Театр потерянных душ

Море вернулось

Говором чаек,

Песней прибоя, рассвет пробудив.

Сердце, как друга,

Море встречает.

Сердце, как песня,

Летит из груди.

      — Да, — произнёс Юра хриплым голосом и обвёл глазами морской берег.       Стефан резко исчез куда-то, зато по обе стороны от него вдалеке образовались два силуэта. Юра вгляделся в первый: это был статный молодой человек, рыжие волосы которого полыхали жгучим пожаром в февральской ночи. Второй силуэт сверкнул во мраке острой линией скул. Юра прищурился и рассмотрел добрые раскосые глаза из-под соболиных бровей. Глаза эти вмиг согрели его, и не было больше того дикого холода, что сковал его прежде могучие грудь и ноги.       Юра узнал их обладателя. Просто не мог не узнать. Тело само рвалось к нему, вопреки слабости, перед которой Юра отчаянно робел. Она охватывала его при взгляде на тот силуэт вдали, до боли напомнивший ему самого себя, только молодого: с копной ярких волос и смелым взглядом, но до того строгим, что Юра боялся встретиться с ним. Да и не был он уверен, куда смотрел этот рыжий парень: то ли на него, то ли сквозь.

Грустные звёзды

В поисках ласки

Сквозь синюю вечность

Летят до земли.

Море на встречу им

Детские сказки

На синих ладонях

Несёт корабли

      Юра резко обернулся к раскосым глазам и тут же упал на колени, хватаясь за сердце в приступе внезапной стремительной боли.       — Юра! — он знал этот голос, который звуком своим взорвал шум прибоя, заглушил. — Иди сюда!       Юра обернулся напоследок: рыжеволосый парень стоял на месте, будто тоже чего-то ждал. Но так страшно было последовать за ним. От его взгляда всё тело становилось невыносимо тяжёлым, а грудь жгло адским пепелищем. Совсем иное Юра ощущал, слушая голос, который раздавался с другой стороны: там была лёгкость, лёгкость очарованного призрака-скитальца. Юра, как обезумевший, подскочил с места и помчался в сторону зовущих его раскосых глаз. Спеша, он спотыкался, падал, а юноша, так по-доброму ему улыбавшийся, так и не становился ближе. Сделав последний рывок, Юра повалился на камни, задыхаясь.

Море, возьми меня

В дальние дали!

      — У меня больше нет сил. Помоги мне… — прохрипел Юра молебно, едва шевеля сухими губами. Волна накрыла его, покрыв усталое, озябшее тело солёной кромкой. В тот момент Юре показалось, будто и не вода это была, а дёготь, а звёзды и луна покинули небо. Земля была пустой. А может, и земли-то не было: Юра уже не находил в себе уверенности что-либо заявлять. Он не ощущал ни волн, бьющих по его спине, ни земли, к которой он припал грудью. Только раскосые глаза смеялись вдали двумя мелкими зеленоватыми звёздочками — и те потухли в вечном мраке. Был только голос, надрывно провозглашавший:

Возьми меня

С собой!

