Формы наших жизней

Утром я встала пораньше, отправившись на разведку по квартире. Как я и думала: обитель серого человечка примерно 50 м². В 7:48 я решила изготовить мой любимый омлет с кукурузным крахмалом и не подкачала. Джон подтянулся на запах совсем как подсолнух на свет солнца: – О, дорогая, не стоило… Я бы сам… – Как себя чувствуешь? – я подавила в себе желание дёрнуться, когда меня поцеловали в щёку. Слюнявая гадость, за ночь я к этому не привыкла. – Болит совсем немного, ты хорошо перебинтовала. – И всё равно лучше показаться врачу, и подать заявление на этих бандюков, кем бы они ни были. – Нет-нет, – тут же закачал головой этот болван, – Они взяли всего-ничего, да и я жив. Чем тюрьма им поможет? – Странный гуманизм по отношению к тем, кто на тебя напал, – вздёрнула бровь я, выкладывая ему на тарелку половину омлета. – Мередит, им же и без того тяжко приходится: они не работают, ни стабильности, ни цели в жизни. – Как знаешь. – Люди, которые решаются на кражу... В них всё равно что заводской брак. Какая-то ошибка при производстве. Разве же они виноваты, что стали не такими умницами, как остальные? Я скосила на Джона глаза, мысленно поднимая его приблизительные показатели IQ с 86 до 124. Недооценила. – Ты хотел сказать, что они… Дефектные? – Нет, не совсем. Будто бы… Увечные. – Хм. Это слово мне нравится больше, – я скрестила руки на груди, думая, насколько близко такие, как я, к таким, как тебе отбросы. – Я сказал что-то не то? – Нет, порядок, – я снова выучено улыбнулась. Если не хочу быть раскрытой раньше, чем завершится эксперимент, придётся следить за своим холодным лицом рептилии. Иначе как ему объяснить, по какой причине он выбрал глетчер вместо нормальной девушки? Вот и мне кажется, что никак, хотя в этой огромной популяции наверняка отыщутся извращенцы на любой вид отклонения, и не исключено, что и на мой. Но найди я чокнутого, столь же безнадёжного, сколь увечна я сама, в чём заключалась бы прелесть эксперимента? Так, стоп. Рыжий что-то вещает. – Быть может, заглянешь сегодня к нам на обед? С ребятами тебя познакомлю, – Джон снова скатился в ту странную робость, которую я объясняла не иначе как воспитанием. Отказаться? Согласиться? Чреваты оба варианта, но, как назло, мне было интересно, насколько изменится его поведение в кругу друзей. Количество переменных, конечно, возрастёт, мне нужно будет вести себя приемлемо, но… – Будет здорово, давай. – Хорошо, тогда встретимся в час в кафе «Панакотта». – Итальянская кухня? – Если тебе не нравится… – Милый, я детдомовская, и ем всё. – Правда? Ты… Тебя... – он выглядел шокированным. – А я разве не рассказывала? – закинула крючок я. Рыжие брови тут же опечаленно повторили форму двускатной крыши: – Извини, должно быть, этот удар наделал больше дел, чем показалось мне в начале... Хотя погоди, что-то припоминаю. Твои родители умерли, поэтому ты оказалась в детском доме, да? Ложные воспоминания, как занятно. Какую часть правды ему сказать? Как моя мать-наркоманка протягивала меня, совсем крохотную, медсёстрам, на своих исколотых до синяков в руках и просила забрать «это» со странными глазами? Нет, думаю, это будет довольно неделикатно с моей стороны. У людей не принято бить своей судьбинушкой наотмашь, хотя можно, хотя если нужно кого-то отвадить, это довольно-таки эффективный приём. – Не совсем. Я не знала своих родителей, меня просто оставили в роддоме, – я очень тщательно проконтролировала своё выражение лица. 67% деланное безразличие, 16% затаённая грудь, ещё 17% – старая обида. Неплохо для человека, не чувствующего вообще ничего на сей счёт. – Вот же ж… – судя по его лицу, моё лицо было сыграно идеально, – Прости, я не хотел бередить раны. – Не будем об этом, – то ли отмахнулась, то ли разрешила я, – Давай уже выходить, а то опоздаем. – Иди, конечно! – Джон выдал рекорд спешки, но, как и положено, затормозил на пороге. Конечно. Вот он, валидатор моего эксперимента. Надо поцеловать его на прощание. Пережив очередной невразумительный обмен бактериями наших ротовых полостей, я помахала ему на прощание, и, развернувшись, пошла к себе. Статисты моего уровня, как я уже и говорила, могут спокойно работать из дома. Оказавшись в собственной квартире, я взглянула на часы. Ещё полно времени. Пошевелила свои ставки на биржах. Сойдёт. Составила список вещей для минимального комфорта в квартире Джона: четырнадцать пунктов, среди них косметичка, зубная паста, зубная щётка, концентрированный шампунь, четыре комплекта сменного белья и любимый шёлковый халат. После вспомнила, где это лежит, рассчитав время, приемлемое для сбора типа «Ой, я не ожидала, что мы съедемся!». Для чистоты исходных данных внесла пару парадоксальных пунктов: мой литопс в горшке, заметивший бы моё отсутствие примерно через месяц, и страшенного плюшевого медведя, подаренного мне на выпускном в детском доме. Примечание: его морда навевает мне воспоминания о портрете Дориана Грея, точнее, о кульминации произведения, когда главный герой осознаёт, как выглядит на картине. Вот. Такое выражение. На всё про всё у меня ушло 42 минуты и 38 секунд. Что ж, раз мне всё равно не работалось, я решила подобрать, в чём пойду на обед. Несколько призадумалась. Друзья. Скорее всего, белые мужчины в возрасте от 25 до 40 лет, средний класс. Что мне сообщить своей одеждой? Нужно что-то, способное замаскировать мою увечность, если та проявится слишком отчётливо. Какой мне быть? Милой? Скромной? Уверенной в себе? Вульгарной? Я умела всё, всё из этого и даже больше, но на такой случай у меня, увы, не было достойной ситуации паттерна. Что ж. Если я не могу ничего сообщить, пусть так оно и будет. Так что я надела белую блузку и тёмно-серые брюки. Обычная. Я буду играть самую обычную женщину. Пусть их взгляды соскальзывают. Только природные данные и всё. Джону, их коллеге и другу, повезло. А вот с чем и в чём – могут гадать, если им хочется.