Не в том месте, не в то время

Лицо Минхо горит. На нем действительно много косметики, он не смывал ее, да и не до этого сейчас. Он чувствует, что его волосы влажные от пота, и голова неприятно чешется, потому что там столько средств для укладки, что все и не перечислишь. Челка прилипает к вискам и лбу, а дыхание в душной гримерке выходит влажным и горячим. Он как будто плавится в сауне. Но все это совсем не важно, оно где-то далеко, потому что он дрожит, кривя губы в довольной улыбке. Он задыхается от того, насколько ему хорошо. От Джисона пахнет потом, его парфюмом и адреналином. Лето в Лос-Анджелесе в этом году убийственное, знойное. Сцена была открытой, но от этого было только хуже. Тридцать градусов к вечеру и много хореографии, они буквально уплывали после окончания концерта. Минхо до самого победного оставался в футболке, с некоторой завистью поглядывая на тех, кому было позволено стащить с торсов последние куски ткани. Когда это сделал Чанбин, толпа озверела, и Минхо не сомневался, что этот момент уже вошел в историю. Но сейчас это не важно, ох, как не важно. Джисон целует едва заметный шрам на его животе и выдыхает, так что Минхо вздрагивает от контраста с движением воздуха на раскаленном теле. Его пресс напрягается (спасибо, что появился спустя год упорных трудов в качалке), и хочется зарыться пальцами в эти мокрые волосы — Джисона как будто из душа облили — но чуть позже, надо оттянуть этот момент. Минхо знает, что если немного подождать, так будет гораздо лучше. — Ты закрыл дверь? — спрашивает Джисон, поднимая взгляд. От этого взгляда хочется удавиться, и Минхо уже давно сделал бы это, если бы ему не было так замечательно. — Да, — кивает Минхо. Он и правда закрыл, когда последним после стаффа вышел Сынмин, напоследок поймав взгляд Минхо и сочувственно улыбнувшись. Наверняка он слышал, как щелкнул замок. Они не будут обсуждать это, ни с ним, ни с кем другим, хотя Минхо, возможно, расскажет Хенджину, все только зависело от того, что будет дальше. А дальше Джисон лизнул его чуть пониже пупка, и Минхо уже видит наперед, чем это все кончится. Он успел научиться читать жесты Джисона за все эти годы, и прямо сейчас старается не понимать. Все еще надеется. А Джисон продолжает. Проводит плашмя ладонями по расставленным бедрам, обтянутым тканью узких брюк, по-любому ощущает, что все это из-за жары прилипло к коже. Михно с радостью променял бы их на что-то свободное, полегче, но нет, надо же напоследок показать свои мышцы танцора, это же его визитная карточка. Вот и приходится преть в обтягивающих штанах. Но как же ему все равно, когда Джисон смотрит на них чуть ли не с благоговением. Минхо знает, что обманывает себя, считывая это выражение в глазах Джисона, но он привык. Так проще жить, так проще продолжать идти, и так проще кончить, в конце концов. У них времени осталось не больше двадцати минут. Ровно столько обычно хватает остальным, чтобы начать названивать. Возможно, Чан попридержит водителя еще минут на десять, и то, если Хенджин в хорошем настроении и не позвонит Минхо сам. А если в плохом, то он прибежит ведь сюда еще раньше, наплевав на предупреждения стаффа, и начнет барабанить в дверь, лишь бы вытащить Минхо отсюда. За такую выходку получит в поддых, конечно, но не со зла, Хенджин знает это и точно не обидится. Где-то за пределами этих стен заходит солнце, чуть позже, чем в Сеуле, но Минхо чувствует разницу. Воздух плавится в мареве, земля немножечко начинает выдыхать с облегчением, ведь тридцать градусов лучше, чем сорок в зените. Через час будет двадцать пять или ниже, и Минхо выйдет на балкон своего одиночного номера в отеле, вдохнет запах чужой страны, почувствует затухающий вечер, жужжащую повсюду неоновую свободу, чтобы затем вернуться в комнату и рухнуть на кровать без сил и мыслей. В этом была прелесть туров и концертов, именно вне Кореи: после изнуряющего (но прекрасного) выступления и такого же прекрасного (и настолько же изнуряющего) их пост-концертного ритуала с Джисоном, не оставалось сил на то, чтобы думать. Минхо расслабленно сидит, или даже полу-лежит, в гримерке на диване, который весь пропах спиртом и уроненными на него спагетти и чипсами. Джисон перед ним на коленях, на полу, целует