Жук в коробке

      — Пора, красавица, проснись!       Арсений более чем уверен: его внешность олицетворяет противоположное. В том месте, куда прилетает запущенный коллегой карандаш, определенно будет шишка. Затекшие ноги нащупывают ботинки.       — Всю ночь здесь просидел, что ли? — усмехается Жаворонок. Эта коллега впахивает в заочном формате, поэтому «Вдовьему» посвящает полный рабочий день без двух часов.       Спина отзывается на предположение аппетитным хрустом. Опираясь на столешницу, Арсений встает. Ни слезинки не проливает, но над веками будто потрудились насосом. За изолентой шумят автомобили, цокают каблуки. Там, где болтается липкий синий кусок, просыпается солнечный мир.       На экране смартфона — маленькое до смешного количество уведомлений. Два пропущенных от мамы. Каждый занят собственным страданием. Так Арсению дают «почувствовать себя взрослым»; новый мамин муж мнит себя ходячим генератором родительских мудростей. Странно, что взросление знаменуется отсутствием небезразличия со стороны близких людей. Отец восьмилетнего и восемнадцатилетнего Арсения обнимает одинаково. Говорят они, конечно, о другом, но с неменьшим интересом слушают.       — О, ты здесь…       Староста группы и главный редактор по умолчанию, хотя во «Вдовьем» практикуют — пытаются, то есть, — демократию. Арсений пишет ему позавчера, почему не придет. Единственный раз, когда соблаговоляет предупредить о причине отсутствия.       — Всю ночь здесь провалялся, ты прикинь! — вскидывается от стикеров Жаворонок.       — Дин. У него… трагедия, — склонив голову, почти шепчет староста.       Арсений поправляет рубашку. Добирается до кресла перед одним из компьютеров и садится, уставившись на черный экран. За ночь помещение остывает. Под одеждой — холодная сухая кожа. С тем же успехом можно прошагать от монастыря до «Вдовьего» пешком и только потом ввалиться сюда. Глупо надеяться, что приснится отец. В продрогшем теле — продрогший дух.       — Из дома выгнали? — прыснув, спрашивает коллега. Ее улыбка гаснет по окончании фразы. — Извини.       — Все уже случилось. Какая разница? — пожимает плечами Арсений. Кашлем прочистив голос, обращается к старосте: — Поработаю сегодня за компьютером, ты не против?       — Конечно, — староста отводит взгляд. Парень честный, держать в себе правду терпеть не может. Если дело не в качестве статьи, до последнего голосует за публикацию, каким бы провокационным материал ни казался остальным.       Не дело Арсения, что староста скрывает. Может быть, новости не слишком приятные и к «пострадавшему» отношения не имеющие.       — Прикиньте, ч’о узнал! — Рашида с его патетическими восклицаниями отправляют на массовые мероприятия по возможности. Отвертеться у «жертв» не получается. — У нас в области есть район засухи. И вчера буквально в десяти километрах объявили о постройке аквапарка!       — Злая ирония, — качает головой староста. Черты лица твердеют. Глаза, потемневшие решительностью. — Если материала достаточно, садись за статью.       Рашид закидывает сумку с ноутбуком на ближайший стол. Комната, кажется, колышется его дыханием, влажным — от «питательная влага» — взглядом. Арсений высматривает на полу ночные следы пыльных ботинок. Будто бы и не приходил сюда, не сталкивался с Сережей, не прятался от ночных мыслей в темноте.       — Господи! — морщится Жаворонок, когда ее неуклюже стискивают смуглые руки. — Задушишь!       Голова на заразительный смех отзывается болью. Арсению все равно лучше.       — Я пока ехал, «рыбу» набросал! — озаренный воспоминанием, Рашид хлопает себя по бедрам.       В одном из карманов шелестит тетрадный лист. Самолетик оригами, взмах рукой — староста едва успевает поймать. Арсений жмет кнопку на системном блоке и тем самым выдает себя.       — Какие люди! — состыковка бедра Рашида и края стола знаменуется грохотом и тряской.       Арсений выпрямляется единым нервным толчком. Наверное, его губы не способны сейчас на жалкую улыбку.       — Здравствуй.       — Ты на учебе появляться собираешься? — шумный Рашид, хлопнув по плечу, внезапно говорит вполголоса: — Этот маразматик, оказывается, все-таки не зачел. Сидит у себя в кабинете с шоколадками и хихикает!       — Беспредел, не спорю, — на автомате реагирует Арсений. Список собственных долгов по учебе начинает впечатлять после первой забытой — невозможно же! — пересдачи.       — А, неважно, — Рашиду с его подвижностью в диснеевские принцессы бы. — Тебя все равно отчислили.       После недавней новости, переданной также, вербально, мозг, видимо, вырабатывает защитный механизм. Арсений себе, кроме «ну и что?», вопросов не задает. Из «Вдовьего» не выгоняют. С отцом они больше об издательстве говорят, не об учебе на «корочки».       Староста вздыхает. Плечи, освобожденные от груза плохого известия, расслабляются.       — Если бы «Изменения» не повесили рядом, не заметил бы, честно, — добавляет Рашид, оправдываясь по непонятной причине.       — Это твое, — Жаворонок лепит на стол Арсения несколько стикеров и шаркает обратно, к выставленному на рабочее место термосу.       — Да что ж вы..! — староста выплескивает все укоризненное пыхтение на нетактичных коллег. Выдох, чтобы успокоиться. Затем он уточняет: — Ты сегодня точно работаешь?       Арсений не боится поднять голову, хотя жизнь снова ставит подножку, когда он только-только новую рубашку надел. Вдруг не страшно и показаться уязвимым, без комического супергероизма.       — Маме скажу, — поднимается с кресла, пока Рашид громогласным шепотом выясняет, что не так.

***

      Известие о смерти отца приносит мама. Она заявляется во «Вдовье», едва не пуская по полу сопли. Арсений печатает на клавиатуре ноутбука, устроившись за столом. Парочка коллег — близнецы с потока, как память подсказывает, — смотрят что-то в наушниках, делая пометки.       Мама останавливается напротив сына и рыдает в ладонь. Среди хрипа пару раз различаются слова. Этого Арсению достаточно. Спустя паузу он продолжает печатать. До конца предложения. Ставит точку. Говорит: «Иди, я пешком».       После развода их с мамой отношения — соперничество. Горе сближает только в посредственных мелодрамах, хотя ад принятия у одной стороны только приседает на старте. Арсений виноват. Не лезет из кожи вон, чтобы быть примерным сыном. У мамы есть второй ребенок, младший сводный брат. Его «переделать под себя» не поздно.       Отвратительный ребенок, на самом деле. Арсению жаль мальчика, с таким-то отцом.       Дорога петляет вокруг заветного многоэтажного дома. От другого подъезда раскиданы еловые ветви. Арсений находит автомобиль нового маминого мужа на стоянке. Пытается вычислить движения в замаскированных дневным светом окнах. Солнечные лучи дарят иллюзию запаха: свежескошенная трава. Одним разочарованием больше, одним меньше.       В какой степени неверен «порыв» от входной двери, Арсений оценит позже. Мама выходит из кухни, а он прямо в ботинках шагает и крепко обнимает. Как мог бы отец, если бы сердце выделило ему выходные на прощание.       — В уличном… — глухо бормочет мама.       Арсению горячо от дыхания на плече. В груди что-то опасно балансирует, тянет ниточки век, как у марионетки. Плакать нельзя. Не на глазах у маминого мужа, который выходит с кухни. Пришедшему сухо напоминают, что не он пол в квартире моет. Пусть раздевается и идет пить чай. Мама отрывается от Арсения; лицо заплакано. Ей легче скрыться в иллюзорных чувствах к чужому человеку.       Этот мужчина с залысиной, капающий слюной при слове «дача», не будет здесь родным. Квартира в дни до похорон невыносима. Всем известно, кто ее хозяин после развода и после смерти. Маминому мужу — в том числе, отсюда и предложения переезда, и продолжительный отдых на даче.       Арсений снимает ботинки и моет в ванной руки. Зеркало льстит — должно быть хуже. Время, замерзнув на мгновение, тянется. Все сказано и сделано. Откладывать нечего, убеждает себя Арсений, нажимая ручку двери на конце коридора.       