Жук в коробке

      Антон выглядит как воздушный шарик, рвущийся с привязи. Небо над вокзалом забрызгано солнцем. Правда, Максим — скорее противоположность ребенку. Счастливому ребенку.       Своим появлением Арсений невольно выделяет третьего лишнего. Производится попытка извиниться взглядом, но у Максима в планах, очевидно, не поднимать голову вовсе. Обернуться — и мысли теряются, все бобины внутреннего голоса пылятся по углам. У Саши так искажается лицо, когда Арсений упоминает «дорогих» людей. Неизвестно, про Антона это, про Максима или про обоих братьев. Неизвестность не обременяет. Не сейчас, у теплого здания с противным голосом громкоговорителя. Через пелену недосыпа — печатать всю ночь, морщась от катастрофически нерастворимого кофе. Ночь отделяет Арсения от интервью. Хотя больше это похоже на потрошение раны. Сережу приходится останавливать; для него Саша — незнакомый человек, обезличенный способ получить информацию. Бывший друг приглашает выпить, когда Арсений вытаскивает его из «Вдовьего». Отказ. Сережа присылает файлы — аудио и текст, автоматическая расшифровка с тайм-кодами, — пока Саша дергает себя за пряди волос и бормочет что-то про «соскучился» и «неудивительно, да?»       Арсений, вцепившись в сумку, ждет. Когда хоть один из них вернется к реальности.       — Я просто не выспался, — оправдывается Антон по пути к метро. — Мы ждали грузчиков всю ночь.       Максим косится с видом «только не включайте в это местоимение меня». Арсений оказывается между ним и Антоном. Последствия данного обстоятельства шея мужественно переносит; успеет отомстить в полной мере, ночью на незнакомой постели. Антон обтирается о плечо, пропуская встречный поток прохожих. Метафорический поршень толкает поддерживаемая интрига, и в «подземке», пока вагон грохочет между станциями, Арсений задает вопросы, умоляет сказать чуть больше, добиваясь сохранения положительного настроя. Антон не утонет ни за что; если после смерти отца он и погружается куда-то, возвращаться туда нельзя.       Ночь дается братьям нелегко. Разделитель в виде Арсения позволяет выдохнуть обоим. Они винят друг друга во всем, начиная от рождения в разное время, заканчивая сегодняшним гостем. Максим, однако, не выставляет претензий, кто на самом деле с кем. Страшно, если безрассудно он мыслить не умеет.       Из коробок, которыми заставлен коридор, пахнет осенними листьями. Антон протягивает руки, чтобы взять у Арсения куртку. Тот едва не шагает вперед сам, вместо предмета одежды. Необязательно ранить себя, чтобы убедиться: сердце среднестатистически уязвимо.       — Я приготовил макароны по-флотски, — Антон переставляет несколько коробок, пусть на предыдущих местах они смотрятся тоже ничего. Взять бы эти ладони в свои и заверить, что они находятся на своем месте. Широкий жест к плите — Арсения каким-то чудом в тесной прихожей не задевают. — Целую сковородку. Голодный?       — Не откажусь, — Арсений наблюдает за рюкзаком и сумкой для ноутбука: их уносят в другую комнату без каких-либо комментариев.       Максим натыкается на углы и передвигается неуверенно, словно за каждым углом его поджидает контракт с модельным агентством, не меньше. Арсению здесь комфортно. При дневном освещении убежище Антона не транслирует другое настроение, сохраняя отражение своего владельца. Если рассматривать квартиру как Солнечную систему, одинокая звезда вращается вокруг своей оси, подключенная к сети электропитания. Некоторые компьютеры потребляют больше энергии в спящем режиме, чем в активном — если бы не счета во «Вдовьем», Арсений, может быть, и не разбирался бы.       Черный экран монитора, но мышка мигает всеми цветами радуги. Арсений, не выводя на лицо эмоций, следует к соблюдению гигиенических норм. Эти богатые программисты. Денег, во всяком случае, больше, чем у безымянного журналиста на донатах читателей.       Сверху коробки заклеены зеленым скотчем. Арсений приподнимает одну, между кухней и ванной, оставляя на картоне водяные потеки с ладоней. Тяжело. Внутри — несколько предметов. Из-за угла показывается Максим. Надо думать, перед выходом из комнаты общежития он выдавливает яд, как из гнойника, и теперь переживает последствия. Напускная веселость — очередной его имидж, для журналистов.       — Не трогай.       