***

      Сквозь ряды богато убранных столов в гробовой тишине шли жених и невеста. Белоснежное кружево фаты матовым шлейфом застилало вкрадчивый след Магдалены. Лицо её было прикрыто вуалью. Владислав, весь бледный, сливаясь с белизной фаты невесты, шёл, едва перебирая ногами. Они прошли за большой президиум и сели с краю. Во главе стола, в самом центре, расположился Стефан. По левую руку от него — Изабелла, по правую — сёстры Каролина и Агнешка. С другого края сидела другая супружеская пара, ровесники Стефану и Изабелле: видимо, родители Магдалены. Пять мест за президиумом оставались пустыми.       Стефан, выбравшись из-за стола и подняв бокал, торжественно изрёк:       — Я рад приветствовать вас на сегодняшнем торжестве! Мне бесконечно приятно, — он замолчал, когда двери в зал громогласно распахнулись. До нитки промокшие, в проходе стояли Женя и Айшель, тяжело дыша и не веря собственным глазам: никакого пожара не было. — Ох, прошу нас простить, что начали без вас, Евгений Васильевич! Вижу, вы не один. Добрый вечер, Айшель Исмаиловна! Не теряйтесь, проходите к нам за стол! У нас ещё есть места для троих ваших друзей.       — Троих? — негромко переспросил Женя как бы про себя, так, чтобы услышала его лишь одна Айшель.       — Троих, всё так! — весело ответил Стефан. — Двое уже на месте: Мария Сергеевна и Антон Павлович. Только вот никак не обнаружу третьего…       Женя быстро прошёл через весь зал и без капли стеснения схватил Стефана за грудки. Тот нечаянно выронил из рук бокал, и брызги вина вместе с осколками разлетелись в разные стороны. Все с ужасом ахнули, но Женя, не сводя глаз со Стефана, процедил:       — Что ты здесь, блять, устроил?       Айшель мигом подбежала к Жене, умоляя отпустить Стефана, но тот не слушал. Он ждал, но ждал не ответа. Он ждал, когда напасть. И чем дольше длилось бездействие, тем сильнее дёргались на Женином лице желваки.       — Слышь, рыжий, ради вашего же веселья стараюсь, — процедил Стефан чрезмерно хриплым, нечеловеческим голосом, но тут же мирно улыбнулся. — Евгений Васильевич, я понимаю, вы огорчены погодой, да и мой вызов сюда оказался неожиданным. Но давайте не будем давать волю эмоциям. Садитесь с нами и приходите в себя, — он обвёл Женину фигуру с ног до головы: — Только в таком виде это будет не очень-то культурно.       Как только Стефан это сказал, промокшая Женина одежда вмиг сменилась на бордовый костюм с тонкими, золотыми полосками. Волосы и лицо высохли, словно и не было никакого ливня. Также неожиданно сменила образ Айшель: она оказалась одета в шёлковое изумрудное платье в пол с длинными рукавами, чуть закрывшее прохладной тенью тонкие пальцы.       — Больше мы не в силах ждать, — Стефан демонстративно отряхнул чистые руки. — Пора начать наше представление.       Всё происходило стремительно быстро: ночная тьма пробила окна и заполонила помещение, после чего разлился эхом взволнованный женский крик и звон опрокинутой в страхе посуды, а следом — ослепительная вспышка, после которой все оказались в полуразрушенном, ветхом зале театра. Стефан стоял на деревянной сцене в облаке пляшущей пыли, и сквозь щель в потолке на него струился рубиновой нитью лунный свет.       — Приветствую нашу прекрасную публику! Знаю, вы очень любите человеческие истории о страсти и последующих за ней страданиях. Признаюсь, я и сам в восторге, а оттого с удовольствием коллекционирую их. Многие знают мою стратегию, но для новоприбывших расскажу о ней. На протяжении многих веков я знакомился с людьми, оказывающимися на жизненном перепутье. Они рассказывали мне истории о своих судьбах, каждую из которых помню по сей день. Как меня поразили души этих людей: угнетённые, поверженные жизненным роком, потерянные… Собирая истории, я собирал и души, чтобы показать вам позже невероятный спектакль, — Стефан говорил размеренно, но торжественно. — Что ж, да начнём наш вечер в театре потерянных душ!       Зал разразился бурей аплодисментов. По щелчку пальцев Стефана, на него дикими волнами обрушились вихри пепла, которые, разбившись о его несгибаемую фигуру, преобразили пространство: оно стало невообразимо роскошным, что у публики лишь пуще прежнего захватило дух. Зрители не могли надышаться: богатое убранство театра давило и сводило с ума. В оркестровой яме тихо, но весело и находчиво заиграл оркестр.       — Я начну с вашей любимой истории: как падший ангел, не имеющий жалости, стал мужем смертной женщины, — из тьмы за спину к Стефану шагнула Изабелла и положила голову ему на плечо, а руку, усеянную крупными рубиновыми перстнями — на грудь, где в ту же секунду возгорелось пламенное сердце. — Это было в незапамятные времена, задолго до того, как бренной земли коснулись ноги Мухаммеда, сына божьего Иисуса, Будды и даже Заратустры. Тогда её, пропитанную кровью, во все концы исколесил я, жадный до страстей человеческих, пока не нашёл среди туманных гор маленькую страну, тихую и совсем невинную, которая не знала войн. Но откуда там взялась эта дьяволица — мне до сих пор не известно, — здесь Стефан явно слукавил, но никто упрекать его в этом не осмелился. — Женщина, которая ломала человеческие судьбы, точно озлобленная древняя богиня. Я влюбился в неё с первого взгляда, правда, за несколько месяцев до этого совершил одну ошибку.       Как внезапно появившись, Изабелла испарилась в воздухе, рассыпавшись на мириаду рубинов, покатившихся во все концы сцены. Кто-то осмелился подбежать к упавшим в ложе к зрителям камням и принялся собирать их, разглядывать.       — Она была властительнецей этой страны. У неё было трое прекрасных детей: очаровательные дочери близнецы и прекрасный сын, который бы стал талантливым поэтом или даже философом. Но все они погибли в огне, когда жестокая императрица решила осквернить свою невестку: принцессу из соседней страны, которая в знак мести пошла на неё войной.       Рубины вспыхнули алым пламенем, вслед за чем раздался оглушительный оркестр болезненных стонов, перебивших шумные виолончели. Драгоценные камни оказались рдеющими углями. В агонии вознеслись ввысь, став едиными с дымом, три человеческих силуэта: два женских, похожих в точности друг на друга, и один, принадлежащий стройному юноше.       — А дело было все в том, что императрица назвала принцессу блудницей! Прекрасная дева, клявшаяся в непорочности, но готовая вот-вот родить на свет… Впрочем, все это целиком и полностью моя ошибка, следствие ветрености, за которую же меня и изгнали с небес, — лицо Стефана изменилось, приобретя непоколебимое блаженство, освещённое нежным, жемчужным блеском, пока за спиной его обнимали тонкие женские руки. Силуэта их обладательницы не было видно, но видны были большие белые крылья. — И целомудренный ангел способен пленить до изнеможения, и любовь к дьяволице может стать искуплением.       Ангел взметнул к потолку и пронёсся с немыслимой скоростью через зал, растворившись во тьме и предвосхитив восторг публики, которая, всплеснув ввысь руками, пыталась дотянуться до белоснежных перьев.       — Я спас эти потерянные души, воскресив их к жизни: и вот они, вновь живые, обрели в собственном пороке вечность. Они — да, именно они, — олицетворили грехи, о которых даже и не знали мудрецы всех времён, которые живут в каждом, но так трусливо избегаются. Давайте познакомимся с ними поближе!       Прожекторы сначала потухли, затем беспорядочно осветили то один край сцены, то другой, пока не загорелись оба, очертив золотым свечением силуэты Маши и Антона. Стефан шагнул чуть назад, оказавшись ровно между ними, и развёл руками.       — При виде Антона Павловича и Марии Сергеевны я не поверил своим глазам! Как давно я не находил родственные души, — колесница Машиной души вмиг закружила вокруг него, вздымая звёздную пыль. — Когда не важно, под какими звёздами состоится встреча: колесница времени примчит одну из душ к своей вечной любви. Красиво, не правда ли?       Публика взорвалась взволнованными стонами, когда звёзды, сверкая розовым, взметнулись ввысь, сквозь крышу театра, а кони спрыгнули напрямик со сцены, рассеиваясь в дым, который одел Машу в невесомое, сотканное из пепла, платье, а Антона — в такой же костюм.       — Но не всё так просто! Как же эта пара напомнила мне моих дорогих дочерей: Каролину и Агнешку. Когда один мучитель тяготеет испытать собственную боль, — прожектор замелькал красным на Маше, — а жертва настолько сильна и жестока, что готова примерить на себя роль палача, рождается невероятный дуэт. Когда учение о великом спасении только начинало распространяться, эти души уже были связаны красной нитью. Им суждено было встречаться каждое новое воплощение, но ни разу не быть счастливыми вместе. Менялись лица, менялись места, роли: жертва становилась палачом и обратно. И вот сейчас обрисовалась весьма любопытная картина: кто есть кто? Антон Павлович ли жертва? Палач ли Мария Сергеевна? О, грань между этими ролями так тонка, что души непроизвольно всё равно оказываются в моих руках.       