снова около пупка, теплыми ладонями чуть шире разводя ноги Минхо, ненавязчиво так, но это уже дело привычки. Это лишь показатель того, что это был действительно хороший концерт. Джисон расстегивает ремень на штанах Минхо, и в движениях его рук сплошное нетерпение, хотя он, как обычно, вроде пытается это скрывать и думает, что делает это медленно, а на деле его пальцы дрожат. Он облизывает губы, непроизвольно, и это его драгоценная черта, о которой Минхо уж точно никому не скажет, даже Хенджину. Эту деталь он предпочитает оставить при себе. — Жарко, — выдыхает Минхо. — Мне тоже, — отвечает Джисон, и Минхо невольно жмурится, потому что дыхание от его слов снова проносится над кожей, теперь уже в паху. — Помоги мне немного. Они понимают друг друга по простым словам. Можно было бы обойтись даже без них, однако сегодня у Джисона такое настроение — что-то внутри Минхо снова с болью сжимается от того, насколько хорошо он это понимает — болтливое. Это не плохо и не хорошо. Хотя скорее плохо, на данный момент, потому что если они задержатся дольше отведенных двадцати минут и возможных дополнительных десяти, Джисон начнет болтать откровенно пошло, а у Минхо снесет крышу. Это при учете того, что у Хенджина хорошее настроение, в чем Минхо сомневался. Лучше бы это поскорее закончить. Минхо приподнимает бедра, чтобы Джисон мог приспустить его штаны и белье. Как же, черт возьми, жарко и неудобно. Ткань влажно цепляется за тело, и Джисону приходится приложить усилия, но его это не смущает, к счастью. Он увлечен. — Ты сегодня был хорош, — говорит Джисон. Прямо над членом Минхо. — В конце особенно, даже здорово, что в итоге порядок треков изменили, — он почти невесомо целует головку, теплой ладонью обхватывая основание. Минхо медленно дышит. Джисон раскрывает губы и целует еще раз, чувственнее. — Тебе понравилось? — спрашивает Михно. Он держится руками за диван. — Конечно, — тихо произносит Джисон, а затем ведет языком по всей длине. Минхо хочет что-то ответить, но у него не получается. Он заставляет себя не закрывать глаза и смотреть. Джисон приподнимается и берет его в рот, медленно опускается и повторяет снова. — Хан Джисон, — выдыхает Минхо. Он чувствует влажное скольжение рта, язык, когда Джисон поднимается кверху, и пальцы, что начинают ритмично двигаться внизу. Небольшая комната наполняется звуками, и Минхо теряется. Когда-то Джисон совсем не умел этого делать. Года два назад Джисон спрашивал что-то вроде «Я должен облизать? Медленно или быстро?» Или, после того, как подавился «Как они это делают в порно? Да тут все кишки можно выблевать». В то время Джисон спрашивал, как ему нужно было это делать, и Минхо отвечал. Теперь же он тоже отвечает, только совсем не на те вопросы и вовсе не словами. Джисон научился. Минхо считает, что сам взрастил себе монстра. Джисон тяжело дышит. Вокруг его рта собирается слюна, но он не замечает этого, он же увлечен. Его пальцы все сильнее впиваются в бедра Минхо, когда он берет глубже и быстрее, он постанывает в такт, и это так сильно нравится Минхо, что он не выдерживает. Он и так уже тянул достаточно долго. Не сосчитать, сколько раз Минхо представлял это себе. Он не помнил и так же, сколько раз он проделывал это наяву. И как же приятно было сейчас схватить Джисона за волосы, мокрые после концерта, потянуть его вверх. Почувствовать, как Джисон послушно следует ему, со звучным причмокиванием выпуская изо рта его член, и улыбается, рассчитывая на привычный исход событий. Минхо не собирается его разочаровывать. Телефон Минхо разрывается уведомлением. Оно вроде бы беззвучное, но вибрация на столе звучит громко. Минхо игнорирует ее, тянет Джисона вверх, к себе на колени. — Наверное, это Чан, — дышит Джисон над ухом. Он еле говорит, потому что Минхо, усадив его на себя, быстро расстегивает ему ширинку и касается его, совершенно не стесняясь. Стесняться нечего, ведь они, кто бы там что ни предполагал, действительно лучшие друзья. Самые близкие друг другу люди с огромными привилегиями. Минхо знает, что это не Чан. Слишком мало времени прошло с щелчка закрывшегося замка. Единственным, кто мог бы вломиться в его личное пространство с сообщением, был Хенджин, потому что слишком рано, и Минхо не