Mud / Грязь

Мы лежим на кровати, вспотевшие, и ждем, когда успокоится пульс. Не надо было этого делать. Я идиот. Он прерывает мои размышления. — Ого, это было жутко, — не могу поверить. Энакин остается собой, невзирая ни на что. — Ты предупреждал меня об этом, когда мне было двенадцать. Я в состоянии лишь поддержать разговор. — Предупреждал о чем? Что опасно трахать своего мастера? Он задыхается от смеха. — Оби-Ван Кеноби, следите за языком, пожалуйста! Ага, об этом тоже, хотя в молодости ты был повежливее. То есть ты говорил, что мы должны сохранять свою индивидуальность, так как сильная Связь — не повод уничтожать себя. Он садится на кровати и делает самое нудное поучающее выражение лица, на какое способен. — Подними щиты, молодой человек. — Уверяю тебя, я не думал о подобных обстоятельствах. — А может я думал! Как ты сказал мне, когда я был подростком с разбитым сердцем, нет ничего необычного, если падаван в какой-то момент влюбляется в мастера. Со временем это проходит. — Не могу поверить, что ты меня слушал. Я действительно говорил такое, виновато опуская тот момент, что мастера тоже могут влюбляться. Ощущаю на себе его взгляд и продолжаю смотреть в потолок. — Ты паникуешь, — заявил он. — Нет. Нет причин для паники. Это просто секс, тут и говорить не о чем. — Секс. — Да. — Так вот что между нами было. — Похоже на то. — То есть ты так небрежно к этому относишься и совсем не паникуешь. Я не отвечаю. — На самом деле, я всегда думал, что ты будешь сильнее сопротивляться. В моем воображении ты всё повторял: "Нет! Эни! Прекрати! Нам нельзя!" — Я поражен степенью детализации твоих фантазий. Рад, что удивил тебя. — Никогда в жизни так не удивлялся. Надо сказать, что удивление — слишком мягкое слово для того, что испытываю я сам. Я не такой — моё тело и чувства не могут управлять разумом. Я этого не позволяю. — Что у тебя с лицом? — спрашивает он. Довольно быстро я придумываю ответ: — Вспоминаю время, когда мой мастер говорил со мной "про это", за годы до того, как я с ним действительно переспал. Он довольно подробно описывал разные вещи: анатомию, методы контрацепции, как доставить женщине удовольствие, этикет в постели. Всё это время я стоял и неистово краснел. Он определенно не был застенчивым и не мог понять моего смущения. Подозреваю, что он даже немного им наслаждался. Мне хотелось провалиться сквозь землю, тем более, что на тот момент я был сильно влюблен в него. Он говорил: "Будь нежным любовником, заботься прежде всего о партнере." Боюсь, что сегодня я не следовал ни единому пункту его поучений. — Не переживай, я не жалуюсь. Стараюсь не покраснеть, как это было со мной в подростковом возрасте. — Ты со мной никогда не говорил о сексе. А было бы здорово. Мне так нравится смущать тебя. — У меня создалось впечатление, что ты сам мог бы меня кое-чему научить. Всё это скоро закончится: его близость, его обнаженное тело рядом со мной, и даже наши неловкие шутки. Я страстно желаю прикоснуться к нему, обнять, но вместо этого мы просто снова поднимаем щиты, увеличивая с каждый секундой расстояние между нами. Когда он выйдет из палатки завтра утром, ничего не останется. В глубине души я понимаю, что случившееся сегодня ночью может разрушить всё, что у нас есть. — Иди в свою койку и поспи. — Ты же знаешь, что я не усну. Не понимаю, почему ты просишь об этом. — Эта койка узкая, а мы — два взрослых мужика. Мне неудобно и определенно жарко. Он лукаво щурится. — Да, я вижу: крайне неудобно и определенно жарко. — Не смешно. — Нет, смешно, заткнись. Он кладет голову мне на грудь и вскоре засыпает. Когда я проснулся, моя рука онемела от веса Энакина. Возле палатки кто-то ходит, наверно уже утро. На секунду задаюсь вопросом, как получилось, что мы голые лежим в одной постели. Второй раз за несколько часов нелепое ощущение счастья охватывает меня, подобно лихорадке. Рядом со мной его потное горячее тело, и я не представляю, где ещё хотел бы быть. К его лбу прилипла прядь волос. Хочу отодвинуть её и поцеловать, но со вздохом выскальзываю из кровати. Он с ворчанием переворачивается на другую сторону. Я застегиваю ремень, когда замечаю, что он проснулся и пристально глядит на меня, опираясь на локоть. — Доброе утро, мастер, — его сонный