Брат сидит напротив монитора. Когда Арсений заглядывает к нему с просьбой сбегать за успокоительными для мамы, он размещается в дорогущем кресле тем же образом. Огромные наушники транслируют отговорку «ничего не слышу». А дотронуться — нарушение личного пространства.       — Здравствуй, как дела?       Бесполезно. Арсений протискивается в комнату. Абстракция грязного белья замечательно блокирует проход. Воздух — пот, химозный дым электронной сигареты, жареная картошка. Книги, которые Арсений впихивает брату накануне похорон, служат подставкой для тарелки с застывшим жиром, банки энергетика. На полу мешаются катышки, блестки, волокна салфеток, крошки.       — Ты хуже своего отца, — Арсений присаживается на краешек кровати. За спиной слепоглухого. — А ненавижу я его, а не тебя.       На мониторе — мультипликационные монстры, пиктограммы бриллиантов, оружия, монет и прочего. Мерные щелчки мыши убаюкивают. Говорить что угодно. Собеседник не повернется.       Дважды брат усаживает Арсения за компьютер. В новогодние выходные и еще раз, когда мама с мужем отчаливают на дачу. Из «Вдовьего» Сережа гонит тараканов, поэтому в издательстве объявлен дистанционный формат работы.       Арсений быстро осваивается с клавиатурой. В скудных восклицаниях брата слышится уважение. Он предлагает «на сервере». Арсений не против иногда и не дольше двух часов подряд; однотипные операции утомляют. Брат, пожимая плечами, цедит, что ему могут понравиться квесты.       — Я не поцеловал отца в гробу. Наверное, все этого ждали, — давя ладонями на коленки, признается Арсений.       Системный блок издает писк. По словам брата, звуки бывают разные, каждый — под конкретную проблему. Компьютер сообщает, что не так. На его крик о помощи брат реагирует. Стаскивает наушники. Монитор светит диалоговым окном.       — Ты что здесь делаешь? — из полуоборота осведомляется брат.       — Ухожу, — усмехнувшись, Арсений встает. Запускает через кресло на клавиатуру грязным носком с захламленной кровати.       А вот это лишнее.       Мама и ее муж жмутся на плотно сдвинутых стульях. Этот лицемер держится за женскую руку, подносит к губам. Любит — такое пошлое определение. Дрогнувшей улыбкой намекнуть о личном отношении к театру одного бездарного актера. Арсению приготовлена гостевая кружка на другом конце стола.       — Меня отчислили, кстати.       Этому подонку сделать больнее, но под удар попадает мама. Ничего нового. Арсений несет чайник от плиты до стола. Льет кипяток, прогоняя мысль не остановиться вовремя и попасть на руку, которая держит кружку.       — Как?.. — едва слышно. Мама такая старая и маленькая в своих теплых домашних кофтах. Выцветшие глаза.       — Сначала учиться надо, а потом в своих там издательствах… — гражданин Поучение гладит маму по спине, затылком к виновному во всех семейных бедах.       — Мир, где люди не лезут в чужие семьи, восхитителен, — Арсений садится, прогнувшись, сцепляет руки на столе замком.       — Вот и не лезь.       — Что?! — мама, вздернув нос, отшатывается от мужа к стене.       Стеклянная вазочка с конфетами. Мама выставляет ее сегодня или вчера. Считать за предательство. Маленькое и острое, как осколок. Или мама сдается. Тому, что отец ничего не значит.       На первой съеденной конфете Арсений разворачивает фантик. «Егорушка».       — Я хочу сказать, — принимается бубнить пунцовый самозванец, — забросить учебу ради работы в бесперспективном издательстве — решение незрелое.       — Вы разбираетесь, — прежде, чем мразь ныряет под лучи превосходства, Арсений кривит уголок рта улыбкой. — Жаль, только в овощах.       Грохот упавшего стула. Мамин муж раскрывает рот, словно проглотить Арсения собирается. Побледневший дачник. Едва владеет артикуляционным аппаратом.       — Вон!       Неспеша. Арсений надевает куртку, распутывает в собственной комнате проводные наушники, чистит ботинки, причесывается. Из кармана выпадает скомканный фантик. Или еще одно бессознательное движение.       Мальчик, изображенный на фантике, более реален, чем отец. Долговязый паренек как был рисунком, так и остался. Арсений переводит взгляд на тротуар и представляет: летнее чудо едва за ним поспевает, пусть вприпрыжку. В детстве подобные упражнения на фантазию даются проще.       