Некоторые особенности оказания психологической помощи Джеймсу Барнсу

      Стив с методичностью машины проходился по триггерам и моментам изменений, когда окончательно понял, как работает вся система. У каждого воспоминания были своего рода особенности, но это не исключало наличия общих правил, которые Роджерс понял, проанализировав всю схему. Возможно, конечно, это не он такой умный и смог всё собрать в одно, а Баки просто пустил его глубже, поняв, что это друг. Что он залечивает раны, помогает переживать самое трудное, находясь рядом, пытается сделать так, чтобы было лучше или вовсе освобождает. Хотя бы сейчас. Конечно, он должен был заняться этим раньше, должен был понять, что в Аззано Баки не просто пытали. Но Кэп был так убит своим горем, пытаясь напиться и захлебываясь поступающей всякий раз при мыслях о Барнсе истерикой, что просто не смог вовремя осознать, что тот может быть жив. Да и было тогда много времени? Погоревать о Баки, а потом сразу попытаться отомстить. Провести операцию, утопить Валькирию — и привет двадцать первый век, где друг предстал пред ним уже воскресшим Зимним Солдатом. Смертоносным, но в то же время таким знакомым.       И никто не мог бы осудить Стива, кроме, пожалуй, него самого. Все из команды, случайные люди вокруг, Пегги — они осознавали, насколько это больно. Терять кого-то столь невозможно близкого. Брата. С которым каждый шаг был бок о бок с далёкого детства. С которым мечтали в палатках о том, как заживут потом, смотрели на звёзды и просто верили в то, что все будет хорошо.       Только вот когда Роджерс смело говорил о семье, возможно, даже с Пегги, представлял, как позовет Баки на свадьбу и какой на ней будет Картер, как они погуляют, какие будут детишки и все в таком духе, делился и рассказывал эти мысли на тему, Джеймс замолкал подбитой птицей и лишь отшучивался простыми фразами вроде «да до этого же дожить ещё, а мы ребята простые, не суперсолдаты». В целом, такое стремление даже было понятно Кэпу, ведь так говорили и многие остальные. На войне многие боятся строить планы и заглядывать куда-то дальше завтрашнего дня или даже ближайшего часа. Да, надежда — дело однозначно прекрасное, но не настолько, чтобы давать ей затмить разум. Без сожалений об упущенных возможностях. Так умирать легче.       Джеймсу, вот, даже без надежды и мечтаний «повезло» выжить. Даже если в какой-то момент он, — жизнерадостный обычно, желающий жить так, как никто, — грезил и молил о смерти. Так какая разница? Баки обычно становился лишь мрачнее, когда Стив заводил эту шарманку, а Роджерс всё понять не мог, отчего же друг так. Почему не хочет попытаться дать себе шанс на нормальную жизнь там, в светлом и счастливом «после»? Хотелось спросить его напрямую, но Стив слишком хорошо знал своего Барнса, чтобы не понять, что и здесь отшутится. Близко точно не подпустит. Тут было что-то личное, другое, уже в тот момент становилось очевидно.        Тогда грешным делом невозможно было не подумать на то, что это просто желание Баки быть не с женщиной, а с мужчиной. Роджерс не то, чтобы очень сильно одобрял это. В конце концов, воспитание было абсолютно не то, его Сара не так учила, да и тем более пример Баки перед глазами, который абсолютно всю жизнь был с девушками. Много факторов было, которые однозначно влияли на отношение к мужеложству.        