; что он будет ждать моей мести и с удовольствием прикончит меня в день, когда я стану для него достойным противником. Умирающее сердце Гарри тревожно и больно бухнуло где-то у него в горле. — Но ты больше… не бросал ему вызов, не так ли? — тихо спросил он. Северус поджал губы: — Полагаю, мне повезло — желая взрастить из меня преданного соратника или мало-мальски пристойного соперника, лорд Волдеморт повелел обучить меня тому, как быть вампиром. Я осваивал жестокость и беспощадность так же, как человеческие дети — арифметику. И однажды… боюсь, что в какой-то миг я перестал считать мир вампиров отвратительным. Привык к нему. Стал его частью. И ещё — сдавленно, практически сквозь зубы: — Я… творил страшные вещи, душа моя. Когда-то давно, когда у вампиров было больше власти, когда один вид их клыков нагонял на людей ступор и животный ужас… я был одним из тех, кто шёл за лордом Волдемортом в его кровавых походах. Я был одним из его вернейших слуг, безупречным шпионом, достойным доверия детищем. Но не было ни дня, когда я бы не жаждал перегрызть ему горло; однако бросаться на него так, как я сделал это, осушив свою мать, было бы самоубийственной глупостью. В открытом противостоянии с ним я погиб бы — я знал это и не спешил обманываться ложными надеждами. Мне требовалось его доверие. Безоговорочное, искреннее, слепое. Гарри недоумённо нахмурился, а Снейп тихо пояснил: — Единственное уязвимое место Лорда Тьмы — его самоуверенность. Он мнит себя полководцем, самолично создавшим войско; его безжалостность к тем, кто осмелился перечить ему, поистине ужасает; страх — вот чем он добивается преданности. Его сила, его чудовищный дар, его расчётливость и беспощадность сделали его когда-то нашим негласным правителем, и, полагаю, он не допускает и мысли о том, что кто-то из его подданных вздумает осуществить переворот. Гарри подумал о том, что рассказал ему Люциус. И сжал зубы. На мгновение в нём вспыхнуло нелепое и жалкое желание спросить, отчего же именно ему было уготовано принять участие в вампирских интригах; неужели не было иного способа; пошёл бы Северус за ним — или остался бы верен своему лорду хотя бы на словах. Но он немедленно устыдился этого трусливого порыва и прошептал — совершенно иное: — Что… что будет, когда моё обращение завершится? Северус усмехнулся и тронул губами костяшки его пальцев. — Я научу тебя всему, что знаю сам, — спокойно ответил он. — Возьму с собой на охоту — и буду рядом в миг твоего первого глотка крови. Если понадобится, сдержу твою жажду. Покажу, как обуздать вечный голод. — А потом? — нервно уточнил Гарри. — А потом, — задумчиво откликнулся граф, не сводя с него пугающе нежного взгляда, — проявится твой дар. В день, когда ты овладеешь им и поймёшь, какими силами обладаешь, я представлю тебя лорду Волдеморту как своё детище, своего протеже, своего возлюбленного. И ему придётся смириться с этим, ибо даже его могущество — пустой звук пред негласными законами преемственности. — А вдруг, — неуверенно начал Гарри, — он не смирится и не… Снейп поморщился. Склонился к нему — так близко, что соприкоснулся кончиком своего носа с его. — Ты хороший актёр, сердце моё? — еле слышно спросил он, поглаживая его пальцы. — Надеюсь, что да. Нам с тобой предстоит много притворяться и ещё больше лгать в час твоего принятия в наши ряды. Убеди Лорда Тьмы в своей лояльности, в своей верности, в своей преданности — и он позволит тебе остаться. — А если не смогу? — нервно осведомился Гарри и вздрогнул: в это самое мгновение его сердце больно врезалось в рёбра. — А если не сможешь, — холодно проговорил Северус, в глазах которого плеснулась ненависть, не имеющая никакого отношения к Гарри, — я буду рядом с тобой, когда он решит напасть. Это звучало как «я умру за тебя» — мрачное обещание и ни толики сомнения в колдовских чёрных глазах. Гарри не нашёлся с ответом и лишь притянул его к себе, отчаянно жаждая этой спасительной близости, приносящей облегчение. Поймал чужие губы, целуя торопливо и жадно. И в миг, когда его язык проник в чужой тесный шёлковый рот, немедленно изранившись об острые клыки, сердце его вдруг замолкло, замерло оледеневшим камнем, больше неспособным биться.