Мальчики не плачут

Не любит. Вообще. И разум кричал, буквально орал на ухо: «Напиши, что передумал. Напиши, что Кадзуха больше не нужен, соври. Отправь ему всё, что угодно, только не позволяй этому человеку пересечь порог этого дома.» У него есть причины этой лжи. Например, мать. Личная комната, в которой, всё же, хранились его воспоминания. А ещё он не собирался подпускать к себе Каэдэхару ни на метр ближе. Не собирался и отталкивал его всеми силами всё это время. Так какого хуя он сейчас пишет совершенно другое? «Скарамучча: Предпочитаю сладости горечь.» В этой горечи он видел лишь правдивость. Оттого и так часто пил чай — он не прятал отвращение за сладкой оболочкой. Не лгал и не натягивал розовые очки, которые на Сказителя пытались натянуть ещё года три назад. «Это просто такое воспитание, она тебя действительно любит.» «Потерпи немного, и всё будет хорошо.» «Ты не должен плакать, сильные мальчики не плачут.» «Люби свою мать, она у тебя одна такая.» «Терпи.» Терпеть, когда хочется кричать. Терпеть, когда опускаются руки. Терпеть, когда глаза жгут слёзы. Терпеть, когда его водили по психиатрам, уверяя, что он не слушается и кричит по ночам. Терпеть, когда его заставляли пить таблетки. «Скара, ты принял свои лекарства?» «Да, мам.» И прятать колёса под языком, понимая, что пить их не стоит. А потом он стал послушен. Перестал просить его не бить. Перестал просить не наказывать. Принимал все наказания покорно, прятал их последствия. А когда его предал единственный человек, которому он доверял, которого действительно любил, сердце очерствело окончательно. И давно спрятанный блистер таблеток, которые Сказитель, почему-то не выбросил, постепенно опустел. Он выпил все колёса, которые ему прописали. Все до единого. И забыл напрочь лицо того человека, намеренно вырезав его из воспоминаний скальпелем. Возможно, слишком глупо. Не стоило забывать того, кто вырвал доверие и привязанность с корнем. Того, кто растоптал чувство безопасности и облачил в шипы, оттолкнув от людей. Но он забыл эту мерзость. А Кадзуха назойливо напомнил своим «Я люблю тебя.» Сука. Где-то за окном кричат соседи. И Скарамучча лишь привычно зарывается глубже в одеяло, сжимая губы, берёт телефон, лежащий рядом, щурится от яркого экрана. И, судорожно выдохнув, медленно печатает: «Скарамучча: Принеси декорации. Хочу с ними закончить.» Работы там осталось немного. И чем быстрее они её завершат, тем быстрее оборвётся их контакт. «Каэдэхара Кадзуха: Я дорисовал и раскрасил. Тебя не было в школе и я решил закончить сам.» Вот как. Тогда так даже лучше. «Каэдэхара Кадзуха: Прости.» И за что этот идиот снова извиняется? Прекрасно знает же, что темноволосый это ненавидит, так какого ху… «Каэдэхара Кадзуха: Нужно было дождаться тебя. Всё же, эту работу поручили нам вдвоём.» Значит, в этом дело. С губ срывается шумный выдох, Скарамучча прикрывает глаза устало. А после, хрипло прокашлявшись, медленно печатает ответ: «Скарамучча: Ещё раз извинишься и полетишь в чс. Забей.» И тишина. Сообщение прочитали, но ничего не ответили, совершенно. А ответа и не требовалось — всё равно телефон грубо пихают обратно под подушку и упрямо закрывают глаза в попытках уснуть. * * * — Как ты себя чувствуешь? — Нормально. — Лжёшь. Ты бледный и дрожишь, как кленовый лист на ветру. — Я нормально себя чувствую. — Как скажешь, — Кадзуха с шумом выдыхает, сжимает чашку с горячим чаем своими тонкими пальцами и отводит взгляд в сторону, замолчав. А Скарамучча на это лишь хмурится, делает глоток излюбленной горечи, да плотнее кутается в одеяло, вновь заходясь в мерзком кашле. Кажется, в его жизни слишком много мерзкого. — Я принёс тебе таблетки от