Возмущение имеет сходство с «да это больше мой дом, чем твой». Оглянуться на кухню, где стучит тарелками Антон. Арсений думает, содержимое коробок касается семьи Шастунов, и только, собранной-пересобранной. Кивнуть, признавая поражение, и пропустить футболку «Choked for a Reason» вперед. Максим не похож на старшего брата — подобные ему люди вообще не кажутся принадлежащими к какой-либо любящей социальной группе.       Арсений ведет вилкой по голубой каемочке. Солонке на этой кухне лучше отсиживаться в настенном шкафчике и не выглядывать. Если без преувеличения, Антон действительно добавляет лишнего. Не критично, но шутить про влюбленность Арсений не будет. Максим хлебает воду; шея покрывается красными пятнами, он часто сглатывает и чешет ноги. Одно дело — выигрывать во внутренней войне, которую приходится вести самому, другое — наслаждаться мучениями, наступать, когда защищать некого.       Лонгрид «Вдовьего» появится завтра, на обеденном перерыве читателей. Староста убеждает, что с такой серьезной публикацией торопиться нельзя. Подготовка в несколько дней. Внизу будут стоять фамилии Сережи и Арсения с инициалами. Авторство, как и деньги, не имеет значения, не для этой работы; это предназначение журналиста, то, для чего «Вдовье» существует. История должна попасться на глаза нужным людям.       Арсению стыдно подглядывать. Кусок скотча цепляется за носок, и именно это служит причиной остановки напротив двери ванной комнаты. По классике жанра, приоткрытой. Максим убирает волосы со щек и лба, зачесывая пятерней назад. На несколько делений вентиляционного шума лицо полностью открыто. Жесткие движения вертят безвольную голову перед отражением. Вылитый Антон. Арсений едва не ахает вслух. Черты искажены, как если бы младшего брата Максима рисовал художник, невысокого о нем мнения. По сравнению с лицом глаза мальчика с фантиков яркие. Они — единственное, в чем еще теплится свет.       Складной нож — в руке. Хорошо, Арсений с воодушевлением не принимается им размахивать. Переведя от красочных картинок воображения дух, тянется лезвием к картону. Коробки, честное слово, только с дачи. Максим, прислонившись к косяку, мысленно мечется между непониманием и осуждением.       — Давай! — подбадривает Антон, дергаясь неоконченными прикосновениями.       Скотч поддается лезвию. Ужасные ассоциации. Арсений не может переключиться на что-то другое. Ровно до тех пор, пока не поймает правильный зеленый взгляд. Максим и не дает шанса увидеть себя по-настоящему. Тот мальчик в треуголке из газеты не возвращается с полотна. Фантики «Егорушка» — его кладбище.       Пальцам Антона удается успокоить. Случайными прикосновениями; слышно, как любопытный нос сверху втягивает воздух. Да, очень вкусно. Парфюм маминого мужа — единственное, что совесть не позволяет ненавидеть, и преступлением было бы не одолжить один из флаконов, перенюхав все под аккомпанемент воды из крана. Арсений задерживает дыхание, перехватывая раму с другого угла. На «три» двое, под не слишком чуткой страховкой Максима, вытаскивают первую работу Андрея Шастуна.       Затем вторую. Третью. Миры, которые художник изображает, настолько реальны, что не могут существовать в настоящем. Правда чаще оказывается невероятной — во лжи выскоблен логикой каждый миллиметр.       Арсений смотрит на картину «Папа, не уезжай!» Лицо у мужчины в дверях незнакомое, но это второстепенное. Осанкой, застывшим шагом — отец. И мальчик, который прячет за спиной огромную тельняшку. Из кухни, с полотенцем наперевес, спешит на помощь мама. Мальчик навсегда закован в эту сцену, мгновение, когда труднее всего держаться, когда детская беспомощность накрывает, будь сыну восемь лет или восемнадцать. Арсений мысленно советует: лучше бежать за машиной с левой стороны, потому что в конце двора будет поворот налево и отец обязательно задержится, чтобы посигналить.       — Я хочу устроить выставку, — по коридору, заставленному картинами, Антон двигается бочком. — Благотворительный вечер. Деньги с билетов пойдут детям-сиротам, на организацию всяких кружков.       — Он даже фонд специальный нашел! — язвительно обличает Максим, вытирая руки о штаны.       — Ты можешь на меня рассчитывать, — тихо, но твердо говорит Арсений. Они с Антоном стоят на разных концах коридора, но ближе им некуда. Внутренний голос, если у него имеются ноги, поднимается, пошатываясь, и подтверждает, что Арсений все делает правильно.

