Кастлванский синдром

Дни потянулись один за другим, одинаковые, скучные, лишенные всякого оттенка как выгоревшая на солнце трава. Незаметно и неумолимо они сложились в неделю, показавшуюся Тревору ебаной вечностью. Затем прошла еще одна, и еще, а Сифа и Алукард все не возвращались. Погода испортилась: постоянно лил дождь, ненастными ночами Бельмонт сидел в кресле у не разожженного камина. Слой пыли на шкатулке с волшебным зеркалом становился все более заметным. Одиночество и тьма завоевывали его постепенно, шаг за шагом продвигаясь вперед и не встречая даже слабого сопротивления. Вначале Тревор забросил свои повседневные обязанности: перестал делать обход границ поместья по ночам, даже не включал зеркало, чтобы показать обстановку в ближайших деревушках и мрачной лесной чаще. Не стягивает ли кто-то силы, чтобы напасть на замок? Не собирается ли под сводами древних деревьев ночная орда? Не крадется ли некто, покрытый плащом, остерегаясь открытого пространства и солнечного света? Не едет ли повозка, оставляющая за собой кровавый след в дорожной пыли? Не изменили ли звезды надлежащего им положения на ночном небе? Не сошел ли с орбиты холодный остроглазый Сириус, не сдвинулся ли Орион, вскидывая свой лук, сотканный из ночного огня? Не избрал ли себе иную цель, не ту, что вечно преследуема им в небесной механике? Не смотрит ли прямо на него Алголь, звезда злой судьбы и черных волшебников? Но нет, Сириус всходил все там же, где и всегда, если предрассветное небо не застилали рваные низкие облака; небесный охотник отвернулся, устремляя взор в неизведанные ледяные пространства, наполненные одним лишь мертвенным светом звезд; а Алголь таращил свой красный глаз именно туда, куда ему и положено – в ужасную пустыню перед вратами ада, где дует раскаленный ветер и ифриты играют в кости, выточенные из фаланг человеческих пальцев. Никто не направлялся к замку, не крался, избегая солнца, не собирал силы в ночной тени; за повозками, которые суетно катили по разбитой старой дороге, не тянулся след из алых кровавых капель. Никто не возвращался, не ехал к нему. Осенняя тоска овладела Тревором. Он и сам не заметил, как забросил вообще все свои занятия и проводил целые ночи в замке Дракулы, слоняясь по коридорам в компании бутылки вина, похищенной из графского подвала. Иногда это была кровь: темпоральное заклятье сохраняло ее восхитительно свежей, как в тот момент, когда ее только слили из пульсирующих, теплых человеческих вен. Тогда Тревору становилось немного лучше, но он не особенно этого хотел, поэтому питался Бельмонт не часто, предпочитая надираться и ловить крыс. Это было тошным, пустым занятием, а потому отвечало его настроению. Энтропия чувств. Бельмонт физически ощущал, как все, что он когда-либо испытывал, превращается в мелкую пыль одинаковой температуры. Вот если бы Алукард и Сифа вернулись... Но ночь проходила за ночью, тяжелая, холодная, как древние монолиты, складывающие забытую богом и людьми глухую серую стену в отдаленном, пустынном, пугающем месте. Эта стена тянулась из ниоткуда в никуда; века назад утратилось знание не только о ее длине, начале и конце, но и о самом назначении. Помнили только, что там, за ней, начинается ничья земля. А то, что ничье – обычно принадлежит злу... заполняется тьмой... а как может быть иначе, если не касается ничья любящая рука? Не ухаживает, не бережет. Так некогда прекрасный сад становится вначале запущенным, приходит в упадок, нежные растения умирают, а затем происходит отвратительная и ожидаемая метаморфоза: однажды ночью, после долгого ливня, из земли пробиваются красноватые стебли. Толстые, мясистые, полные жизни. Они быстро вытягиваются, колючие, сильные, одинаково глухие к лютой жаре и самому белому холоду. Их кора груба и тверда, как