Однако, кажется, Стив никак не высказывал своего недовольства, если заставал кого-то из отряда за этим. То есть, понятное дело, простой сброс напряжения имел место быть, и Баки тоже это видел, и видел реакцию Капитана, и… Словом, у Роджерса не было буквально ни единой догадки, как же так вышло, что Джеймс Барнс столько отмалчивался в темах про будущее и про семью. Потом какое-то время Стив ещё думал, что сам Баки что-то знал, предполагал или подобное. Как чувствовал собственную смерть. Ведь сколько было историй о том, как в полевых госпиталях умирающие люди чувствовали приближающееся? Когда они разговаривали с медсестрами, такие темы, конечно, старались не поднимать, но Стиву довелось несколько раз успокаивать девочек хотя бы объятиями и дружеской компанией после таких вот «закономерностей». Почему-то он, Капитан Америка, вызывал у всех странное особенное доверие, желание рассказать что-то из того, что не слышал никогда и никто. И не услышит. Впрочем, у всех, кроме Баки.       Много версий в конце концов перебрал в голове Стив. Но тут, как известно, чужая душа — потёмки, так что сказать что-то конкретное было нельзя, даже если Роджерс считал себя одним из самых близких людей для Джеймса.       Сейчас становилось очевидно многое. После путешествия по воспоминаниям Баки, по его ощущениям, по тому, что он видел — это становилось так ясно, что даже смешно. И как можно было не догадаться раньше? Как можно было всего этого не заметить?       Все люди — эгоисты. И Стив Роджерс никогда не был исключением, а может быть даже был самым большим эгоистом из всех. Зацикленный на своих переживаниях и мыслях, он абсолютно игнорировал все возможные проявления чувств другого, отказываясь даже мысль допустить о таком.       «Жалкий трус», — хмыкнул про себя мужчина, но хотя бы сейчас он понимал это. Понимал, видел и боролся с тем, каким был.        Первым же шагом в этой борьбе стало очевидное: он пообещал себе никогда, ни за что на свете, — даже если в итоге ничего не получится и придется уехать на необитаемый остров, чтобы обезопасить окружающих, — не бросать Баки. До самого конца быть рядом с ним, хотя бы просто ходить за ним, если уж Барнс не захочет с ним, или случится что-то иное. Хотя Стив не мог представить, что же должно случиться, чтобы его полностью отвернуло от Джеймса. И не хотел представлять.       Теперь Роджерс был достаточно честен с собой, чтобы признать, что за этим скрывались большее, чем простое желание помочь другу. Да и можно ли считать теперь Баки просто другом?        После всего, через что они прошли, можно сказать, вместе, Стив уже не знал, как он должен это назвать. Должен ли вообще? Он понятия не имел, как отреагирует на все это Баки. Как не имел и понятия о том, помог ли вернуть хоть каплю того, что отняли эти годы и уроды из ГИДРЫ. Боже, да Роджерс в своих чувствах не мог разобраться. Будучи в некоторых воспоминаниях, он уже даже не мог осознать, это воспоминание или реальность.       Кэп прошёлся по всем темным закоулкам, по началам экспериментов. По каждому моменту, когда из Баки будто извлекали все то живое, что составляло основу его характера, и вставляли нечто иное. Беспрекословное подчинение приказам, к примеру, вместо его веселой юношеский независимости. И как грамотно все легло на основу, подготовленную армией! Будто бы все задумывалось именно и исключительно так.       Но видеть Роджерс продолжал. Что удивительно, видеть не только темноту и мрак. Не только подвалы и застенки, кровь, ненависть, жар, ярость, горечь и мольбы. Слышать не только как с этих губ срываются болезненные стоны и крики. Он видел Баки счастливым. Становилось понятно, что Барнс хотел это показать. Возможно, это то, о чем он хотел бы Стиву рассказать, но в силу непонятной Роджерсу невозможности много говорить о не срочных вещах, не мог. А сейчас мог показать.       Капитан видел юношу, сияющим каким-то внутренним светом, улыбчивым, шутливым. Даже поговорил с ним несколько раз, вспомнил, как это — разговаривать не с переломанным Зимним Солдатом, не с Джеймсом, который не помнит многое или просто не доверяет тому, что у него в голове. А у Джеймса ещё и дурацкая привычка появилась в какой-то момент: пытаться быть Баки для Стива. Он пародировал поведение, манеры, фразы в попытке, видимо, отблагодарить. Вот только это было скорее похоже на издевательство. Прекращать не хотелось, в конце концов это была хоть какая-то попытка социализироваться. Однако здесь и сейчас, в подсознании друга, Стив вспоминал, каково это было, общаться именно с Баки Барнсом.       