Прятки

Они оказались не в комнате. Они оказались нигде. Нигде было большое и разноцветное. Стояло на месте и, вместе с тем, всегда двигалось. Как расплывчатые пятна перед закрытыми глазами. Живое, водянистое зеркало. Темные, яркие, синие, красные силуэты рыб и людей. Оно пульсировало и тут же меняло волну. Как приёмник, подключалось то к одному сознанию, то к другому, и из тумана выходили очертания лиц, голоса, иллюзии света и воспоминания. И вдруг Яша почувствовал, что нигде начинает теплеть. В волосах зашептал нежный июньский ветер, и запахло старыми кирпичами и ромашками, чёрными от сидящих на них жучков. Где-то промахнула крылышками лимонница, и заскрипели двери. Как будто он с бабушкой стоял на старой станции недалеко от дачи и ждал электрички, чтоб вернуться к родителям, в город. Невозможно захотелось закрыть глаза, залезть в это лето полностью и ни за что не возвращаться. Но когда он сомкнул веки, момент прошёл. Из сгустка красок тем временем вылепились три двери. Ёжка отпустила его руку и отошла в сторонку – вернее, отплыла назад, как уходит образ в памяти. Где-то под ногами зашаталась и поплыла темнота. Яша оступился, замахал руками, стараясь удержать равновесие, и вдруг с удивлением увидел вдалеке… Лизу. Медленно идущую к первой двери. Он узнал её, на секунду образ стал четким, а потом снова пропал в цветных пятнах. Он закричал было ей, - бог знает, для чего, чтобы попрощаться или, может, попросить прощения, но что-то застряло в горле – и так и не успел. Горько промелькнула мысль, что он никогда не умел прощаться. Лиза дотронулась до дверной ручки, и начала тихонько растворяться в том, что скрывалось внутри. А внутри было что-то синее и шелковое, похожее на небо со звездами, или на колышущиеся занавески, сквозь которые в комнату заходит сон. Он пахнет топлёным молоком, он блестит, как окна чужих домов, и поёт стрекозами, он тих и спокоен… и осторожно переступая через порог, сон взял её на руки и унес далеко-далеко. Дверь начала блёкнуть и неохотно, с сожалением, исчезла. Уснула Лиза. Уснул дом и туман за окнами. И все они - Яша, Гримм, коты и коридоры в старом доме, бывшей больнице, тоже были не более, чем чьим-то сном. Стояли на самом дне затонувшего парка аттракционов, среди сломанных гигантских теней, и фонарики и музыка то и дело доплывали до них со всех сторон. Но, как оказалось, во сне от жизни не спрячешься. А значит, пора было просыпаться и двигаться дальше. Куда, он и сам не знал. Далеко. Очень, очень далеко… Гримм ушел внезапно, исподтишка, - повернул по-тихому ручку второй двери, и оттуда повеяло соленым холодом, бескрайними зелёными холмами и детскими смешками из подъезда. Яша с трудом повернул голову, и в последний миг поймал далёкую картинку – как улетающую фотографию: вековое, громадное дерево с тысячью ветвей, на одной из которых дрожит веревка, и впереди - Гримм стоит на пороге, шрам на шее краснеет без платка, - и спокойно машет глазастой рукой. А потом не осталось никого, кроме Яши и зелёного блеска от его двери за спиной. Где-то в вышине он услышал голосок Ёжки – расплывчатый шёпот; он не смог разобрать слова, но понял, что ему тоже надо идти. Маски, прятки и все знакомые до боли, до сладости комнаты начали затухать и проваливаться в темноту. Всё похолодело. Загудел прощальный крик поезда, и тогда он стал забывать, забывать… Аттракцион оставлял себе плату за билеты. Оставались кухня и коридоры, оставались кто-то жёлтый, рыжий, цветочный и маленький. Оставались песни и сны. И ужасно быстро отдалялись от него. В отчаянии он попытался схватить хоть что-нибудь из этих воспоминаний, или хотя бы подыскать слова, чтоб хоть с ними как следует попрощаться, но вдруг… Вдруг он понял, что уже вошёл в прохладную темноту, и за ним с магнитным гулом захлопывается подъездная дверь.