Из серебряного сгустка света Стефан соткал тяжёлые браслеты, соединившие руки Маши и Антона. Зал замер в тишине. Даже оркестр затих, что слышно было лишь щелчок ключа, связавшего то ли браслеты, то ли кандалы на запястьях участников действа. Маша и Антон успели лишь переглянуться — на большее не хватило и смелости — как сцену захватила темнота. Это означало конец первого действия.       Зрители обезумели от восторга. Казалось, сами стены сотрясались от грома оваций. Их пьянила и тьма, и эта звенящая тишина: она будто боролась с хором великолепных рукоплесканий. Никак в этом акте сопротивления не настигали кульминации, пока дверь в зал не распахнулась, и все разом не обернулись к высокому силуэту в проходе, облачённому в мантию. В руках он нёс фонарь и степенно спускался по ступеням вглубь зала. Тишина победила. Гость шёл, что даже звуки дыхания не перебивали звуков его шагов.       — Я ждал вас полвека, — проговорил Стефан совсем негромко. Голос его нечаянно сорвался в конце, выдав жажду: жажду хищника за секунду до прыжка к беззащитной жертве. Только она шла к нему сама и остановилась вплотную, всё так же держа перед собой фонарь, точно выверяя дистанцию.       Стефан единственный видел лицо под капюшоном и широко ему улыбался. Одним лишь касанием он зажёг фонарь невиданным человечеству огнём. Изумрудное пламя озарило уже не только сцену, а весь зал. Только Стефана не оказалось на месте.       — Поприветствуйте Эрнеста Охаровича! Вы знаете, вы помните его! А если не знаете, уточню: это гениальнейший человек, построивший сие прекрасное заведение! Помните, мы встречались здесь с вами в далёком шестьдесят седьмом году?       Раздалось громогласное «да».       — Передаю слово Эрнесту Охаровичу: пусть он расскажет вам свою новую историю, — голос звучал неизвестно откуда, но им будто был пропитан весь зал. Нет, словно сам зал говорил голосом Стефана. — Откройтесь же нам!       Звук оркестра и шум оваций в сопровождении дружных криков: «Просим!» не оставили шанса на отступление.       — Что я должен рассказать? — спросил Эрн негромко, боясь пошевелиться.       Из помещения раздался короткий смешок. Голос по-прежнему принадлежал Стефану, и по-прежнему его нигде не было видно, только звучал он надрывно, словно в попытке докричаться со своего места в зрительном зале:       — Расскажите, как потеряли душу!       Эрн сжал в обеих руках фонарь и невольно попятился назад, но сцена была чрезвычайно велика, что он по-прежнему стоял в центре, освещённый зелёным заревом. Его всё так же ждала голодная до страстей публика. Только Эрн знал: это — не люди. Это те, для кого человеческие судьбы — короткое театральное действие. Его оказалось вторым. Он стал рассказчиком, но память об опыте актёра отзывалась в нём чрезвычайно живо. Эрн снял капюшон и тяжело вздохнул: впервые за годы заточения в «Коммуне» он дышал.       — Мне было двадцать два года. Я только начинал карьеру архитектора вместе со своим товарищем Самиром…       — Нет-нет, начните раньше! Начните с самого детства!       Эрн ещё немного постоял, не решаясь, с чего начать: воспоминания лихорадочным вихрем носились по его сознанию, не дав ни на секунду обрести равновесие, но зелёный свет фонаря успокоил. Он гипнотизировал, манил, туманил мятежный разум. И Эрн, не отдавая себе отчёта, заговорил, тогда и глаза его вспыхнули ярким зелёным:       — Я появился на свет с сестрой-двойняшкой. Всё детство мы росли, слушая бесконечные лепетания всех вокруг о нашем сходстве. И в действительности, нас едва ли можно было отличить в наши юные годы. Это длилось вплоть до начала отрочества, но мы по-прежнему оставались близки: мы чувствовали друг друга, мыслили одинаково. Уже не лица, а наши души были до боли похожи, — у Эрна неумолимо захватывало дух от пляски теней прошлого: они сплелись в бешеном танце под ярко-зелёным светом. Тени Эрна и юной Айшель вместе носились вдоль стен. — Но Айшель выбралась отсюда… А я — нет.       