камень, а корни тянутся в такие бездны, что добывают воду из безжизненных, неподвижных вод самого Стикса. Ничто им не страшно, ничто уже не может убить преображенный сад. Маленькие птички, надеясь найти там приют, умирают, наколотые на острые длинные шипы, и только вороны чувствуют себя там привольно, питаясь их трупами и трупами других животных, что умирают там, удобряя собой некогда забытую, необработанную почву... В одной из книг сказок Тревор прочитал про сад зла, про стену, что отделяет ничью землю, и про двух прачек, обреченных стирать белье, черное, как душа дьявола, до тех пор, пока не придет принцесса. Но принцесса давно умерла, убитая временем; пение свирели оплакало ее, и сам король фей, говорят, печалился о ней. Он положил на ее могилу зеркало, чтобы оно вечно отражало звезды. Тревор чувствовал, как пропадает. Но делать с этим что-либо ему не хотелось. Иногда он приходил на могилу Сен-Жермена. Он похоронил алхимика за оградой семейного кладбища, ведь он не мог войти внутрь, да и сам Сен-Жермен, кажется, был закоренелым чернокнижником. Тревор нашел камень с плоской верхушкой, водрузил, куда следует, выбил на нем имя и положил рядом разбитые песочные часы. Это было все, что он мог сделать: вампиру не прочесть молитв, ораторы не любили бога, а бог не любил, кажется, их всех: каждого, кто собрался на этом клочке ничьей земли. После полудня тучи вновь заволокли небо: день угас, не успев начаться, и впервые Тревор почувствовал, что лето готовится уходить. Камни замка Дракулы хранили свой молчаливый холод в любую внешнюю температуру, а вот поместье Бельмонтов как будто начало постепенно остывать. Тревор давно не топил камин в их с Сифой комнатах: ему тепло было не нужно, а Рихтер теперь ночевал в другом крыле, с ораторами, которые посчитали небезопасным оставлять ребенка с вечно пьяным вампиром. От Бельмонта все шарахались как от чумы. Ну и пусть, думал Тревор. И правильно, наверное. И все-таки это было тошно как дешевая сивуха и крысиная кровь. Обессилев чувствовать этот мораторий на свое существование, этот молчаливый запрет себя, Тревор перебрался в замок Алукарда. Даже если кровосос не вернется, если они сбежали с Сифой, какая разница? Он просто поживет здесь еще немного, какое-то время, перед тем, как вампирская смерть перестанет пугать, или он случайно заснет пьяным, вывалится из окна и солнце спалит его дотла. Может быть, так действительно будет лучше. Там, в аду, он найдет убитого ими Дракулу. Чтобы что? Убить его еще раз? Посмотреть в глаза и сказать, что теперь разделяет его боль? Ужасную боль покинутого чудовища, на свою беду выучившегося любить. Шел дождь. Тревор сидел у могилы Сен-Жермена под деревом и пил, читая его дневник. В последнее время он продвинулся в чтении, как любой, страдающий от одиночества и имеющий доступ к книгам. Правда, в случае Бельмонта книг было всего две: томик сказок, найденный у Алукарда в библиотеке, и дневник самого алхимика. Последний оказал на Тревора гнетущее впечатление: описания путешествий и жизни волшебника незаметно сменились брюзжанием о злой судьбе, изредка перемежаемым нецензурной бранью, а затем превратились в бессмысленную тарабарщину. Или то был какой-то шифр? Тревору этого не постигнуть; бутылка мерло, сухого, отдающего пустыней, ему не помогала. - Бельмонт? – раздался позади слегка растерянный голос. Алукард... Алукард! Это правда был он! Тревор вздрогнул, оборачиваясь. Дампир стоял под дождем, кутаясь в тяжелый плащ, так похожий на его собственный. Настолько, что, если развернуть Алукарда спиной, он увидит старинный герб рода Бельмонт. Или это только игра его расстроенного воображения? Алукард подрезал свои длинные золотые волосы, теперь они выглядели гораздо короче. Дождь смочил их, закручивая крутые