хотелось сейчас разбираться с его гневом. После — хорошо, он выслушает его нравоучения, а пока что расставленные по обеим сторонам от него ноги Джисона и его пах, прижавшийся к его собственному, имели первостепенное значение. Он держит Джисона уверенно и крепко, потому что знает, что ему это нравится. Не всегда, но сейчас нужно именно так. Джисон вздрагивает, сгибается, утыкается Минхо в шею и тяжело дышит, от чего становится еще жарче. Голову ведет, как после бокала шампанского, Минхо улыбается и тут же слышит тихий смешок Джисона между выдохами. Телефон на столе гневно жужжит снова. — Хочешь, я его выключ… — Джисон давится словами и довольно скулит, потому что Минхо резко двигает рукой на его члене, размазывает влагу, — Боже. — Хрен с ним, — говорит Минхо, быстро целуя Джисона где-то за ухом. Он немного лукавит. Телефон напоминает ему о многочисленных, долгих разговорах; о тех причинах, почему он не должен сейчас быть здесь; о том, что после ему все равно будет больно. Минхо заталкивает все это куда подальше, но все же решает закончить быстрее, чтобы избавиться от раздражения. Он ускоряется, дрочит Джисону немного жестче, чем нужно, и в ответ получает благодарную дрожь чужого тела, стоны на ухо и свое имя на сбивчивых выдохах. Как же Джисон прекрасен, когда забывается. — Минхо… — произносит Джисон, и Минхо понимает, что тот уже на пределе. — Стой… — Что-то не так? — Минхо не останавливается. — Все супер, просто… Ах блять… Да стой ты, — Джисон собирается с силами и хватает его за запястье. Они тяжело дышат. Джисон поднимает голову. — Давай вместе? Ох. Это настроение Джисона Минхо одновременно ненавидит и любит больше всего. Любит, потому что в такие моменты он становится к нему как будто бы ближе, как будто бы удается заглянуть куда-то глубже и увидеть там нечто, заставляющее теряться, прощать и надеяться. Ненавидит по этим же причинам, а еще за то, что это разрушительно во всех смыслах. Минхо кивает и чувствует уверенное прикосновение влажной ладони на своем члене. Джисон целует его в губы, сначала коротко и неглубоко, а затем медленно, растянуто проникая языком в его рот, когда Минхо шумно выдыхает. Им сложно делать это одновременно, потому что приходится разрываться между собственными ощущениями и контролем движений, но им это нравится. Это какое-то извращенное, болезненное удовольствие. Джисон смотрит прямо в глаза, Минхо не уступает, как будто это соревнование. Тело на его коленях покачивается и вздрагивает в такт с движениями, Минхо наблюдает за тем, как щеки Джисона розовеют. В глазах — черти и блеск, зрачки расширяются. Чем ближе Джисон к концу, тем он становится подвижнее и громче, а еще — нахальнее. Он громко дышит и постанывает, приближается к лицу Минхо, прикрывая глаза, но не прекращая смотреть в самую, черт возьми, душу. Проводит языком по краешку раскрытых губ Минхо, пьяно улыбается, как маньяк. Он ускоряется, помогая себе всем телом. Минхо повторяет его ухмылку. Он чувствует жар и на своем собственном лице, и даже не хочет представлять, как выглядит в чужих глазах, но очень надеется, что так же дерзко, как Джисон. Надеется, что со стороны не видно, что он буквально разваливается на части. Возможно, Джисону именно это и нужно: Минхо не знает, ведь они не говорят об этом. Не важно, мысли будут потом, не сейчас. Он сосредотачивается на том, каким рваным становится дыхание, как меняется лицо Джисона и как дрожат его губы. — Минхо, — выдыхает Джисон ему в рот. Минхо не может ответить, только сдавленно стонет, улыбаясь. Джисон кусает его за губу, его движения становятся прерывистыми. Он немного отстраняется, смотрит в этот самый момент в глаза, и Минхо мысленно клянется, что ради такого зрелища готов терпеть хоть до скончания веков. Джисон задыхается, захлебывается собственным голосом, на его губах — улыбка, когда он содрогается всем телом. Джисон падает на него, но этого вида было достаточно, чтобы Минхо тоже кончил. Голова гудит, как и все тело, ноги дрожат, и все вокруг пусто и хорошо, как и должно быть. После такого прийти в себя оказывается сложной задачей, Минхо обнимает Джисона за поясницу и притягивает к себе. Он не хочет, чтобы это заканчивалось. Щека Джисона прижимается к его лицу, Минхо