голос вызывает во мне отчаянное желание вернуться в постель. — Одевайся, — говорю вместо этого. — У нас много дел, а в десять — собрание с Рексом. Он уставился на меня. — Да? — Да. — Обычно это я сбегаю на следующее утро. — Я не сбегаю. Ты придаешь этому слишком большое значение. — Если ты так небрежно относишься к сексу с бывшим падаваном, почему бы тебе не вернуться и не трахнуться ещё разок? — Энакин, то, что у нас был секс, не значит, что он должен был быть. — Я знал, что будет непросто. Я массирую веки. Почему он никогда не останавливается, пока может? Неужели нельзя хоть раз в жизни помолчать и помочь мне спасти то, что ещё можно спасти. — Проще не бывает, поверь. Увидимся, — пользуюсь тем, что уже одет, а он нет, и ухожу. Его гнев ощущается через весь лагерь. Он прав — я сбегаю, оправдывая себя тем, что нам нужно время остыть и подумать. По крайней мере, я именно так и поступлю, но сомневаюсь, что у Энакина такие же планы на утро. Весь день избегаю его. По правде говоря, это и не требуется, потому что он тоже меня игнорирует. На собрании мы делаем все возможное, чтобы не смотреть друг на друга и не разговаривать. Рекс переводит недоуменный взгляд с одного на другого. Я солгал: работы мало. Просто брожу по лагерю, в последний раз вымазывая сапоги в грязи, прощаясь с планетой и ощущая абсолютную беспомощность и растерянность, а также вину, что часто бывает, когда я думаю об Энакине. Я ощущал вину, когда мы впервые встретились — за то, что ревновал к нему. Затем, когда умер Квай-Гон — за то, что не был достаточно опытным мастером. Теперь — за свою привязанность. За то, что хочу его. За то, что подвел его. Казалось бы, я-то должен был соображать лучше, чем он. Мы встречаемся через несколько часов, вокруг царит хаос — идет посадка сотен клонов на корабль. Обмениваемся раздраженными взглядами, после чего он исчезает на мостике, чтобы донимать коммандера, как обычно. Впереди у нас целый день путешествия, мы не можем прятаться друг от друга. Я должен поговорить с ним правильно и изо всех сил стараюсь прояснить свои мысли. Проще было бы подписать договор со стадом бант. Энакин рассматривает произошедшее между нами как свою победу — я точно это знаю. Он жаждет абсолютного обладания, это единственное выражение любви, которое он признает. Будучи моим падаваном, он перепробовал всё, чтобы сделать меня своей собственностью, а теперь, наконец, почувствовал, что ему это удалось. Он не отдаст свою добычу без боя и не будет разумен. Он всегда хочет все или ничего. За обедом мы сидим рядом, почти соприкасаясь локтями. Отвечаем на вопросы и смеемся, когда это уместно. На мгновение я горжусь тем, что он преодолел свой гнев и ведет себя прилично, а не предается мрачным думам, забившись в угол. Знаю, как это сложно для него. Господи, я когда-нибудь перестану быть его учителем и оценивать каждое его движение? Мы встречаемся у нашей каюты, после того как несли чушь за обедом. Энакин криво улыбается, открывая мне дверь. Я чувствую себя мухой, попавшей в паутину. — Не знаю, что и сказать, — начинаю я, когда мы неловко встали посреди комнаты. — Это мог быть первый раз в твоей жизни, — он не дает мне ответить, — то, что было вчера, потрясло меня до глубины души. Это были самые сильные ощущения, которые я разделял с кем-либо. А ты хочешь сделать вид, что ничего не случилось. Это абсурдно. Что я должен ответить? Моё горло сжимается в желании закричать, что я чувствую то же самое. С Энакином не бывает легко. Он не остановится, пока мы не скажем слова, о которых пожалеем, и не начнется полный бардак. — Это было не самой блестящей идеей, но по этому поводу больше нечего сказать или сделать. Это просто случайность, которая никоим образом не определяет наши отношения. — Если это ничего не меняет, то почему ты полагаешь, что это была ужасная идея? Иногда кажется, что он не принял во внимание ни одно слово, которое я ему сказал за всю жизнь. Время, потраченное на разговоры о последствиях слов и действий, пропало даром. Я тоже совершаю ошибки, но, по крайней мере, понимаю, к чему это приведет. — Тебе действительно нужно объяснять, почему у нас не должно быть секса? — Хватит. Я устал от твоей дипломатичности, она меня бесит. Надвигается катастрофа.