Зрители хором ахнули, и скрипка в оркестре тревожно взвизгнула.       — Но как так произошло?! Расскажите! — молил Стефан. Теперь Эрн видел его: он был в первом ряду.       — Я всю жизнь чувствовал себя чужим в отчем доме. Лале стала для меня спасением: мне хотелось целый мир положить к её ногам, но… В итоге мир бросил меня к ней. Бросил, как ненужную, лишнюю, совершенно непонятную и неподходящую деталь в большом механизме. У Лале случился выкидыш. Но она была сильной, она всё это пережила. А я… только метался от рабочего стола к постели, не находя себе места. Я был таким жалким по сравнению с ней. И с Самиром, и с Айшель. Они преодолевали все жизненные трудности, они двигались вперёд. А моя жизнь будто замерла в одной точке: выкидыш Лале, конкурс, от которого зависит будущее. Мне было всё равно на собственную участь. Я хотел лишь подарить Лале, Селин и тогда ещё не родившемуся Искандеру хорошую жизнь. Которой никогда у меня не было.       Одинокая тень Эрна блуждала по стенам, пока откуда ни возьмись, огромная рука не протянулась к ней.       — Тогда я познакомился с Белиалом. И тогда же Юра решил познакомить меня с неким клиентом из Польши.       Рука сдавила тень Эрна. Та сопротивлялась, раздражаясь в немом крике, но спастись не могла.       — В ту ночь из горящей «Коммуны» спаслись все: Айшель, Самир, Юра. А я, выбравшись, чувствовал, словно что-то забыл, что часть меня осталась в плену огня. Это была моя душа, — голос Эрна дрогнул. Хотелось спрятаться, закрыться в стенах, как привык делать это все двадцать лет заточения, но стены театра обличали всё. — Я заплатил душой за счастье моих близких.       Публика принялась стоя аплодировать Эрну. Первым подскочил Стефан. Он хлопал громче всех, охваченный восторгом. Сцена вновь воссияла золотистыми софитами. Эрн вздрогнул всем телом, начав оглядываться по сторонам: фонарь больше не горел, тени прошлого ускользнули прочь. Стефан прошёл на сцену и объявил:       — Давайте продолжим вместе. Думаю, вам будет спокойнее посмотреть в глаза призракам прошлого, имея за спиной поддержку, — он сказал это по-отечески мягко, а следом обратился к публике. — Мы познакомились с двумя весьма любопытными случаями. Есть палач, который сам над собой ждёт расправы: который терзает других, а сам жаждет удушиться что в собственных, что в чужих слезах. Мария Сергеевна выбрала слишком тяжёлый жребий — саморазрушение. А что Антон Павлович? О, это один из самых опасных грешников! Это волк в овечьей шкуре. Тот, кто, одержимый местью, пойдёт на любую хитрость, прикинувшись самым наивным созданием на земле. Взгляните!       Стефан указал на Антона, и вмиг весь зал, кроме него, Стефана и Эрна, поглотила темнота.       — Так долго преследовать Марию Сергеевну… для чего?       — Я люблю её, — выдавил Антон.       — О, нет, Антон Павлович… Любят ведь, не стремясь овладевать. А вы что? Решили, раз не покорите душу, то возьмёте тело?       Антон молча стоял, надеясь найти в темноте Машу, но её нигде не было видно. Стефан, выждав мгновение, отвернулся от него и пошёл дальше. За ним двинулся и Эрн. Во мраке сцены передвигаться было тяжело. Она казалась бесконечной.       — Что, Евгений Васильевич, вы, может, будете пообщительнее вашего товарища? Он, кажется, так вцепился в факт своей любви к Марии Сергеевне, что совершенно не готов заглянуть правде в глаза.       — То есть, в глаза вам и вашей потеряшке? К чёрту такую правду, — процедил Женя ему в ответ.       Стефан остался непоколебим: он по-прежнему улыбался, чуть сощурив чёрные глаза, которые в свете прожектора оставались матовыми. Только Эрн метался, предчувствуя нарастающую тревогу.       — Ладно, рыжий, не хочешь веселиться сам, то повеселишь нас, — изрёк Стефан жутким, непривычно глубоким голосом, от которого по всей сцене повеяло могильным холодом.       Тут же софит стал рубиново-красный и такой же озарил силуэт испуганной Айшель, стоявшей поодаль. Стефан положил руку Жене на плечо и добавил:       — Я знаю, как сделать тебя более разговорчивым, — и направился в сторону Айшель.       Эрн судорожно глянул то вслед Стефану, то на Женю, который, вопреки бешеному страху, оставался внешне спокоен, и, не решаясь, бросил, почти не шевеля губами:       «Пожалуйста, не сдавайтесь».