И почувствовал гордость. Радость. Счастье. Малодушное желание остаться в этих моментах навсегда. Как уже сделал когда-то, просто утопить себя в них и получить, наконец, покой. Если бы не то, что следовало после светлых воспоминаний, возможно, Капитан так и сделал бы. Но потом была всепоглощающая боль, каждый раз ломающая внутри, надрывающая, царапающая. И не только Баки.        Стив смотрел на все это внимательно, запоминая, напоминая себе, старался мешать как мог, но не вмешивался в эксперименты в отношении «закончить». У него просто не поднималась рука. Да и как можно? Помочь истязать собственного друга? Сделать это так, чтобы тот и это запомнил? Даже если потом они все расскажут, даже если потом Баки сможет головой понять, для чего все это было нужно, и не станет убивать Стива сразу же. Психика человека — вещь намного более тонкая, чем кажется на первый взгляд. То, что рацио будет осознавать как неправильное, все равно будет приходить, к примеру, в кошмарах. Хорошо, если только в них. Но были риски и больше.        «Главное, что он будет в безопасности и в лучшем состоянии, чем сейчас», — твердил себе Стив, поднимая воспоминание за воспоминанием и вписывая туда себя обрывок за обрывком. Это как вышивка. Воспоминания Баки напоминали вышитый узор, в который яркой золотой нитью себя прошивал Кэп. Делая все так, чтобы запомнилось. Убеждая себя, что потом жить с этим очень даже сможет, что потом сможет это преодолеть, даже если Джеймс изменится настолько, что решит, будто Стив должен остаться в его прошлом. Да, это абсолютно не вязалось с тем Баки, который был в мыслях Стива, который был здесь, в воспоминаниях, но Шури честно сказала, что не имеет ни малейшего понятия, что будет в итоге с характером сержанта. То есть, если все прошло по плану, которого толком и не было, то это должно было сработать, помочь улучшить ситуацию. Но это только если все действительно сработало. А если нет? Или не так, как они ожидают? Что, если он смог переписать воспоминания, сможет перезаписать код, захоронить его глубоко внутри, но при этом Баки начнет его бояться и сторониться как своих кураторов?        С самым главным вопросом было также и то, какое это все влияние окажет на Стива. Роджерс старался об этом не думать, но это не была просто утренняя прогулка по Бруклину. Всё, что он видел, теперь будет отпечатано у него на веках, будет сниться ему, будет… Но он помог. Какой ценой — было уже абсолютно не важно. Ему точно нет, до остальных же дела ему не было тем более.

***

      Сейчас оставалось последнее. Он чувствовал это. Последнее слово из кода, которое не могло быть чем-то плохим. В конце концов, рассветы Барнс любил всегда, и Стив ожидал, что попадет в какое-нибудь утро, где Баки будет наблюдать из доков за тем, как поднимается солнце, вдыхать запах ржавчины и рыбы, а ещё свежего воздуха, когда пыль ещё не поднялась из-под ног прохожих.       Но это оказались не складские помещения, где так подолгу работал Баки, не их квартира и не любое другое здание в Бруклине. Не их квартира, не кладбище, ничего подобного. Это было уже даже не во время Аззано, скорее всего, позже, ведь вместо левой руки был протез. Уже. И ещё не зажившие, с потеками крови и синим вокруг, раны от… пальцев?        