локоны перед тем, как превратить в мокрые русалочьи пряди, похожие на бледные водоросли. - Имя на этой могиле... Там написано... - Там написано, что ты бессердечный уебок, - скупо отозвался Тревор, делая крупный глоток. Первоначальное желание утешить кровососа давно сгинуло, ушло как вода в песок. Пусть страдает. Пусть ему будет так же больно, как... - Сен-Жермен... – Бельмонт старался выбить эти слова не очень криво, но как уж вышло. Его латынь никогда еще не была столь правильной. - Тебя долго не было, Алукард. Он умер. А говорил, что бессмертный! Лживый старый лис. - Как?... Как это произошло? Кто убил его? - Никто не убивал. У него остановилось сердце, уж я-то в этом понимаю. Я ведь вампир, - Бельмонт снова хлебнул из горла. Вина становилось все меньше, а новая бутылка у него была припрятана слишком далеко отсюда, в замке. - Я нашел его в его комнате и похоронил. Пока ты шлялся черт знает, где! Почему ты не обратил его? Побрезговал стариком? Ты не мог не знать, что он умирает! - Я действительно не знал, - пробормотал Алукард, - с черными магами всегда не как с людьми, понимаешь? Они всегда как будто бы умирают, но живут потом еще сотню лет. Мрачный жнец стоит возле них, но смотрит в другую сторону. - Как с вампирами? - Почти. Я думаю, с вампирами он однажды устает стоять, и уходит, - Алукард опустился в сырую траву рядом с Тревором, протянул руку, забирая у него бутылку, и тоже сделал глоток. - Он обманул даже меня, сказал, что моя помощь ему требуется только с Бесконечным коридором. Впрочем, превращение в вампира его бы все равно не спасло: у него был договор, старая клятва, которую нельзя нарушить. Вероятно, он хотел обмануть смерть, покинув этот мир с помощью волшебства. - Не повезло, не фортануло. Алукард посмотрел на разбитые часы в траве; песок в них весь просыпался. - Я должен был догадаться, что его час пробил. - Но ты не догадался, - подсказал Тревор, - Дракула бы понял. - Но я – не мой отец, я в курсе, - поморщился блондин, отдавая бутылку обратно. Некоторое время они сидели молча; только дождь шелестел в густой листве. Тревор так промок, что это его мало волновало, да и Алукард не выглядел особенно сухим. - А где Сифа? - Пошла к Рихтеру. Ты ведь не съел ребенка, Бельмонт? - Нет, конечно, - бледно усмехнулся Тревор, - зачем, если твой замок полон сраных крыс и голубей? Ты ведь отомстил, да? Теперь тебе достаточно? Я оставил тебя, уехал с Сифой и теперь ты сделал то же самое. Я, может, и идиот, но не настолько. У меня было время подумать. Слишком много времени для того, чтобы подумать! - А думать ты не особо привык, Бельмонт. - Думать – полное дерьмо, чтобы ты знал. Я был бы намного счастливее, если бы у меня было столько же мыслей, сколько у мокрицы. Алукард иронически вскинул брови, но ничего не сказал. Его лицо все еще казалось печальным. - Верно, я отомстил, - кивнул он, наконец, - теперь вы оба почувствовали то же, что и я тогда. - И что теперь? - Не знаю, - просто ответил Цепеш, - так далеко я никогда не заходил, обдумывая свой план. Похоже, я все разрушил, но именно этого я и добивался. А Сен-Жермен... он не был моим другом, а использовал меня. Вероятно, я помогу Сифе починить реакторную для ораторов, и переброшу свой замок подальше отсюда. Так далеко, как только смогу. Другая планета, другая звезда меня бы устроила, Бельмонт. «Ну и вали», - подумал Тревор, - «ненавижу тебя, никогда не последую за тобой. Ты мне не нужен!» Бессмыслица, покрывающая страницы дневника алхимика, вдруг показалась ему преисполненной смысла, стоило подумать о том, во что превратились его собственные чувства, как разложились до неузнаваемости, лишенные не только привычной формы, но и всякого содержания. Ничья земля, подумал он. Ничья, заброшенная и полная хаоса, полная зла.