***

      Едва за Максимом закрывается дверь, квартира принимает два облегченных выдоха. Арсений говорит, у него много новостей. Антон просит подождать. Сегодня он напяливает чехлы на пивные банки, кажется, целую вечность.       Из коридора торчит краешек полотна «На Байкале». В альтернативной вселенной обмотанный полотенцем брюнет, с сигаретой между загадочными — «диковатыми», если давать характеристику про себя, — губами наверняка не отказался бы побыть Арсением. Дешевый солнцезащитный крем переливается на красной коже. Девушкам идут пушистые завитки на висках, выжженные до пшеничного цвета брови. Одну из таких и держит за плечи, отклонившись от художника, брюнет в полотенце.       Часы за окном стремительно сменяются. Арсению кажется, что, как в мультфильмах, возможно протянуть руку и задержать на небе непослушное светило. Через кактусы, которые добросовестно несут пост на подоконнике. Антон для чего-то встает и потягивается посреди комнаты, позволяя солнцу нарисовать на световом холсте его силуэт. Арсений залезает пальцами под сиденье дивана, нащупывая механизм, благодаря которому от ночевки не отвертеться. Запах мокрых листьев из коридора топчется на пороге, цепляется за стены, пытается прошуршать по полу.       — Улыбнись.       Арсений не собирается подчиняться без вопросов, но губы принимают решение самостоятельно. Нечестно: так всегда, если нужно сделать наоборот.       — За твою улыбку отвечает большая скуловая мышца, — говорит Антон, плавно проводя пальцами у лица Арсения, очерчивая поднятые уголки рта. — Zygomaticus major.       Уткнуться в банку пива, списывая пылающие щеки на горячительный напиток. Арсений ни вопроса не может сформулировать. Надо сказать, это его не устраивает. Нечего Антону делать с безвольно пускающим слюни придурком в рубашке.       — Папа учил меня рисовать, — воспользовавшись обезоруженным языком собеседника, продолжает Антон. — Он говорит, к портретам без знания анатомии лучше не приближаться.       — Ты рисуешь… пишешь картины? — выдавливает Арсений. Сомнительное достижение. В глубине души, за последним проблеском разума, он ждет пробуждения.       — Нет, — Антон, вскинувшись, смеется, — у меня к этому ноль способностей. Как и ко всему, наверное.       Еще глоток. Арсений слышит, как тикают часы в соседней комнате. Там, рядом с невыключенным компьютером, будет спать Антон. Близость ночи забирается под рукава и колюче вылизывает локтевые сгибы.       — Вот у тебя сейчас на лбу складки, — помедлив, Антон все же касается. Костяшки задевают с пустым звуком банку. — Есть такая лобная мышца, frontalis.       Они сидят без света. Хотя в присутствии Максима Антон сообщает, что лампочка заменена.       — Всем казалось странным, что папа — художник, брат — тоже творческий человек, а я… Просто так.       Арсений медленно качает головой, словно делает разметку времени, как маятник. Новую разметку для таких вечеров.       — Ты — человек. Из этого следует, ты что-то значишь, — получается на границе строгости и упрямства. Не ту интонацию Арсений пытается передать.       Темнота поглощает, начиная с ног. Спрятать, как сводный брат, между коленками дрожащие ладони.

