Мальчики не плачут

Не желает.. видеть? Но.. Архонты. Что он наделал? — Скарамучча, я.. — Кадзуха дышит тяжело, смотря на отвернувшегося парня. И чувствует, как ком в горле начинает душить. Чувствует, как сдавливается грудная клетка, чувствует, как заканчивается кислород. И чувствует, как земля уходит из-под ног окончательно, — прости меня, я не хотел. Я правда.. Умоляю, дай мне остаться рядом с тобой. В голосе сквозит истерика. Эта истерика выражается в дрожащих руках, в соли, текущей по щекам, и отчаянии, прошивающем стены комнаты насквозь. И на это отчаяние Сказитель лишь кривит губы, зарываясь глубже в одеяло. Жмурит глаза, тяжело выдыхая, зажимает уши ладонями. Делает что угодно, лишь бы не слышать, как ломается внутренний стержень Каэдэхары. Лишь бы не услышать ничего, что заставило бы его сейчас передумать. — Я не стану больше тебя касаться, — истерика сочится шёпотом, срывающимся с губ, — ты больше никогда не увидишь с моей стороны что-то, что.. будет переходить рамки нормальности. Умоляю.. Всхлипывает. Ползёт ближе по постели, касается дрожащими руками чужого одеяла. И, сжав его края, медленно тянет на себя, цепляясь багрянцем за тёмные волосы. После касается ладонями тонких напряжённых кистей одноклассника, но, не встретив какого-то сопротивления, нервно выдыхает, убирая бледные ладони в стороны, чтобы Скарамучча его слышал. Может, он сможет что-то исправить. Вдруг парень передумает и.. — Всё сказал? — звучит достаточно резкое со стороны Сказителя, — уходи. Взгляд наполнен тем самым электричеством. Об это электричество обжигаются, сталкиваясь с аметистами. Этим электричеством захлёбываются и этим электричеством вспарывают себе вены, позволяя крови сочиться наружу. Это электричество ранит не хуже ножа. — Почему ты так меня ненавидишь? — срывается с губ в слепом отчаянии, — чем я заслужил твою ненависть?.. — Каэдэхара, — а Скарамучча вскипает. Как чайник, который забыли снять с плиты. Скарамучча садится на постели и тянет Кадзуху за воротник, заставляя ткань жалобно трещать, Скарамучча скалится и плюётся ядом: делает всё, лишь бы оттолкнуть нерадивого одноклассника от себя подальше, — ты действительно думаешь, что я ненавижу тебя тупо из-за твоей ёбаной ориентации? Да я плевать на неё хотел. Если бы ты трахался с другим парнем, сосался бы с ним в толчке на переменах и носился со своим ёбырем по коридорам — мне было бы насрать, — а на него в непонимании смотрят два мутных багрянца, наполняясь очередными слезами, от которых темноволосому блевать уже хотелось, — хочешь откровений? Ты их получишь. Кадзуху резко опрокидывают на постель. Седлают бёдра сверху, вдавливают в кровать. И, нависнув, кривят губы, выплёвывая слова так резко, словно каждое из них могло вспороть чужую одежду и впиться иглами под кожу: — Когда-то давно я ходил в музыкальную школу. Обучался скрипке. И в моём классе был один парень, знаешь, с девчачьей длинной косой, постоянно улыбающийся. И заявляющий налево и направо, что он — самый лучший скрипач в этом заведении. Этого парня звали Итэром. Пару раз мы с ним состязались в искусстве игры, после я познакомился с ним поближе. И вот мы стали друзьями. Глубоко вдыхает. Видит, что Каэдэхара, краснея от откровенной позы, слушает, оттого и хватка на воротнике немного ослабляется, позволяя однокласснику расслабиться немного. — Прошёл год. Зимой он мне признался в любви. И, знаешь что? Я принял это признание. Действительно чувствовал к нему что-то. Мы начали встречаться, в тайне от родителей, конечно. Все эти.. Свидания на крышах, гулянки. Ночёвки друг у друга. А потом всё оборвалось. В одно мгновение, по