Стив присмотрелся. Это действительно были царапины, будто попытка короткими, сгрызенными от бессилия ногтями выцарапать первый, ещё не такой функциональный, скорее как временная замена тому, что разрабатывался, протез. От понимания того, насколько это, должно быть, было болезненно, у Роджерса прошёлся холодок по позвоночнику, но — не более. Это лишь крупица в том, что ещё будут делать гидровцы с Баки, и не самая болезненная. Лишь то, что друг, скорее всего, сделал это с собой сам, заставило сглотнуть. Сглотнуть и взять себя в руки. Скоро всё это закончится. Должно. Даже это воспоминание уже было расплывчатым по краям, как будто собиралось измениться, но не могло. Что-то удерживало.       Капитан был одет в этот раз в то же, в чем его последний раз видел Барнс до того, как сорвался с поезда. Понимание, что скорее всего эта одежда была выбрана подсознанием Баки не случайно, заставляет странное темное предвкушение скопиться где-то в глотке. Эта тьма, что внутри него… Об этом Роджерс тоже старался даже краем мысли не задумываться. Ни в прошлые воспоминания, ни сейчас. Хотя теперь он и вовсе лишь отошёл в угол комнаты, сцепляя руки перед собой, и внимательно посмотрел на Баки, который не приходил в себя пока что.       Его друг лежал на какой-то отвратительного вида соломе, от которой пахло так, что начинало мутить. А ведь Роджерс не то, чтобы должен был чувствовать запахи. Люди вообще крайне редко запоминают запахи, разве что если это не что-то резкое или, как сейчас, отвратительное. Джеймс же на этом лежал. Но было бесполезно даже пытаться оттаскивать его — ведь таким образом можно было нарушить изначальный ход воспоминания, а начинать его стоило всегда верно. Хотя бы пытаться. Потому Стив не сделал попытки к нему подойти, передвинуть или, ещё лучше, разбудить. Уже проверял, множество раз проверял, будить точно абсолютно бесполезно. Пока воспоминание не начнётся, как-то взаимодействовать с Баки без толку, а вот с миром можно. Так что Роджерс коснулся стены, провёл пальцами.       И почти сразу же послышались тяжёлые шаги. Большего Роджерс и не мог разобрать, даже усиленным сывороткой слухом. Наглядная демонстрация, что он по-прежнему в чужом воспоминании, даже если может показаться иное.       В комнату, пропахшую сыростью, рвотой и прочими не самыми приятными субстанциями, вошли двое, чьих лиц вновь не было видно отчётливо. Расплывчатые тени в белых, ослепительно белых в темноте, халатах — от этого они становились только более жуткими. Но Роджерсу уже даже страшно не было. Ему было просто никак. Пусто.       Когда Баки поволокли под руки куда-то, Стив просто последовал за процессией, внимательно наблюдая и взглядом человека, разбирающегося в деле, выискивая место, где можно было бы вклиниться. В первые разы он делал это неловко, в самый последний момент запрыгивая в уходящий вагон, сейчас же терять время не собирался. Коридоры уводили все дальше и дальше, пока не привели в, судя по всему, точку назначения. Такое же помещение, как-то, где был Баки раньше, только чище. Здесь уже не пахло так пронзительно противно, здесь не было отпечатков страданий, и лишь сам Барнс напоминал о том, на что способны люди, приходящие в эти комнаты и уходящие. Тут же, как сквозь вату, начали до Стива доходить слова. Видимо, это Джеймс начинал приходить в себя. — ..а тебя сегодня жена дома ждёт, да? — обращался один техник к другому, пока готовил что-то на столике. Различить, что же это было, тоже не представлялось возможным. — Да, будет праздничный ужин. Даже детей соберём по такому поводу, — ответил второй, который проверял в этот момент жизненные показатели Баки, не очень-то с ним церемонясь. — Даже не удивлен. Когда ещё мы будем праздновать нашу победу? — в голосе прозвучала гордость. Стив же в этот момент нахмурился. Какая, к дьяволу, победа? О чем они? — Представь себе! Мария так обрадовалась, когда услышала про смерть Капитана Америки. Теперь мы точно сможем победить, у них даже символов не осталось!.. — Что?.., — прохрипел внезапно Барнс, открывая глаза и оглядывая помутневшим от не прекращающихся истязаний взглядом техника.       