The camp

      После возвращения из поездки прошла почти неделя. Близилось время зачетов и экзаменов, и именно поэтому в общежитиях царила напряжённая и немного паническая атмосфера. Большая часть учеников хаотично носилась по коридорам из комнаты в комнату, пытаясь раздобыть шпаргалки по нужным предметам; некоторые всё же надеялись на собственную голову и, может быть, немного на удачу, поэтому с утра до ночи штудировали учебники. Уэнсдей была даже удивлена, когда в вечно пустующей библиотеке не смогла найти свободное место ни за одним из столов. Пришлось взять необходимую литературу и нести её в комнату, где её соседка, на удивление, тоже судорожно пыталась что-то выучить. — Я больше так не могу! — обреченно вздохнула Энид, откидывая учебник по ботанике на другую половину кровати. — Зачем мы вообще изучаем все эти виды растений? Я могу отличить ромашку от василька и розу от кактуса, что ещё мне надо знать?!       Уэнсдей глубоко вздохнула, прежде чем отвести взгляд от книги. Синклер сидела на кровати, нахмурившись и скрестив руки на груди — девушка искренне не понимала, для чего ей столько ненужной информации. — Открой семидесятую страницу, — спокойно, но требовательно произнесла Аддамс. Энид озадаченно моргнула, не до конца понимая, зачем ей это делать, но всё же потянулась обратно к книге. — Что ты там видишь? — Красивые фиолетовые цветочки, — блондинка пожала плечами, лениво скользя взглядом по странице. — Хорошо смотрелись бы у меня в волосах. — Это растение называется аконит, — также спокойно продолжила Уэнсдей. — Охотники на Алеутских островах покрывали копья экстрактом этого растения, чтобы убивать китов. — Серьёзно? — лицо Энид скривилось. Она ещё раз недоверчиво посмотрела на рисунок в учебнике, а затем вернула внимание соседке. — Красивые фиолетовые цветы являются довольно привычным зрелищем у подножия гор в Северной Европе и Азии. Если ты даже просто коснешься этого цветка, у тебя могут возникнуть тяжелые симптомы. Эффект проявляется немедленно и начинается с ужасного жжения во рту. Сопровождается слюнотечением, рвотой и диареей. — Остановись, Уэнсдей. — Когда яд прогрессирует, жертва может испытывать онемение, покалывание, нерегулярное сердцебиение, — с наслаждением перечисляла брюнетка, не обращая внимание на побледневшую от ужаса подругу. — И, в конечном счете, смерть от остановки дыхания. — Поняла я, поняла! — Энид показательно закрыла уши, не желая больше слушать все эти ужасы, которые могли произойти с ней от маленького, безобидного красивого цветочка. Почти заскулив, она вновь потянулась к книге. — Кажется, я остановилась на лютиках…       Уэнсдей усмехнулась, возвращая всё своё внимание учебнику по астрономии.