***

      Чтобы выбраться из автомобильной пробки, водитель «Скорой» включает «мигалку», подает несколько звуковых сигналов. Паша сидит к окну боком. Тишину нарушает только дребезжание носилок. Передав Паше сигарету, Эрик ерзает:       — Скоро приедем?       Арсений смотрит телевизор, ковыряя яичницу. Сценарий этого сериала из тех, где можно исписать тысячу страниц, но ничего при этом не сказать. Из соседней комнаты доносится стук клавиатуры. Антон работает до обеденного перерыва, до выхода статьи во «Вдовьем».       — Минут пять, — Паша стучит в перегородку, к водителю. Эрику по костяшке бьет молнией фельдшерской куртки. — Эй, там! Давай через дворы!       Здание вокзала. Паша предупреждает, прежде чем вцепиться в дверь «Скорой»: он будет ждать. Полы вельветового пальто подхватывает ветер. Нос Эрика общими усилиями спрятан в шарф.       Ночь без кошмаров, правда, с открытой форточкой. Отправляясь в туалет, Арсений не заглядывает к Антону, но думает об этом до последней связной мысли.       Объявления о розыске громоздятся друг на друге. Где-то под ними — выцветшая фотография Леши. Цепкий взгляд, яростная свобода, заставляющая Эрика дрожать. Под шарф поддувает. Уголки объявлений шепчут шелестом. Эрик шагает через соблазн заткнуть поскорее уши. Людям от близости «Скорой» тревожно: все оглядываются, жмутся к собственным чемоданам и рюкзакам.       — Здравствуйте, мне один билет, пожалуйста.       — Куда? На какие даты? Плац, сидячий, купе?..       Арсению ничего не мешает дождаться выхода статьи в поезде. Дома. Во «Вдовьем» или дрянной столовой с Сережей. Решено, он сегодня же переезжает в гостиницу. Но, черт побери, остается в этом городе.       Полицейские выталкивают в вестибюль парня с клеткой и саквояжем. Эрика гипнотизируют красные штаны. Не может быть. Билет с паспортом только чудом попадает не мимо кармана. Никотиновые плевки полицейских, как и угрозы — сквозь зубы. Главное, что Он теперь один-одинешенек в центре вокзального вестибюля. Эрик на «цели» оседает, молотя побелевшими костяшками по воздуху. Испуганным стуком на пол — саквояж и клетка.       Подбородок задран вверх рывком. Шершавые пальцы.       — Тебе было сказано: не подходить!       — Леша, — язык не то чтобы заплетается; во рту у Эрика, судя по всему, — с десяток узелков, — откуда ты здесь?       — «Зайцем» ехал. Спалили, суки, — сквозь зубы. Леша дергается, встряхнув Эрика: — Караулил, что ли?       Отрицательные движения головой. Взгляд затуманен.       — Белый, как жмурик, — хмыкнув, Леша лезет свободной рукой в карман. — На!       Фантик в разноцветных пятнах несошедшей краски. На ладони Леши остаются блестки глянцевого покрытия. Эрик рассеянно мнет мармеладку неопознанной формы. Крик со стороны — уборщик не собирается менять маршрут из-за двоих истуканов.       — Сахару для башки надо, сечешь?       — Секу.       В отличие от объявлений, волосы короче и лицо изрезано каждой противоречащей системе черточкой. Мармеладка каменная — Эрик после пары причмокивающих движений останавливает конфету за щекой.       — Что у тебя, — подбирая саквояж с клеткой, Леша, который и без того ниже, сейчас метает из-под бровей искры, — есть, где переночевать?       — Есть. Маме только не показывайся. Когда она с работы придет.       — Вот и все, — Леша вручает клетку Эрику; мгновение, когда он замирает, а потом поправляет шарф, съехавший с плеча.       — Выйдем на другую сторону? — умоляюще выглядывает из-за клетки Эрик.       Внутри хлопают крылья и гремит о прутья жердочка или другая птичья игрушка. Леша, зыркнув по сторонам, замечает уборщика: недовольный сотрудник вокзала в схватке взглядов проигрывает.       — Пошли.       Эрик держится поближе к куртке с лысеющим воротником. Локти протерты до блеклого рисунка. Правда, «локти» — только на рукавах. Куртка Леше не по плечам и не по ширине.       — Что это? — кивок на клетку.       — Попугай.       — А…       — А я знаю?!       От крика Эрик спотыкается, тем самым ухудшая ситуацию: Леша обхватывает за пояс, предупреждая падение. Из-за волос еще, как назло, открывается ухо. Капельки слюны на мочке.       — Не знаю, что этот пижон вез с собой, но на Беголово его повязали. Понял?       — М… понял.       — А вещи пижона остались. Понял?       Эрик кивает. В кармане пальто вибрирует мобильник, обостряя ощущение в животе, как затянувшаяся пауза.       — Придем — посмотрим. Не бомба же, — Леша внезапно отпускает, оставляя Эрика бултыхаться в участившемся дыхании. Вокруг хаотичным потоком спешат люди и чемоданы, вместе и по отдельности.       Арсений не скажет, где кончается сериал, а где начинается сон. Рука раскачивает за плечо с такой интенсивностью, словно Антон намерен скинуть гостя с дивана. Перед глазами пляшет экран смартфона. Рывком сесть, протянуть руки.       — Я еще не читал, — Антон, потупившись, садится рядом.       Публикация — две минуты назад. После прочтения Арсений обновляет страницу, в безотчетном поиске заголовка «Распад Choked for a Reason».