щелчку пальцев. Он влюбился в другого, бросил меня, как использованную куклу. С этим другим он играл на грёбаной скрипке, с этим другим он смеялся и шутил. С этим другим он делал всё, что делал когда-то со мной. Он обещал мне, что никогда не оставит, и своё обещание не сдержал, — прерывается, чувствуя, как опасно проседает голос, — в ту ночь я разъебал свой любимый инструмент. Но, знаешь, это ещё не самое страшное, — надломленный смешок, — этот ублюдок всё рассказал моей матери. О том, какие у меня предпочтения. И на протяжении нескольких лет меня насильно таскали к психиатру, думая, что это можно вылечить таблетками. Так как думаешь, Каэдэхара, почему я отталкиваю тебя? Не потому, что я тебя ненавижу. Потому что я.. Замолкает. Потому что его щеки касаются тёплые пальцы. Потому что тёмные волосы мягко заправляют за ухо, потому что тянут к себе. И просто обнимают, судорожно выдохнув куда-то в напряжённое плечо. Обнимают и молчат, предпочитая ненадолго сохранить тишину в пустой душной комнате. Эти объятия заставляют внутри что-то болезненно затрещать, эти объятия бьют под дых и сковывают, не давая отстраниться. От этих объятий Скарамучча ломается окончательно. Он не издаёт ни звука, но Каэдэхаре никаких звуков и не надо — чувствует, как пропитывается солью ткань рубашки. Чувствует и лишь губы сжимает, чтобы прошептать после тихо: — Я не оставлю тебя одного. Его больше не пытаются выгнать. На него не орут, не поднимают руку. Не отталкивают и не матерят, не плюются ядом. Лишь лежат сверху, как тряпичная кукла, опустошившая своё тело до основания. Интересно, сколько всё это копилось в Сказителе? Он не уточнял точных временных рамок произошедшего, но Кадзуха более чем уверен, что весь этот клубок, который перед ним размотали, с силой дёрнув за нить, разрастался ни год и ни два. Может, даже ни три. Потому что шрамы на запястьях Скарамуччи, видимо, заботливо оставленные его матерью, старые, потому что в тёмных аметистах, наполненных озоном, столько боли, что в ней можно было утонуть, камнем уйдя на дно. Потому что худое тело дрожало так, словно ещё немного — и хребет пополам сломается, оборвав хрупкую жизнь. Касание за касанием. По спине, по волосам, мягкие и невесомые, поглаживающие аккуратно, идущие между лопаток, по пояснице и плечам, исчезающие, в конце концов, в тёмных прядях и сжимающие их у основания. Тёплое дыхание на мокрой щеке, неловкое касание губ к горячей из-за поднявшейся температуры коже. И тихие слова Скарамуччи, звучащие так, словно тот их прокричал: — Я попробую принять. Не сейчас. И не в ближайший год. Я не могу тебе довериться. — Я понимаю, — Кадзуха тоже говорит тихо, позволяя Сказителю, наконец, отстраниться, сев на постель рядом, — я бы хотел.. попробовать снова. После школы, когда мы поступим куда-то и съедем от родителей. Могу ли я.. — Да, — звучит слишком резко. Слишком сломлено, — до тех пор я хочу продолжить наше общение. Чтобы я мог понять, стоит тебе довериться после или нет. — Как скажешь, — слабая и усталая улыбка, — но я действительно никогда не оставлю тебя. Даже если ты снова меня оттолкнёшь. — Заткнись уже, и без тебя понял, — а Скарамучча краснеет. Кривит губы, хватая жаропонижающее, запивает его чаем и, коротко кашлянув, прикрывает глаза, — останься сегодня. Мать будет на работе. — Хорошо, — так простодушно и так ярко, словно у них не было только что тяжёлых диалогов. Словно они являются старыми закадычными друзьями, не видящихся пару дней. Значит, ему нужно будет просто подождать. Ничего. Он подождёт. Потому что терпения у Кадзухи достаточно, особенно после всего, что произошло.