А Стив закрыл глаза. Непроизвольно все тело его напряглось в воспоминании о том, как холодная, ледяная вода затапливает кабину Валькирии и… И Баки по-прежнему был здесь. Здесь и узнал о его «смерти». Тем временем воспоминание никто не останавливал, оно продолжалось дальше, даже если глаза Капитана были по-прежнему зажмурены. — Умер твой Капитанчик, — даже по голосу была слышна эта противная ухмылка человека, который издевается над своей жертвой. — Что? Стив?.., — у Стива оборвалось сердце от этого голоса, от того, как Барнс произнёс его имя. И то, что внутри раньше было мелкой крошкой после всего, через что он прошел, через что Баки прошел… Это оказалось перемолотым в пыль. От одного этого «Стив» на срыве. — У-м-е-р. Самоубился, — это сказал уже второй техник, явно веселясь, — проверь у него состояние слуха, кажется, он тебя плохо расслышал.       А Роджерс обмер от этого слова. Ведь действительно, он даже не подумал, что для своих гидровцы это обставят как героическое самоубийство. Да, уничтожил часть техники, подумаешь, нужную часть, ну так и что, мы новую построим. Но смерть Капитана выставим как подтверждение его слабости.       «Бак, не верь, — взмолились то внутри Стива, что ещё могло это делать, — пожалуйста, все было не так, ты же знаешь, я никогда бы!» Но потухший взгляд друга говорил больше, чем слова. Это взгляд Роджерс уже видел, после. Когда видел, как Джеймса перестраивали в Солдата.       После сегодняшнего… Но откуда же тогда взялся этот триггер? Как связана его смерть и рассвет? — Так.. давай фиксировать, пока он совсем в себя не ушел от потери своего кумира, — боги, а они ведь даже не догадывались, кем на самом деле был Стив для Баки. И Баки для Стива.       Техник достал устройство, которое, судя по всему должно было записывать. Но Роджерс не видел ни единой записи из того времени, только более поздние отчёты об экспериментах и подобном. Это наталкивало на логичную мысль о том, что до этого все записи велись исключительно на бумаге. Но, оказывается, нет. — Эксперимент номер тридцать два, — голос техника у стола стал серьезным, стоило ему только включит запись, из него пропал всякий намёк на издевку. — Введение экспериментального препарата, серийный номер HIL1917, проверка реакции объекта. Эксперимент начат, — судя по всему, мужчина прерывался на то, чтобы взглянуть на часы, — в одиннадцать часов тридцать семь минут. Дежурный техник...       Дальше как из тумана. Видимо, Баки не очень-то запоминал по первому времени имена техников. Да и потом, скорее всего, тоже. Только жертв. Жертв и дела.        В этот момент взгляд Капитана все изучал, изучал, впитывал в себя всего Джеймса. Судя по тому, что было, ему вкололи ещё один образец сыворотки. Сколько таких уже было? Когда они пришли к тому, который сработал? А возможно это была даже не сыворотка. — Все, коли и пойдем. Я хочу домой, — услышал Роджерс, наблюдающийся за тем, как Баки вкалывают синюю жидкость. Не прозрачная, как была в одном из воспоминаний, хотя бы на том спасибо. Барнс даже не поморщился. Просто смотрел перед собой, пока его губы едва видимо шевелились. И только когда они остались одни, Стив смог расслышать отчаянный шепот: — Нет.. он же не мог.. нет, это точно ещё одна уловка.       А по всей фигуре видно, что он сам себе не верил. Пытался убедить, но получалось слабо.        Тем временем мозг Стива соображал на всех возможных скоростях. Если допустить, что Баки сломался именно после этой ночи, если подумать, что его психика дала крен — вот сейчас, то тогда как ему вмешаться? И причем тут рассвет?       В секунды после укола взгляд Баки ещё немного помутнел, он закашлялся, приваливаясь к полу, опираясь на него закованными дрожащими руками. Точнее, дрожала лишь одна рука, живая. Но эта деталь лишь сильнее выдавала состояние Барнса. — Нет. Нет, он не мог, ты не мог!       