чувствует улыбку кожей, слышит ее над ухом, немного сбитую, слишком довольную, и не может не ответить тем же. Телефон на столе перестает вспыхивать от сообщений и переходит в раздражающую долгую вибрацию от входящего звонка. Минхо потерял счет времени, ему кажется, он вообще больше не способен двигаться. Тело Джисона до сих пор подрагивает, но Минхо, похоже, в таком же состоянии. Первый звонок, не успев закончиться, сразу сменяется вторым. Минхо нехотя наклоняется и тянется за телефоном, где на экране, ожидаемо, высвечивается имя Хенджина. Джисон слезает с его бедер и расслабленно опускается на диван рядом, очень близко, как будто не хочет прерывать контакт. — Да, — Минхо отвечает на звонок. Его дыхание все еще не выровнялось. — Чего тебе? — Кончил? — раздается без приветствий на том конце трубки, и Минхо морщится. — Ага. — Я говорил тебе, что нужно это прекращать. — Ага. — Но тебе насрать, да? — Сейчас не самое лучшее время… — Пиздуйте в машину. Вас все ждут. — Надеюсь, я не на громкой связи? — Нет, — голос Хенджина смягчается. — И я отошел в сторону. — Будем через пять минут, дай отдышаться только. — Хен, ты такой идиот, — устало говорит Хенджин, и Минхо не может с ним не согласиться. — Давайте быстрее. Минхо кивает, как будто Хенджин может его видеть, и кладет трубку. Джисон в это время протягивает ему салфетки, и Минхо с благодарностью принимает их. Это уже вошло в привычку, ему даже не нужно ничего говорить. В комнате все еще жарко, но Минхо чувствует приятный озноб, скоро все это закончится. Джисон помогает ему встать на ноги. Что бы там ни было, они чувствуют себя счастливыми. Минхо может говорить только за себя, но по Джисону это тоже видно, еще бы — восхитительное шоу, отличный оргазм, довольный Минхо. Джисон прямо-таки светится и смотрит этим своим довольным взглядом, энергия быстро к нему возвращается. — Хенджин снова включил истеричку? — спрашивает Джисон, поправляя Минхо волосы. — Да, — кивает Минхо и обнимает Джисона за плечи. Старается не замечать, как тот едва заметно при этом напрягается. — Ревнует, — Джисон пожимает плечами. — Но ты же знаешь, что мы не… — Дружеская ревность еще хуже, — смеется Джисон. — Как и зависть. — И чему же он завидует? — Вот этому, — отвечает Джисон. Он притягивает Минхо ближе и целует, да так, что Минхо задумывается о том, чтобы вообще не уходить из этой гримерки. Он отвечает на поцелуй, обнимает Джисона крепко, мысленно ругая себя, потому что вкладывает в это немного слишком. Джисон не знает, почему Хенджин так реагирует, да и не положено ему знать. Возможно, скрывая это, Минхо плохо поступает, нечестно, но ему плевать. Вечер за стенами сгущается, наваливается на людей осознаниями, о которых они не просили. Они едва смогли выдохнуть после жары, как снова задыхаются от чувств, обид и обнаженной искренности. Минхо окажется среди них. — Да, это что-то особенное, — говорит Минхо. Близость Джисона такая родная, но в тоже время далекая. Раньше такого не было, и Минхо все бы отдал, чтобы вернуться в то время. Вернуться в самое начало и не быть полнейшим идиотом. — Это точно, малыш, — соглашается Джисон. — Любовь на века, — шутит Минхо. Он чувствует горечь этих слов у себя во рту и морщится, отпуская Джисона. — Но я не люблю тебя, — говорит Джисон. — Я тоже тебя не люблю, — отвечает Минхо, улыбаясь. Лицо Джисона буквально трещит от улыбки в ответ и вскоре он начинает смеяться, хвастаясь за Минхо. И Минхо подхватывает этот смех, они загибаются, как два сумасшедших и едва ли не задыхаются. Они легонько хлопают друг друга по рукам и толкаются, подходя к двери. Минхо быстро целует его в уголок рта, и Джисон жмурится, с почти детским смущением отводя взгляд. Минхо открывает замок, пропускает Джисона вперед и закрывает за ними дверь. Его грызет это чувство изнутри, хочется выть и злиться, но это уже пройденный этап. Он просто позволяет этой воображаемой пропасти расти, разъедать его изнутри и болеть. Путь впереди еще долгий, хотя уже пройденное нельзя назвать коротким. За плечами уже слишком много, оно тяжелое и наваливается на веки усталостью. Но они продолжают идти, и, оглядываясь назад, в то самое начало, они уверены, что все-таки, не смотря ни на что, сделали бы все то же самое.