кашля, — начинает Каэдэхара, аккуратно ставя чай на прикроватную тумбу и наклоняясь к пакету, лежащему у его ног, — ещё жаропонижающее, пакетики от простуды, спрей для горла, капли от насморка и.. — Ты решил сюда всю аптеку притащить? — Сказитель кривит губы, когда на постель высыпается всё это богатство упаковок и флаконов, — слишком много. Я сдохну быстрее, чем это меня вылечит. — Не говори так, — слышится тихое. И на колени падает упаковка лимонных леденцов, — когда допьёшь чай, прими их. — Я по факту сказал, — темноволосый лишь огрызается в ответ, ставит кружку рядом с чужой чашкой и, отложив таблетки в сторону, вновь кашляет, жмурясь, — а обезбола у тебя нет там случайно? Голова болит. Прохладная ладонь Кадзухи неожиданно прижимается ко лбу, убрав тёмные пряди. А после тут же исчезает, протягивая другие таблетки. — У тебя температура поднялась. Выпей жаропонижающее и голова потом пройдёт. — Да блять, не надо мне ничего сейчас пить, просто дай обезбол, — как ребёнок. И насрать, — может, я сдохнуть от болезни хочу? Но помру хотя бы не с гудящей головой, а с.. Его резко хватают за руку. Дёргают на себя, тяжело смотря в наэлектризованные аметисты, наклоняются. И тихо произносят, окончательно забравшись на чужую постель: — Ты думаешь, что это смешно? Какого чёрта, Скара? — Кажется, я просил тебя не называ.. — Ты вообще не видишь рамок своих шуток, да? Не понимаешь, что я за тебя переживаю и пытаюсь помочь?! Каэдэхара начал повышать голос. И Сказитель, не чувствуя тормозов, усмехается, дёргая рукой, которую неожиданно крепко удерживали: — Тебя это ебать не должно. Мы друг другу никто и если я сдохну в этой комнате, то последним человеком, который об этом узнает, будешь ты. — Мой друг умер! — светловолосый резко выкрикивает. И это заставляет Скарамуччу неожиданно застыть. И вовсе не от крика, а от прозрачного блестящего хрусталя в чужих глазах и неожиданного момента откровения, облачённого в нервный срыв, — на больничной койке! Он до последнего боролся за свою жизнь, цеплялся за неё, прекрасно зная, что никогда не излечится! Те цветы, что ты видел, те рисунки на стенах, это всё его! — со стороны парня слышится тихий всхлип, — он обожал собирать сессилии, увлекался рисованием! И так искренне улыбался, когда закрывал глаза в последний раз! А ты.. Ты так просто раскидываешься словами о смерти, прикидываешься идиотом, шутишь и играешь с людьми! Ты действительно думаешь, что эти шутки того стоят?! В ответ лишь тишина. Тяжёлая, густая. Хватающая за руки и волосы, дёргающая грубо на себя и душащая, оглашая приговор. И когда сухие губы открываются, чтобы хоть что-то ответить, их накрывает что-то тёплое. Солёное и дрожащее, кусающее грубо. И столь же быстро исчезает, заменяясь резким объятием и тихими всхлипами в плече. Какого.. чёрта? — Альбедо, он.. Прошу тебя.. Не надо.. — очередной всхлип. Одеяло давно куда-то сползло за спину, а мятая футболка мокнет под потоком чужих слёз, — хватит.. — Кадзуха… Всхлип. — Кадзуха. Дрожащие пальцы сжимают ткань одежды, а всхлипы становятся чаще. — Каэдэхара! — заходится в кашле. Жмурится, прикрывая рот ладонью, вторую же руку кладёт на дрожащую спину подростка. А после, схватив за воротник, грубо от себя оттаскивает, хрипя: — Возьми чёртову чашку с чаем и пей, пока не врезал. Какое ты вообще имел право меня касаться?! — Прос.. — Заткнись. Пей ёбаный чай и проваливай отсюда, — Сказитель достаточно резко отворачивается, кутаясь в одеяло, падает на постель. И, вновь зайдясь в кашле, жмурит глаза, произнося тише: — Я не желаю тебя видеть. Отталкивать. Отталкивать до конца, пока за клеткой рёбер отчего-то сжимается сердце, ноя и кровоточа. Отталкивать и.. Терпеть.