Внезапно взгляд Баки обратился точно на Стива. На Роджерса, что стоял вот сейчас, вот здесь, обвиняющий, ледяной взгляд, он впился в Капитана тысячью мелких ядовитых ножей. Пробрался под кожу, как заклинание Снежной Королевы.       И до Капитана, нет, до Стива, дошло. Так просто и очевидно, как ответ рифмованных загадок для детей.       Но если этот триггер тоже уже завязан на него, то зачем он здесь? Эта мысль проскочила в голове спасительным канатом, за который Роджерс судорожно попытался ухватиться. Ему не обязательно тут быть и все это видеть. Не обязательно играть роль видения Баки. Не обязательно делать всё это. Он ещё может уйти!       Стив попытался сосредоточиться, уйти отсюда, сбежать в другое воспоминание. Подошёл к двери, уже закрытой, которая не поддалась, не открыла спасительной темноты. Ладони вспотели от напряжения, когда в ушах одно за другим звучали обвинения Баки: «трус. Идиот. Придурок. Не мог всех бросить.»        «Да почему не работает?!» — паника на секунду захлестнула с головой, а потом Роджерс вспомнил о том пульте, который ему дала Шури ещё в самом начале. Конечно, стоило бы перепроверить всё ещё раз, как говорила принцесса, но он делал все на совесть и был на 98'9% уверен в том, что все будет в порядке даже если он уйдет сейчас.       Но пульта не было. Стив пошарил по карманам несколько раз, пытаясь вспомнить, прокрутить в голове, куда его засунул, когда появился в первом воспоминании. И — ничего. Как будто кто-то постарался и вырезал конкретно этот кусок его памяти. Точнее, почему-то Роджерсу казалось, что он просто не видел этого пульта. То есть, он появился здесь без него. Действительно, руки по воспоминаниям были свободны. А он так зациклился на внешней обстановке, что даже не заметил, как пульт пропал. Но как в таком случае отсюда выбраться?       Вот же. Что называется, бойтесь своих желаний, они имеют свойство сбываться. Он же думал остаться здесь.       «Как тебе, Стив, остался?»       Видимо, увидев, что что-то идёт не так, Баки перестал ругаться и немного склонил голову, вглядываясь внимательно в то, как выглядел Роджерс от мира этого воспоминания. И внезапно подобрался, сел, прислонившись к стене. Судя по тому, как вздрогнули его обнаженные плечи, она была ужасно холодной, но Стив, несколько раз ней уже прикоснувшийся, этого не чувствовал. — Ты — моя галлюцинация, да? Из-за того, что они мне вкололи, — Баки уже не спрашивал, утверждал. И его взгляд застывшим счастьем сосредоточенно изучал противоположную стену.       Спрашивал Барнс явно у Стива. Осознав, что не может отсюда выбраться абсолютно никак, Кэп тоже привалился спиной к стене. Она была сбоку от той, на которую было направлено пристальное внимание Джеймса.       Получается, если он, Роджерс, оказался в этом воспоминании, и если занял место Стива-галлюцинации… Убеждать Баки в том, что он жив, как минимум жестоко, а как максимум бесполезно. — Можешь не отвечать. Ты даже здесь не отвечаешь. Неужели я, блять, не заслужил от тебя этого? Ты даже галлюцинацией не хочешь на меня посмотреть!       Баки уронил голову и хрипло, тихо рассмеялся, оседая горечью самого крепкого кофе у Стива в горле. Потом в этом же горле, перекрывая дыхание, появились осознание.       Даже если он сейчас уговорит Барнса, что он жив, даже если у него получится убедить — это не просто жестоко. Это буквально бесчеловечно. Потому что потом ломать его будут куда жёстче. Стив уже проверял это во время своего путешествия, его изменения несут и в другие воспоминания какие-то новшества, будто память Баки логически достраивает связь, чтобы избежать коллапса. Как тогда, с ссорой. И ломать его в воображении будут так, как сами гидровцы может никогда бы и не додумались. Ведь никто кроме самого Джеймса не знает его слабые стороны так хорошо. А ещё основной ход событий. Точка А, точка Б. Нужно достроить.        «Может стать только хуже», — проскакивает осознание в голове Стива, и он до крови впивается ногтями в ладони. Ему нужно. Он… Он обязан. Что могла говорить Баки его галлюцинация? Особенно под препаратами. Пока Роджерс лихорадочно пытался придумать, дыша резко и через раз, ему на помощь пришел сам Барнс. — Блять, да ты и тут чертов… — Да, — голос Стива холодный и твердый. Возможно, он и не хотел бы звучать так, он не хотел бы так говорить и ранить Баки, однако если он в этом разговоре не сломает его хотя бы убеждением в своей смерти, то потом будет хуже. Значительно, — ты прав, Баки. Это я. Твой, хей-Стиви, — и Роджерс поломано улыбается другу. — Тот самый, которого ты оберегал. Твой маленький Стиви, — это уже как будто для себя повторил тише. Как если бы это могло напомнить. Помочь.       Взгляд Баки стремительно окатил Роджерса волной удивления. Он просто не ожидал, что ответят, а теперь с шоком разглядывал Стива так, будто в первый раз его видел. Будто ему действительно с того света покойник ответил, а не его видение. — Она ещё и разговаривает.., — пытающийся проморгаться Баки пробормотал себе это под нос, отодвинувшись, чем вызывал на губах Капитана улыбку. Какую-то неосознанную. Отчаянную. Улыбку человека, который осознаёт, что ему придётся сделать и как. И который готовится к этому. — А ты чего ждал, что я молчать буду? — Не ждал, — Баки взгляд от него не отвёл, — но то, что ты ответил… неожиданно. Подожди немного, Стиви, я с мыслями соберусь. — А мне торопиться некуда, — отозвался как-то даже бесшабашно, устраиваясь у стены уже сидя. Ему действительно некуда торопиться. — Ну да, — ответил друг робко, — обычно их препараты действуют… Длительно. Чаще всего до рассвета.       Как молнией. Так вот, откуда Рассвет. Роджерс невесело хмыкнул.       Тишина длилась бесконечной восьмёркой, рисовалась дыханием на запотевшем стекле, и Стив, наверное, отдал бы многое, чтобы эта тишина оставалась с ними третьим участником воспоминания до конца. Так было бы намного, намного легче. Не пришлось бы.       Но все как обычно решили за них. За них обоих. — В конце концов, я здесь. Как.. очевидно, — голос Барнса прорезал тишину. Стив оторвал взгляд от пересчёта трещин в стене, перевел на друга и после слегка двинул кистью, мол, ну, возможно. — Ты все время говорил, что все будет в порядке. А теперь торчишь здесь моим бредом. Каково знать, что ты оказался не прав?       Роджерс задумался. С другой стороны, если это галлюцинация, если это последний триггер, скорее всего это его последний шанс пообщаться с другом. Вот так вот, честно. Один на один. Пусть раньше и нельзя было говорить то, что введёт память Баки в состояние непринятия, сейчас любые его слова будут восприниматься несерьёзно. Так что был шанс высказаться честно. — Дерьмово, — Баки цокнул, будто не одобряя, что его Стиви ругается, а ещё убеждаясь, что это видение. Роджерс, каким Барнс его знал, вряд ли сказал бы так не в запале конфликта, — дерьмово знать, что не вытащил тебя. Прости меня. — Да ладно, ты извиняешься? Ты, серьезно? Даже в форме галлюцинации? Роджерс, ты неисправим! — Я знаю, — Стив тихо рассмеялся, опустив голову. — Я знаю, Бак., — он посмотрел на лучшего друга. На, как теперь осознал, больше, чем просто лучшего друга. Вовремя, Роджерс. Так вовремя, что обхохочешься. — Я отдал бы все, чтобы сейчас поменяться с тобой местами. — Знаю, — он кивнул так, будто заранее знал, куда свернёт разговор. — Знаю, потому что я отдал бы все, чтобы этого не произошло.       Секундная пауза. — Что? Что это значит вообще? — То и значит. Оставался бы сидеть на жопе ровно, Роджерс, был бы символом, не.., — всхлип. Но Баки быстро взял себя в руки, — блять, не умирал. Детей, семью завел бы, как хотел. Помог выиграть войну. На кой же хер ты… — Потому что не смог, — как треск ткани прозвучало. — Без тебя. Не смог. — Стиви? Что это...       