***

      К назначенным на экзамены дням атмосфера всеобщего отчаяния и напряжённости возросла до предела и, Уэнсдей отказывалась до конца это признавать, даже юная Аддамс иногда ловила себя на мысли, что где-то недоучила и в результате могла показать свою некомпетентность в каком-либо вопросе. Но в этой нервозности девушка видела и хорошее: это помогало отбросить рефлексию о лагере, о мисс Уимс и… поцелуе.       Уэнсдей старательно задвигала все эти размышления подальше, стараясь убедить себя в том, что её ресурсов не хватит на решение всех проблем сразу, поэтому брюнетка выстроила свой собственный план: отчитаться по учёбе, раскрыть лесную тайну и только потом разобраться с Ларисой Уимс. Однако следовать этому плану оказалось куда труднее, чем придумывать его. Каждый вечер, когда книжки были заботливо убраны в ящик стола, тяжёлые размышления слетались к ней, словно мотыльки на свет.       Аддамс играла на виолончели, отчаянно стараясь забыться, отогнать ворох непрошенных мыслей и убрать странное, совершенно несвойственное ей ноющее чувство в груди. И каждый раз, играя Вивальди или Шнитке, перед глазами возникал образ директрисы Уимс, такой высокой, статной и… красивой. Прокручивая в голове всё новые и новые прилагательные, так поразительно подходившие этой женщине, Уэнсдей ощущала приятный трепет внутри, и это её озадачивало. Порой, Аддамс была так сильно напугана захлестывающими её непонятными чувствами, что сбивалась с ритма и допускала режущие слух ошибки. Она брала паузу, выдыхала и приступала к новой партии, но навязчивые мысли о том, что после возвращения из лагеря они так и не поговорили, снова сбивали девушку. Уимс будто нарочно избегала её и это злило. Раздражение, словно яд, струилось по венам, передаваясь кончикам пальцев, которые нещадно, а оттого и безуспешно, пытались выжать что-то приличное из инструмента.       Энид заметила странное поведение соседки почти сразу же после возвращения из лагеря и не оставляла попыток узнать, что же случилось, но брюнетка каждый раз отмахивалась от неё, напоминая о приближающихся экзаменах. Однако сейчас, слушая, как на протяжении часа вместо приятной, ласкающей слух музыки с балкона раздаются режущие уши страдания несчастных струн, Синклер не выдержала. Она отбросила на кровать свой гаджет и стремительно вышла на балкон, желая наконец разобраться с тем, что происходит с её подругой. — Мне неспокойно, — говорит Уэнсдей, поднимаясь со стула и бережно отодвигая от себя музыкальный инструмент. Она подходит к ограждению и облокачивается на него, собираясь с мыслями. — Мне всегда было чуждо проявление каких-либо чувств. Дружба, привязанность, влюблённость — для меня это всегда были лишь пустые слова, которые никогда не входили в мои планы и шли вразрез с моими принципами. Я всегда точно знала чего я хочу, как мне этого добиться и какие будут от этого последствия. И это внушало мне уверенность в себе, в своих силах, в завтрашнем дне… Мне было спокойно.       Синклер пристально смотрит на соседку, внимательно слушая нетипичные для той откровения. Энид приятно, что Уэнсдей решила открыться ей, ведь это означало то, что между ними укрепляется тонкая нить доверия. — Это сложно, наверное, так внезапно перестраиваться с привычного уклада жизни на другой, — блондинка пожимает плечами, облокачивается на перегородку рядом с Уэнсдей, смотря куда-то перед собой. — За эти полгода ты сильно изменилась. Колючий ёжик больше не колется понапрасну. — Что ты имеешь в виду? — Аддамс бросает на неё недоумевающий взгляд. Сравнение с ёжиком не приходится ей по душе, но на споры с соседкой у неё не хватает энергии. — Я имею в виду, что, когда ты только приехала, половина общежития ходила в страхе, боясь случайно перейти тебе дорогу, а сейчас с тобой можно спать в одной палатке, пить виски и не бояться, что ты ночью кого-нибудь придушишь за неудачную шутку. Кажется, это называется социализация. — Вынужденная, — хмыкает брюнетка. Как бы ей ни хотелось опровергнуть слова девушки, в них была доля правды и Уэнсдей была вынуждена это признать. — Так или иначе, ты становишься частью общества, частью академии и частью… нас. Это здорово, Уэнсдей. — Энид широко улыбается. Она протягивает руку и, поколебавшись всего секунду, опускает её на плечо подруги. Та недовольно дёргается и хмурится, но не скидывает чужую руку с плеча, что вызывает ещё одну тёплую улыбку на лице блондинки. — И это нормально, что тебе неспокойно. Ты перестраиваешься и нужно время, чтобы принять эти изменения.       Уэнсдей долго молчит, пытаясь переварить всё сказанное. Отчего-то, после разговора по душам, становится легче и это не может не радовать. Аддамс была искренне благодарна Синклер. — Спасибо, — тихо произносит она. Энид снова улыбается, пальцами легонько сжимая её плечо. — Мне нужно всё обдумать. Я прогуляюсь немного. — Через двадцать минут отбой! — возмущается девушка, бросая взгляд на часы. — Уимс точно не погладит тебя по головке за это. — Значит будет повод поговорить, — Уэнсдей меланхолично пожимает плечами. От одной мысли, что они наконец-то встретятся, внутри всё начинает клокотать. — Давно мы с ней не беседовали у неё в кабинете. Я даже соскучилась по ежедневным нотациям. — Мазохистка! — с наигранным ужасом произносит Синклер, закатывая глаза. — Не без этого, — хмыкает брюнетка, удаляясь с балкона и оставляя свою соседку в недоумении.