Ключа под кактусом нет. Поправив горшок Геши, Арсений обнаруживает, что дверь не заперта. Взгляд на экран блокировки: помимо пропущенного вызова от мамы, время оповещает, что уборку Сережа заканчивает полчаса назад. Под курткой пробегает холодок. Кроме компьютеров, у «Вдовьего» красть нечего. Воры не интересуются информацией, пусть она важнее.       Темно. Тонкая нить запаха — мокрая тряпка, моющее средство. От дальнего стола доносится стук. Как если бы металлические нашлепки ударили о ножку.       Арсений зажигает свет. Готовый временно ослепнуть.       — Простите, пожалуйста, я… — Сережа отступает к стене, прижимая к груди мятый лист. Дреды скрывают ручку и смартфон, на котором недавно выключен, судя по интерфейсу экрана, «Фонарик».       — Вы сделали нечто, требующее прощения? — проморгавшись, Арсений прикрывает дверь. Облегчение общее. Греет карман фантик, который духу не хватает выбросить.       — Это не мое, — лепечет Сережа, бочком продвигаясь к мусорной корзине. Выкидывая листок, задевает экран: открывается вкладка с впечатляющим количеством текста. — Нехорошо как-то… Но я никому ничего не продаю, я только сам переписываю тут всякое.       У Арсения под носом — смартфон. Телепортация какая-то или сегодня желательно выспаться. Сережа листает «Заметки», глядя снизу вверх.       — Тут ничего такого, смотрите!       — Вы прощены, — пытаясь положить руку на плечо, Арсений убирает дреды блудному уборщику за спину.       Тот застывает. Ребенок, которого Дед Мороз на утреннике коснулся.       — Мне правда неудобно, и…       — Вы не с журфака?       — Нет.       — Аналогично, — хохотнув, кивает Арсений.       Сережа недоверчиво округляет глаза. Чешет руки. Во «Вдовьем» гостям рады. Арсению не смертельно необходимо ночевать дома.       — Я нигде не учусь. Работаю, — рдеет парень под дредами.       — А по ночам пробуете себя в роли журналиста?       — Изучаю просто.       Арсений, откашлявшись, размышляет над принятым решением. Впрочем, смысла в этом немного.       — У меня есть несколько нонфикшн-изданий по теме. Если задержитесь как-нибудь, могу одолжить. Как прочтете, оставите здесь.       Сережа опускает взгляд, заливаясь нервным смехом. Рука Арсения, по всей видимости, уверенности не придает. Запах малинового жидкого мыла усиливается. И будто двое, тайну которых проглатывает «Вдовье», давно знакомы.       — Завтра можно? — с пиететом вопрошает Сережа.       — Да, — обнимая парня, Арсений недоумевает. Тяга к физическому контакту — странно, и невозможно противиться. Отец бы предположил, что ответ таится в одном из «умных экзумпляров».       Сережа, если не возобновит дыхание, еще в обморок шлепнется. Движения получаются резковатыми. Арсений улыбкой снимает всю ответственность и серьезность со спонтанного проявления эмоций. Тепло всему телу; фантик почти забыт.       — Журналисты — это исследователи, — а вообще, Арсений опасается, не много ли впечатлений для одного вечера. Тянуть значит поменять решение, найти «но». — Ты можешь начать с простого.       Сережа поднимается на цыпочки, разглядывая «Егорушку». Фантик не заслуживает такого сосредоточенного взгляда.       — Найти информацию про этот рисунок.       — Настоящее исследование, — после хрипловатого шепота Сережа не орет «ура» только из-за стеснения.       Схватив фантик, несется к двери. Хлопок — нет его. По ступенькам снаружи взбегают. С улицы доносится неожиданное «удачи», ярче солнца в этих сутках.       Арсения хватает на улыбку. Именно поэтому «Вдовье». Держать курс в сторону корзины для бумаг. Яблочный огрызок и комок жевательной резинки укрываются за сегодняшней макулатурой. Сверху, что приходится брать двумя пальцами, жмется листок с аккуратными пометками Сережи. По специфическим терминам распознается школа зарубежной независимой журналистики, причем в ужасном переводе. Арсений пристраивает листок на ближайший стол, иначе от напряжения высохнет рука.       Опять в ботинках. По чистому полу.