Роджерс вскинул взгляд на друга. Зеркальный вопрос, его продолжение разгадать не сложно. — То и значит, — парировал его же недавно сказанной фразой и улыбнулся. Поломано. А в глазах слезы, которых Баки, слава Богу, видеть не может. Не с его ракурса, не в темноте.       Они говорили ещё какое-то время. Не прямыми фразами, но намеками. Как лучшие друзья. Шутили на всякие темы, будто Баки сейчас не в плену, будто Стив не его видение. Они просто болтали как в старые времена, и как же чертовски Роджерс скучал по этому. Ему так хотелось сказать сейчас Барнсу всё. Всё, что выяснил, что пережил, обнять его и просто заверить, что всё будет хорошо.       И даже если он знал, что будет, Баки об этом знать не должен. Не сейчас. Потом.       В какой-то момент стало понятно, что пора заканчивать это. Они могли бы проговорить до самого утра, и это было бы действительно неплохо, Стив, возможно, даже хотел бы остаться здесь куда и куда дольше, но нет. Пора было это заканчивать, тем более, что глаза Барнса начали как-то характерно сильнее мутнеть. Как от препарата. И отсюда Стив мог слышать, как потяжелело дыхание, видеть, как задрожала рука. — В любом случае, я лишь твой бред, Бак. Смирись, — слова звучали жёстко, твердо, особенно на фоне предыдущей плавной беседы, — я не вернусь. Меня нет и больше никогда не будет в твоей жизни. Тебе нет абсолютно никакого смысла бороться сейчас, да и что они с тобой могут сделать? Убьют рано или поздно. Я не приду за тобой. Я не помогу тебе и не вытащу. И да, у тебя есть все поводы меня ненавидеть, — Роджерс поднялся с места, подошёл ближе, возвышаясь над Барнсом и натянул на губы улыбку, какой улыбались когда-то ему. Издевательскую и жестокую. — Я сгинул, Барнс. Убил себя, не справился. И ты не справишься, я ошибся в тебе, да, так случается. Понимаешь? Все это доверие было просто ошибкой. Наша дружба была ошибкой, — слово за словом, Стив знал, на что давить, видел по реакциям, что не ошибся. В каждой точке. — Я знал, чем все закончится, планировал давно, ещё тогда, в Бруклине. День за днём думал, как могу это сделать, а тут подвернулся шанс ещё и остаться героем. Но с чего ты взял, что это не было ещё и от разочарования в тебе, в твоей слабости? Ты же мог удержаться.       Он говорил спокойно, добавляя усмешки, благодаря за то, что друг смотрел точно ему в глаза и не заметил, как остальное тело закаменело. Стив видел, как внутри Барнса, его светлого Баки, что-то ломалось. Видел, как на глазах появились слёзы, пролившиеся двумя дорожками на щеки, видел, как он стал чаще надрывно дышать, прерывисто, на грани. Оставалось последнее. — Ты слабак, Джеймс. Ненавижу тебя.       И Роджерс буквально силой заставил себя развернуться. Повернуться спиной, отойти, не оборачиваться, когда сзади послышался гневный вопрос, потом ещё яростные вопросы, как пулеметные очереди, крики, просьбы. И в самом конце тихое: — Стиви, — пауза, — блять, не бросай меня, — ещё одна пауза, вздох. — Пожалуйста.. я же без тебя.. ты обещал.       На губах внезапно оказалось слишком солено, когда Роджерс облизнулся. Кэп хотел было резко вытереть лицо рукавом формы, но понял, что Баки заметит, и не стал. Он должен быть спокоен.       А потом Капитан обнаружил в руке пульт. Тот, который дала Шури. Серый кирпичик из пластика с одной кнопкой. Пришлось сглотнуть, заставляя себя не оборачиваться, оставшись лишь безучастной тенью.        «Прости меня. Так было нужно», — безмолвно произнес Стив, нажимая кнопку с глухим щелчком.        Последнее, что он запомнил: тяжёлое дыхание и надрывный всхлип за спиной, а ещё холодная равнодушная стена перед глазами. Затем его в последний раз поглотила тьма.